Этологи утверждают, что активное размножение любых живых организмов (в том числе и человека) идёт как раз в голодные времена. Экспериментами на крысах доказали. Таким образом население увеличивается как раз в неблагополучных в экономическом отношении странах,- голодают, вот и плодятся, пытаясь таким образом компенсировать потери населения. И доказательством тому Индия и бедные страны Африки (почти все). Поэтому рассказы про добренького Сталина, что цены снижал (на недоступные для основной массы населения продукты)- это то же из разряда коммунистических мифов,якобы благоприятно сказавшихся на росте населения.

Идём к разбитому корыту, утешаясь, что при Ленине/Сталине было ещё хуже?

Мдааа, не от большого ума "ученые" человека со скотиной сравнивают. Это вам жирный минус, образования много, а образованности мало.

И логика у вас интересная, в Советском союзе, оказывается, люди по скотским принципам множились(от плохой жизни то есть), а во времена либерализма вдруг поумнели и стали руководствоваться высокими моральными ценностями аж из самой Европы.

Признаёте!?

А при царе, говорят, за три рубля корову можно было купить!

А каким образом конец гражданской войны определен, белые капитуляцию подписали?

Давненько я такого средневекового мракобесия не слышал. Нет, реально! Вы, чтобы вам всё стало понятно, предлагаете эксперименты на людях проводить, как то было в советах или фашистской Германии? Только я уверен, что вашей вере доказательства не нужны, потому что здесь знать надо, а не чувствовать.

Я и правда плохо знаю историю, но очевидно для меня, что в 17-м году война не закончилась, и в 20е годы война продолжалась локальными вспышками.

Еще для меня очевидно, что страна была истощена мировой и гражданской войнами. А не потому, что большевики кого то разогнали. Потому и необходимо было серьезное перераспределение ресурсов, и, конечно, были недовольные. Однако, лучше иметь часть недовольного общества в жизнеспособной стране, нежели всех "довольных" в стране обреченной на уничтожение.

А ваши постоянные передергивания, уходы от обсуждаемой темы, можно назвать флудом или поведением тролля, а причиной такому поведению - неадекватная ненависть к коммунистам и стране, ими построенной. А значит и к нынешней России, поскольку СССР - это часть нашей истории.

Очень интересно у вас мысли строятся: если я не верю, что поведение крыс может быть похожим на поведение людей и что то там своим поведением доказывать, то значит я за опыты над людьми? Кроме бесчеловечных опытов ведь есть и другие методы исследований. smile.gif

Основной денежный доход колхозы, естественно, получали не от поставок государству и госзакупок. Как правило, после выполнения всех этих обязательств, колхозы получали право на реализацию своей продукции на колхозных рынках. В 40-50-х годах доля колхозных рынков в структуре потребления у рабочих в городах составляла около 45-65%, поэтому колхозы могли сбывать свои небольшие остатки (после выполнения обязательных поставок и госзакупок, создания семенного и неделимого фонда и распределения зерна по трудодням) на этих рынках.

Проще говоря, колхозы выживали в основном за счет продаж своих продуктов горожанам по высоким ценам на колхозных рынках (они превышали цены в государственной торговле в 2-3 раза в среднем – см. Б.Н. Казанцева «Продовольственный рынок в жизни горожан в 50-60-е годы». 1994).

Согласно рациональным (физиологическим) нормам питания на 1 взрослого мужчину, занятого физическим трудом, разработанным Институтом питания АМН СССР в 1978 году, за счет «получки» от колхоза работник мог покрывать только 9-10% от предписанного ему медициной уровня питания. По данным авторов книги, чисто денежный доход колхозника покрывал только 3,5% от стоимости минимального набора продуктов в госторговле. Стоит также отметить, что если колхозник по тем или иным причинам не выработал положенного минимума трудодней, то он мог лишиться оплаты до 25% от общего числа выработанных (в колхозах Коми АССР на этом основании в 1948 году было не оплачено 256 тыс. трудодней, в 1952 году – 236 тыс.). С 1948 года председатели колхозов получили право также высылать не выполняющих трудовой «минимум» (100-120 трудодней) в Сибирь и на Дальнй Восток (без всякого решения суда). Только за лето 1948 года в СССР число таких ссыльных составило около 23 тыс. человек, из них по РСФСР – около 12 тыс. человек.

Помимо бегства сельского населения (с 1945 по 1958 год численность сельского населения республики снизилась со 126,6 до 98,2 тыс. человек), другой формой борьбы крестьян с государством была утайка скота. Даже в 1958 году выяснилось, что реально колхозники укрывали от учета каждую седьмую овцу, каждую шестую свинью и каждую пятую козу. Помимо этого, в колхозах процветали хищения, которые никаким законодательством остановить было нельзя. Доходило дело до того, что в некоторых колхозах содержались «неучтенные» стада, мясо от которых делилось между колхозниками. Максимальные по размеру хищения, конечно, совершала колхозная верхушка.

В целом, сталинская система привела российскую деревню к полной деградации и краху – прежде всего, в моральном плане у крестьян, которых десятилетия принуждали к бесплатному, рабскому труду и воровству.

А вы какую-то другую адекватную модель можете предложить? Так предложите в рамках своей образованности. Крысы же оптимальная модель для выяснения поведения социальных животных. Ведь они такие сообразительные, заразы.

Человек, можете опровергнуть- опровергайте. Только я с этим от своих родственников готов. Мои дед с бабушкой в 1951 году на все трудодни получили мешок овса- 30 кг на год. Бабуля ещё любила вспомнить и всплакнуть, как им приходилось питаться гнилой картошкой, а так же тащить с колхозного поля, чтобы элементарно не сдохнуть.

Нет продовольственной безопасности. В разы упало производство сельхозпродукции, закроем границы и будем медленно подыхать с голода.

В 1991 году СССР БЫЛ СУПЕРХОРОШ, но почему-то никто не встал на его защиту

На вопрос П. А. Сорокина одному из лидеров большевиков
Г. Л. Пятакову, почему их высылают, последний ответил с циничной
откровенностью, что в России провалился эксперимент социалисти-
ческого строительства и сейчас идут два процесса: «восстановление
буржуазного общества» и «приспособление к этому Советской вла-
сти». Первый из них идет быстрее, чем второй, создавая угрозу само-
му существованию большевиков. Цели предпринимаемой акции
Пятаков сформулировал следующим образом: «Наша задача — за-
медлить развитие первого процесса, а вы и остальные, кого мы высы-
лаем, ускоряете его».146 И это хорошо понимали все. Суть происходя-
щего четко выразил тачечник, подвозивший вещи А. С. Изгоева
16 ноября 1922 г. на судно «Пруссия»: «Всех умных людей — кого в
тюрьму, кого в Сибирь, кого за границу... А в России кто останется?
Одно, значит, неученое мужичье, чтобы легче командовать».

Естественно, что в теоретических установках, а еще более в практических делах миллионов, вершивших Октябрьскую революцию и осуществлявших ее курс в последующий период, сказывались программные установки марксизма, большевистской партии. Главные из них следующие:

а) установление диктатуры пролетариата — с фактическим креном собственно к диктатуре, а не к пролетариату;

б) отказ от мировой практики разделения властей, а отсюда — уход от теории власти, от разделения трех ветвей власти к концентрации, соединению в единых органах Советской власти законодательной и исполнительной властей и отодвигание судебной власти на задний план, непризнание ее властью;

в) провозглашение принципа коллективного руководства — с фактическим игнорированием коллективности, особенно в высших органах;

г) упор на единоначалие не только в армии, но и в других сферах деятельности и введение кратких периодов деятельности комиссаров в армии в условиях массовых репрессий против командных и политических кадров;

д) уход в теории и на практике от собственно властного лексикона в сторону повседневных и постоянных рассуждений о руководящей и направляющей роли коммунистической партии.

«Как известно, марксизм обосновал необходимость диктатуры пролетариата, оценил ее как политическую власть пролетариата и на этой основе резко политизировал всю деятельность по установлению диктатуры пролетариата (т. е. по захвату государственной власти). Вся последующая деятельность партии после прихода к власти в 1917 году была сведена к восхвалению Советской власти, к беспощадной и неограниченной критике всех иных видов и типов власти, к полному разрыву с богатым Государственно-правовым опытом былых веков. Все сводилось к политизации жизни в СССР и других странах социализма, к уходу от серьезного рассмотрения вопросов теории и практики власти и усиленному ограждению от какой-либо критики власти коммунистов. Все это обернулось крахом власти, именовавшейся народной, при полном равнодушии и безучастии большинства народа к судьбам этой власти и даже при содействии ее скорому падению.

А начиналось это еще во времена первых шагов деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса. Именно в знаменитом "Манифесте Коммунистической партии" и была выдвинута идея диктатуры пролетариата — формирование пролетариата в класс, ниспровержение господства буржуазии, завоевание пролетариатом политической власти.

К. Маркс делал революционный вывод: "Следовательно, там, где политическая власть находится уже в руках буржуазии, пролетарии должны ее ниспровергнуть. Они должны сами стать властью, прежде всего революционной властью"***.

К сожалению, Советской власти так и не удалось всесторонне теоретически и практически разобраться в сути собственности, ее месте и роли в жизни общества и суметь наладить оптимальные социально-экономические отношения в обществе.

Напротив, культивировавшаяся в бывшем СССР идея так называемой революционной законности, демагогическая долголетняя болтовня о власти народа посредством самого народа фактически не только не дали желанных результатов, но и обеднили, перекосили нормальные представления о нормально организованной власти в государстве. В нашем недавнем прошлом мы имели дело с безраздельной властью одной партии, ее аппарата, генсека и политбюро. Эта власть лишь формально опиралась на положения Конституции СССР и была выведена из-под действенного контроля граждан.

Горький опыт показал расхождение с жизнью наивно-утопических представлений о власти в безрыночно-социалистическом общественном организме. Как ни хотелось большевикам утвердить на века безоговорочное подчинение партийным властям, внедрить приоритет общественных интересов над личными, принудить человека к отказу от своей индивидуальности во имя ложной абсолютизации классовых интересов — все эти нелепости партийно-государственного всевластия лопнули вслед за крахом партийного управления обществом.

"Социализм, как до конца продуманная тирания ничтожнейших и глупейших, т. е. поверхностных, завистливых, на три четверти актеров, —действительно является конечным выводом из "современных идей" и их скрытого анархизма; но в тепловатой атмосфере демократического благополучия слабеет способность делать выводы, да и вообще приходить к какому-либо определенному концу. Люди плывут по течению, но не выводят заключений. Поэтому в общем социализм представляется кисловатой и безнадежной вещью; и трудно найти более забавное зрелище, чем созерцание противоречия между ядовитыми и мрачными физиономиями современных социалистов и безмятежным бараньим счастьем их надежд и пожеланий. А о каких жалких, придавленных чувствах свидетельствует хотя бы один их стиль! Однако при всем том, они могут во многих местах Европы перейти к насильственным актам и нападениям; грядущему столетию предстоит испытать по местам основательные "колики", и парижская коммуна, находящая себе апологетов и защитников даже в Германии, окажется, пожалуй, только легким "несварением желудка" по сравнению с тем, что предстоит. Тем не менее собственников всегда будет более чем достаточно, что помешает социализму принять характер чего-либо большего, чем приступ болезни; а эти собственники, как один человек, держатся той веры, что "надо иметь нечто, чтобы быть чем-нибудь". И это — старейший и самый здоровый из всех инстинктов; я бы прибавил: "нужно стремиться иметь больше, чем имеешь, если хочешь стать чем-либо большим". Так говорит учение, которое сама жизнь проповедует всему, что живет: мораль развития. Иметь и желать иметь больше, рост, одним словом, — в этом сама жизнь. В учении социализма плохо спрятана "воля к отрицанию жизни": подобное учение могли выдумать только неудавшиеся люди и расы. И в самом деле, мне бы хотелось, чтобы на нескольких больших примерах было показано, что в социалистическом обществе жизнь сама себя отрицает, сама подрезает свои корни"**.

"Начинается и анализ причин распада СССР на суверенные государства, осмысление его последствий. Но вот что примечательно: ни зарубежные исследователи, несмотря на объективность и научную ценность ряда серьезных публикаций о нашей стране в послеоктябрьский период, ни отечественные авторы еще не подвергли всестороннему рассмотрению ключевые проблемы, без которых невозможно получить ответ на возникшие вопросы. Одна из таких ключевых проблем связана с внутрипартийной жизнью, с тем, что происходило в скрытых от всех недрах высших органов партии — Политбюро, Секретариата и, что особенно важно подчеркнуть, в немногочисленной верхушке аппарата ЦК КПСС, а точнее, в руководстве Орготдела ЦК КПСС и Общего отдела, ибо там практически сосредоточивалась вся полнота власти партии.

В исследованиях отечественных и зарубежных аналитиков о страшных последствиях распада СССР просматривается явное недопонимание прямой связи между распадом КПСС и распадом СССР. Далеко не все осознали, почему распад КПСС начался раньше, чем фактический распад Советского Союза, какова взаимосвязь между этими процессами. Причина, на мой взгляд, кроется в том, что исследователям неведома святая святых партийной жизни — ее совершенно секретные инструкции, регламенты партийных комитетов и другая подобная закрытая документация — эти "альфа и омега" повседневной деятельности всех партийных комитетов от райкома до ЦК КПСС.

СССР это Атлантида 20-го века. Ещё ждёт своего реального исследования.

Если говорить о причинах падения, то я бы выделил метафизическую.
Та духовная основа, на которой жил коммунистический идеализм, постепенно утратила свой заряд за десятки лет ожесточённой борьбы. Как ни странно, но такой духовной основой я вижу православие. Для сличения можно взять хотя бы своеобразный большевистский аскетизм и распространённые представления о православном аскетизме среди русской интеллигенции.
Обосновать этот тезис довольно сложно, но для этого требуется очень развёрнутая работа. Для начала просто скажу, что много на эту тему мыслей у того же Бердяева.

Едва ли Ницше читал Маркса. Но марксизм и идеи социализма ему были хорошо известны – их он включал в обойму “современных идей” и подвергал самой резкой критике как проявление нигилизма, как атеистическое продолжение того “восстания рабов в морали”, которое он отождествил с истоком христианства. В социализме для Ницше прежде всего была неприемлема его плебейская суть, обнаруживаемая в инстинкте злобной мстительности по отношению к господствующим классам (ressentiment). Социализм для Ницше, как впоследствии и для Бердяева, есть лишь шаржированное продолжение старого буржуазного мира, им решительно отвергаемого. Но в радикализме критики буржуазного общества и его культуры Ницше протягивает руку Марксу. Слова “критика”, “революция”, “радикализм” и т.п. являются общими и для Маркса и для Ницше, хотя конкретное их наполнение у каждого из них свое.

С возникновением ленинизма и, соответственно, неленинской версии марксизма (в России это прежде всего меньшевизм) ницшевскую тональность в критике буржуазного общества заимствует именно марксизм-ленинизм, или большевизм. Вехой в осознании сближения постленинского большевизма с идеями Ницше стала книга Г.Манна, смешавшего пафос пророка Заратустры с программными лозунгами сталинской компартии27

Черты, сближающие ницшеанство с большевистской версией марксизма, были проанализированы видным марксистским теоретиком Д.Лукачем28. Он расценил Ницше как иррационалиста, пророчествовавшего о наступлении новой эры – эры империализма – в эпоху позднего капитализма. Для него Ницше – “философский гид” в мир современного империализма, и поэтому ницшеанство, говорит Лукач, это – “протофашизм”. В подобной рационалистической отповеди Ницше прочитывается скрытая полемика ревизиониста Лукача с догматической сталинско-ждановской версией марксизма. Для Лукача сталинизм – это течение в марксизме, по своим принципам близкое к ницшеанству (близкое по своей беспринципности прежде всего, если не считать за принцип “волю к власти” в ее протопрагматистском прочтении). Действительно, Ницше героизирует фигуру Борджиа, итальянского властителя, прототипа государя у Н.Макиавелли, умного, трезвого, но жестокого и циничного политика, мэтра в искусстве завоевания и удержания власти. Антиницшеанство Лукача связано, таким образом, с его антисталинизмом.

Но оба – Прометеи, оба – отчаянные богоборцы, титаны с непомерными амбициями то человеководства (Ницше), то толповодительства (Маркс).

Символика СССР была также характерно идеологически зараженной. Особенно интересен символ звезды. У коммунистов начинающих, ещё в 19-м веке, (где-то встречал в литературе) звезда изображалась совместно со свастикой (тот самый крестик якобы фашистов-нацистов). У свастики в целом тоже множество значений, одно из которых, это сонцеворот, знаменующие победу добра над злом и вечность

"Ни икона, ни Бердяев, ни программа "Третий глаз" не спасут от негодяев, захвативших нефть и газ" - Пелевин (Поколение "П")

Один интересный деятель как-то высказался, что коммунизм был сродни протестантства Православию, поскольку протестантство тоже возникло, когда католическая церковь стала примитивной и деградировала.

Проект идеального общественного устройства, предложенный Кампанеллой прекрасно описан и художественно прокомментирован в романе В.Ф. Тендрякова «Покушение на миражи», отрывок из которого предлагается читателю в этом параграфе (точнее – вместо него).

«К близости смерти он привык, она постоянно сторожила его и совсем вплотную подходила уже тридцать восемь лет назад, много дней и ночей дежурила над его соломенным матрацем в камере Кастель Нуово. Святая инквизиция применяла в застенках множество пыток – от простой дыбы, выворачивающей суставы, до изобретательного станка полледро – жеребенка. Но самой страшной являлась знаменитая велья – человека в течение сорока часов постепенно насаживали на заостренный кол, который медленно входил в тело, рвал внутренности. Фра Томмазо просидел на острие кола тридцать четыре часа – день, ночь еще день – и… выдержал. Не выдержали палачи – сдались.

Он потерял много крови, началось воспаление, жар, тюремный хирург Шипионе Камарделла ждал гангрены – тогда уж спасения нет. Фра Томмазо захлестнула тревога – умрет, не сказав главного… О городе, который ему открылся, о городе, никому не ведомом, где нет несчастных, счастливы все! Не успел поведать исстрадавшимся, изверившимся людям – даже смерть не искупит такую оплошность.

В полубреду, не смеющий шевельнуться, чтоб не потревожить разорванные внутренности, он в очередной раз шел к своему заветному городу. Он издалека видел его белые, одна над другой возвышающиеся стены, плавящийся на солнце купол – двойной, большой венчается малым. А перед городом зеленые поля и цветущие сады, в них с песнями работает народ в одинаковой одежде, с одинаково веселыми лицами. Население города работает все, только старость и болезнь освобождает от труда. И здесь нет ни своих полей, ни чужих – общие…

Окованные железом городские ворота подняты – входи каждый, кто несет в себе добрые чувства. Они опускаются только перед врагом, и тогда – семь стен, одна выше другой, неприступны.

Внутри стены расписаны превосходной живописью – геометрические фигуры и карты разных земель, алфавиты стран и виды деревьев, трав, животных, минералов, портреты великих людей и орудия труда… Вдоль красочных стен ходят группами дети в сопровождении ученых старцев. Весь город – школа, дети, глядя на стены, играючи постигают науки. Невежественных в городе нет.

По мраморным лестницам, по крытым галереям, пересекая улицы, гость подымается к широкой центральной площади, к величественному круглому храму. Внутри он просторен и прохладен, освещен светом, падающим из отверстия купола. В алтаре два глобуса – неба и Земли. И семь золотых лампад, знаменующих собой семь планет, освещают плитчатый пол редкостного камня.

Гостя выходят встречать правители города. Впереди старший, он же высший священник, - Сол, то есть Солнце. За ним три его помощника – Пон, Син и Мор, или иначе – Мощь, Мудрость и Любовь.

- Приветствуем того, кто узрел нас сквозь тщету и жестокость суетной жизни!

Сол не завоевал себе свое высокое место, не получил его по наследству. Избран народом?.. Да нет, не совсем… Звание Сола может получить лишь тот, кто окажется настолько учен, что будет знать все. Он сам собой должен выделиться среди прочих своей непомерной мудростью. «Пусть он даже будет совершенно неопытен в деле управления государством, никогда, однако, не будет ни жестоким, ни преступником, ни тираном именно потому, что столь мудр», - считают граждане города.

Три его соправителя необязательно всеведущи, а осведомлены лишь тех науках, какие им помогают управлять назначенными делами. Мощь – воинскими, защитой города. Мудрость – обучением. Любовь наблюдает за деторождением. В счастливом городе все общее – и жены тоже. Какому мужчине с какой женщиной сходиться, у них не решается по желанию, это вопрос государственной важности. Здесь издеваются над тем, что в других странах, заботясь усердно об улучшении пород собак и лошадей, пренебрегают породой человеческой. «Женщины статные и красивые соединяются только со статными и крепкими мужами; полные же – с худыми, а худые – с полными, дабы они хорошо и с пользою уравновешивали друг друга».

Изуродованный пыткой, валяясь в душном каземате на грязном, жестком матраце, Томмазо Кампанелла, ученый монах-доминиканец, уличаемый в ереси и бунте, на грани бреда и сознания пребывал в счастливом Городе Солнца, вел тихую беседу под прохладными сводами храма о любви и всеобщем благе с мудрыми правителями.

И одновременно он страдал – нет, не от мучений плоти, а от жестоких мук совести: не успел никому поведать! Люди должны знать, как выглядит их всеобщее счастье, они должны разрушить свои греховные грады и построить грады новые.
Страдания совести и несокрушимое здоровье тогда победили смерть – гангрены не случилось. Он заставил свои затекшие, изувеченные руки держать перо, пользуясь тем, что за больным не слишком строго следили, описал свой Город Солнца. Подвиг, едва ли еще повторенный в истории…

Нежно пела лютня, и хрипло дышал фра Томмазо. Даже верный Филиппо Борелли не догадывался, что его задыхающийся учитель отправился сейчас в свое последнее путешествие, в исхоженный, знакомый, более родной, чем родина, более дорогой, чем собственная мученическая и героическая жизнь, Город Солнца.

Снова он видит средь спеченной равнины под глубоким небом, зеленый холм, семистенный белоснежный город на нем, венчанный двойным храмовым куполом. Он спешит к нему, спешит, так как времени осталось в обрез – намеченный путь может оборваться в любую секунду.

Знакомый путь в счастливый город – через тучные поля, через цветущие сады, через красочное обилие и улыбки работающего народа. Но нынче почему-то пусто кругом, никто не встречает его улыбками. И поля вытоптаны и заброшены, сплошь в лебеде, и сады не цветут, не плодоносят, затянуты колючим кустарником, точат в стороны засохшие ветви.

Мост ведет к городским воротам. Ворота подняты, но никто не входит и не выходит из них. Печально звучат на мосту шаги одинокого гостя.

За воротами стража, раньше ее не было. У солдат дикой шерстью заросшие лица, сквозь шерсть видно: чему-то дивятся, словно не человека видят, привидение.

- Кто таков?

- Я Кампанелла. Тот самый, кто издалека прозрел этот город.

Переглянулись, хмыкнули:

- Кой бес тебя гонит к нам?

- Пришел проститься… В последний раз.

- Раз пришел – иди, а проститься – шалишь! Пускать сюда дозволено, а выйти – нет.

И толкнули в спину, чтоб не вздумал, чего доброго, попятиться.

Не успел даже оскорбиться, как бросилось в глаза… Казалось бы пустое, не стоит внимания – просто трава густо пробилась сквозь камень на мостовой. Но такое, знал Кампанелла, бывает, когда по городу проходит чума или моровая язва!

Пришибленный, растерянный стоял он посреди заросшей пустынной мостовой и озирался. Взгляд упал на городскую стену, и фра Томмазо вздрогнул… На стене знакомая ученая роспись – геометрические фигуры – облезла и потрескалась. А поперек ее – истлевший повешенный, лицо черно и безглазо, рваное тряпье не прикрывает темное мясо, и тянет смрадным запахом. Вверху же на выступающей балке, к которой привязана веревка, сидит важный ворон, лениво косит агатовым глазом на пришельца – сыт, мрачная бестия, перо жирно лоснится.

Никогда и ни перед чем не отступал Томмазо Кампанелла, и сейчас он двинулся в глубь города: не все же в нем повымерли, кто-то наверняка остался, встречу – распрошу о беде…

И верно: на пустых улицах раза три промаячили люди в черном (а прежде считалось – «черный цвет ненавистен соляриям»), они жались к стенам домов, исчезали при приближении, словно проваливались сквозь землю…

Кампанелла спешил к храму, чтобы встретиться с правителями.

У входа на Храмовую площадь его ждали солдаты с мушкетами и алебардами, капитан в начищенной кирасе восседал на коне.

- Взять!

- Я Томмазо Кампанелла – создатель вашего города!

- Тебя-то нам и надо!

Подвал, куда повели его, был, должно быть, столь же глубок, как знаменитая «Крокодилья яма» в Кастель Нуово, витой каменной лестнице не было конца.

С силой втолкнули в низкую дверь, в затхлый мрак.

- Вались! Встретишь старого знакомого…

Он упал на скользкий каменный пол.

В темноте зашуршала солома и раздался то ли всхлип, то ли смешок. Кампанелла сел.

- Кто ты, друг? – спросил он.

Смешок в ответ. Теперь уже явственно – не всхлип.

- Я Кампанелла. Я породил этот город, а меня схватили в нем как врага.

Снова торжествующий тихий смех и шуршание соломы.

- Ах да, - рассердился Кампанелла, - здесь теперь радуются по приказу. Тебе-то что за нужда, несчастный, в этой яме исполнять подлейший приказ?

Придушенный ликующий голос:

- Не по приказу веселюсь – от души.

- Тогда уж совсем гнусно – жертва зла радуется злу.

- Справедливости радуюсь, Кампанелла. Справедливости! Она свершилась!

- Впервые слышу, чтоб тюремщики совершали справедливость.

- Бог не очень разборчив, Кампанелла. Он творит свое руками и тюремщиков и героев.

Спрессованная подземная темнота, за толщей земли не слышно мира, слышно дыхание собрата по несчастью и недоброжелателя.

- Кто ты, чудовище? – спросил Кампанелла. – Жаль, что не могу видеть тебя.

- Действительно жаль… Я не чудовище, я жалок, Кампанелла, - лысый череп, свалявшаяся борода, беззубый рот, лохмотья не прикрывают уже тот скелет, который все еще приходится считать своим телом. И у меня переломаны обе ноги… Жаль, что не можешь увидеть, ты бы сравнил с тем, каким я был.

- Значит, верно… Ты мой старый знакомый?!

Смешок, смахивающий на всхлип:

- Я – Сол, верховный правитель Города Солнца. Сейчас я счастлив – создатель вместе со мной. Ты чувствуешь, как на нас давит наш город? Мы на дне его.

Спрессованный мрак, спрессованная тишина, где-то далеко над ними гора камня в виде вознесенной к небу башни. Погребены под тем, что усердно создавали.

- Сол… - срывающийся тихий голос. – Что?.. Чума? Злобный враг?.. Какое несчастье?

- Заблуждения порой страшней чумы, создатель.

- Ты совершил роковую ошибку, мудрый Сол?

- Ха-ха! Я?.. Нет, почтенный фра Томмазо, ошибался ты.

- В чем?

Торжествующий ответ:

- Грешил простотой!

- Разве это такой уж большой грех, Сол?

- Простота хуже воровства, хуже разбоя. Простота – недомыслие, Кампанелла. Если недомыслие начинает руководить людьми, то люди становятся сами себе врагами.

И Кампанелла рассердился:

- Хватит словоблудствовать, Сол!

- Что ж… - Сол замолчал.

Тишина каменного склепа. Она столь монолитна, что кажется: время бессильно пробиться сквозь нее, останавливается где-то рядом. Ничто уже не может продвинуться вперед, все застывает, и умолкнувший голос никогда не возобновится, жди, жди его до скончания – не дождешься. Но Кампанелла не проявил нетерпеливости, не подхлестнул невидимого собеседника. За тридцать три года в темницах он научился терпению.

И Сол заговорил из темноты:

- «Все, в чем они нуждаются, они получают от общины…» Твои слова, Томмазо, о нас. Ты предлагал именно так и жить: сообща работать, складывать все в один общий котел, из него сообща черпать.

- Разве это не верно, Сол?

- «Все, в чем они нуждаются…» Н-да-а…А в чем?.. Скажи про себя: что тебе нужно для жизни?

- Я никогда не желал иметь многого – хлеб, вино, свечи для работы по вечерам, бумага, чтоб писать, ну и самая скромная одежда, чтоб прикрыть наготу.

- И книги…

- И книги, конечно.

- И у тебя еще собрана небольшая коллекция старинных монет. Ты о ней почему-то не упомянул. Так ли уж она необходима для жизни?

- Единственное, чем я тешил себя в часы отдыха.

- И тебя в последнее время не носят больные ноги. Хотел бы ты иметь экипаж? Как бы, наверное, он облегчил твою жизнь…

Кампанелла промолчал.

- Вот видишь, - тихо продолжал Сол, - даже ты про себя не скажешь точно, что тебе нужно, где твой рубеж желаний. А почему другие должны себя ограничивать? Наверное, лишь мертвый перестает желать себе большего.

- На этот счет, если помнишь, я говорил: «И должностные лица тщательно следят, чтобы никто не получал больше, чем следует».

- Кому сколько следует?.. как это определить?

Кампанелла решительно ответил:

- Только уравняв аппетиты, Сол. До необходимого! Простая, здоровая пища, добротная, но не роскошная одежда, крыша над головой…

- Мы так и поступили, Томмазо. Установили давать всем только самое необходимое. Конечно, уж никаких ценных коллекций иметь не полагалось.

- Это справедливо, Сол.

- Нет Томмазо, это оказалось ужасной несправедливостью. С нее-то и началась та чума, которая погубила город.
И Кампанелла тяжело колыхнулся в темноте.

- Не верю, Сол! Какая же несправедливость, когда все у всех одинаково, нет повода кому-то завидовать, на что-то обижаться.

- Увы, повод есть – и серьезный.

- Только у ненасытно жадных, Сол, у отпетых негодяев!

- Наоборот, Томмазо, у самых достойных граждан, у тех, кто способен лучше других, самоотверженнее других трудиться.

- Ты смеешься надо мной, Сол!

- До смеха ли, мне, когда сижу здесь. Вдумайся, Томмазо: способный труженик, не жалеющий себя на работе, дает общине много, а рядом с ним другой по неумелости или по лени еле-еле пошевеливается, от него мало пользы. Но получали-то они одинаково необходимое – пищу, одежду, крышу над головой. Поставь себя на место добросовестного гражданина, надрывающегося на работе. Как ему не задуматься: я добываю, а за мой счет живет бездельник. И справедливо ли это, Томмазо?
Томмазо озадаченно промолчал.

- И вот наши лучшие труженики перестали надрываться, начали подравниваться под тех, кто работал из рук вон плохо. День за днем незаметно падало уважение к труду. Наши поля и виноградники стали дурно обрабатываться, мы все меньше и меньше получали хлеба и вина, наши стада хирели, наши ткацкие мастерские выпускали недобротную ткань, и ее не хватало на одежду. В наш город пришла нищета. Мы уже не могли ни накормить людей, ни одеть, ни отремонтировать их жилища. Город превратился в сборище бездельников.
Кампанелла взорвался:

- Нерадивых следовало бы наказывать, а усердных поощрять! Должны же вовремя сообразить.

- Ты наивен, Томмазо Кампанелла. Тебе все кажется простыми и легким, - бесстрастно возразил из темноты Сол. – Подскажи: как отличить нерадивого от усердного? Кто это должен делать? Надсмотрщик с плетью? Пусть он следит и подгоняет? Пусть он распределяет, кому за работу жирный кусок, а кому наказание? Чем тогда этот надсмотрщик лучше хозяина? Можно ли после этого говорить: у нас все общее?

- Надо было сделать так, чтоб каждый следил за своим товарищем, сообщал выбранному лицу, сколько его сосед сделал. Сделал мало – хлеб и вода, не слишком много – не слишком хороший бед, много – ешь досыта. Проще простого!

- Очень просто, Томмазо. И мы тоже, как и ты, клюнули на эту простоту… Следи за своим товарищем по работе! Доноси на него! Я уж не говорю, что все стали работать плохо, - на каждого можно было донести, испортить ему существование. Но теперь еще для каждого гражданина Города Солнца товарищ по труду становился врагом, которого надо уличить раньше, чем он уличит тебя. Спеши оболгать, иначе оболжет он, постарайся запугать, не то сам станешь жить в страхе перед ним. Мы превратили наш город в кипящую ненавистью клоаку, но не получили взамен ничего. Из того, что нам доносили, нельзя было понять, где наглая и бесстыдная ложь, а где правда, где злостные наветы, а где возмущение честного труженика. Лгали чаще на тех, кто старательно работал, своим трудом мог подвести бездельников, а потому нам чаще приходилось наказывать достойнейших людей. Мы добились, что их совсем не стало. Ужасающая нищета, ненависть и ложь!.. Чума набирала силу, благородный Томмазо. И виной тому был слишком простой взгляд на жизнь.

Сол умолк. Вновь спрессованная подземная тишина. Кампанелла сквозь толщу земли ощущал тяжесть раскинувшегося наверху города, где на мостовых растет трава, а по расписанным стенам висят казненные.

Шуршание соломы, вздох со стороны Сола.

- Ну так вот… - его тихий голос.

И Кампанелла закричал:

- Хватит! Не хо-чу! Еще слово – и я придушу тебя!

- Меня, мудрый Томмазо? Почему не себя?

Крик Кампанеллы захлебнулся, он застонал:

- Прокляни, разбей мне голову, но не рассказывай, не рассказывай больше!

- Ого! Железный Кампанелла сдал. Правда, выходит, страшней вельи…

- Умоляю, Сол…

- Нет, Томмазо, не жди от меня пощады. Ты должен знать все до конца… Так вот – нищета, ненависть, ложь и впереди никакой надежды, что все это когда-то кончится. Кого не охватит ужас перед будущим, кому захочется дальше жить! А если ужас станет расти… Он рос, Томмазо, он грозно рос! И надо было любым путем прекратить его… Мы не в силах изменить жизнь, но мы научились принуждать. Приказ вызрел сам собой: те граждане, которые поддаются ложному ужасу, а не радуются цветущей жизни, совершают самое тяжкое преступление и подлежат смертной казни через повешенье. Не я придумал этот приказ, но я… Да, Томмазо, как верховный правитель города я обязан был его подписать… Ты слышишь меня?

Ответа не последовало.

- Я подписал его. Ты слышишь?.. Что ж ты не возмущаешься? Что ж не обливаешь меня презрением?

Молчание.

- Подписал потому, что ничего не мог предложить другого. Подписал, но заставить себя радоваться не мог – сверх моих сил. И я молчал. Всех таких молчащих, не восторгающихся, не смеющихся шумно при народе хватали и вешали. А тут молчащий верховный правитель. Ему следовало бы выступать с жизнерадостными речами, призывать к бодрости и всеобщему веселью, а он … он молчит. Сам понимаешь, такого правителя должны убрать…

Кампанелла безмолвствовал. Сол вздохнул.

- Меня не повесили на стене. Нет, не из жалости, не из уважения, не за прошлые заслуги. Просто это могло вызвать у граждан самое удручающее настроение. Висящий на стене верховный правитель. Меня бросили сюда, в самый глубокий подвал города…

Кампанелла не отозвался.

- А твоего прихода мы ждали, Кампанелла. Ждали и боялись. Кто знает, что еще ты натворишь, увидев нашу жизнь. Мы-то живем по твоему слову, старательно выполняем все, что ты сказал, но теперь ты нам страшен, учитель. Ты можешь объявить, что это не твое, что надо начинать все сначала, все сызнова. Переживать еще раз снова то, что было!.. Нет! Нет! Будь что будет, но только не прежнее. Потому-то наши молодцы и поспешили затолкать тебя в этот склеп… Ты слышишь меня?… Ты жив, Кампанелла?…»
.

В чем заключается идеология, созданная трудами Апостола Павла? Устами проф. Гребина В.Ф. Тендряков дает достаточно четкий и недвусмысленный ответ на этот вопрос. Оказывается, что понимание мировых проблем Апостолом Павлом и Карлом Марксом во многом сходно. Эта близость, как показал В.Ф. Тендряков, связана с одинаковым пониманием природы Мирового Зла.

По К. Марксу природа Мирового Зла лежит в объективной необходимости принуждения работника к труду. Эта необходимость порождает классово антагонистические формации и машину угнетения человека человеком. Общества, не создавшие наиболее эффективный для данного уровня развития производительных сил механизм принуждения человека к труду, гибнут, не выдержав конкуренции.

Смена способов принуждения человека к труду знаменует собой наиболее глубокие повороты мировой истории. Развитие производительных сил делает старый механизм принуждения к труду нерациональным, а общества, его практикующие – неконкурентоспособными. В результате происходит смена механизма принуждения и перестройка социальной структуры общества. Все это, разумеется, происходит не само по себе, а является результатом классовой борьбы в более или менее острых формах.

Выход за пределы классово антагонистических формаций и, тем самым, преодоление Мирового Зла, возможны будут лишь тогда, когда принудительный (как экономический, так и внеэкономический) окажется нерациональным и общества, его практикующие, не смогут конкурировать с обществами, от принудительного труда отказавшимися. Гипотетическое общество будущего, в котором участие или неучастие индивидуума в процессе общественного производства окажется актом полностью свободного выбора, К. Маркс назвал коммунистическим обществом.

Такова в общих чертах широко известная философско-историческая концепция Карла Маркса.

В.Ф. Тендряков и его герой проф. Гребин показали, что кажущаяся парадоксальной логика Апостола Павла становится понятной, если предположить, что исходная предпосылка и у Маркса и у Павла была одинаковой: первоисточник Мирового Зла – принудительный труд и преодолеть его можно будет лишь тогда, когда труд перестанет быть принудительным.

Как Апостол Павел, так и Карл Маркс ненавидят угнетение и угнетателей и, в то же время, понимают, что угнетение закономерно и необходимо в современных условиях. Как тот, так и другой мыслитель ищут пути для того, чтобы разорвать замкнутый круг и приходят к выводу, что преодолеть угнетение можно только одним способом – сделав его не нужным. Но как?

На последний вопрос Апостол Павел и Карл Маркс отвечают по разному. Карл Маркс, живший в эпоху технического прогресса, уповает на развитие производительных сил. А Апостол Павел призывает трудящихся безропотно подчиниться исторической необходимости, делая тем самым ненужным механизм внешнего принуждения.

По поводу статистических данных об СССР.
Все эти замечания идут от фундаментального непонимания сути дела, от систематической ошибки. Есть «факты сознания», а не факты экономической статистики.

Еще раз повторю: и первые лица, и элиты, и народы делают историю опираясь на «заблуждении», а не на факты. Причем, «заблуждениями» это называют всякие ученые и аналитики. Но позвольте! Если заблуждения делают историю, а факты никому не нужны, то верно ли делать никому не нужную вещь мерилом того, что делает историю? Правильно ли умалять значение мифов в сравнение со статистикой, коль скоро мифы историю движут, а статистика это мелкий курьез (сколько звезд на небе, сколько песка на берегу - бесполезные сведения). Проблема еще и в том, что раньше, в своей юности наука имела иллюзию, что, дескать, вот люди живут мифами, это сейчас так, но в светлом будущем, там наука возьмёт своё и тогда и лидеры и народы будут опираться только на научные факты!

Но, история показала за двести лет, что проект просвещения рухнул. Наука умерла, никто не считает, что она занимается тем, что ЕСТЬ НА САМОМ ДЕЛЕ. Наука и АНАЛитика (от слова АНАЛ, задний ум) занимается прошлым, ставшим мертвым, неким «позитивным», а НА САМОМ ДЕЛЕ ЕСТЬ НЕ ПРОШЛОЕ, а БУДУЩЕЕ!!! То, что уже стало фактом (что изучает АНАЛиз) то, уже НЕ на самом деле. Оно уже как бы и не есть. По настоящему есть только то, что будет, а изучать будущее АНАЛитический ум бессилен.

Я знаю, что это голимый агитпроп, что картинка рисовалась лагерным художником с лагерных натурщиков - которых потом расстреляли, как водится - как и художника и всех остальных лагерников, включая начальника лагеря и охранников, а также саму расстрельную команду

и строили при И.В.Сталине исключительно казармы и лагеря

всё я знаю

Но всё же, вот оно - http://i1107.photobucket.com/albums/h398/vaimea/stal.jpg

История сделала над нашей страной очень поучительный (хотя и страшный) эксперимент

Я не считаю, что распад СССР был результатом чьих-то злых козней. Это результат исторического процесса, а вовсе не слабость выживших из ума членов Политбюро или заговор против нас. Но в своё время СССР был действительно мощной державой, одним из цивилизационных очагов человечества.

Человечество всегда должно питаться какими-то идеями. Но сейчас какие идеи может предложить ему Россия? Нет таких идей.

социализм наше будущее

В настоящее время реставрация капитализма в нашей стране, о возможности
которой предупреждали настоящие коммунисты, произошла. Даже тому, кому этот
процесс представлялся только следствием "предательства Горбачева-Ельцина",
становится ясно, что начинался он не в 1991 г. и не в 1985 г.
Как бы не проклинали некоторые нынешние политики, причисляющие себя к
коммунистам, предательство Горбачева, как бы не говорили об ошибках Хрущева
и Брежнева, как бы не критиковали так называемый "культ личности И. В.
Сталина" - научное понимание реставрации капитализма в СССР в этом случае не
продвигается и не продвинется ни на шаг. Из общества без антагонистических
классов, как представляли идеологи КПСС времен Хрущева-Брежнева эпоху
"реального социализма", вроде бы и не должны появиться капиталисты и вырасти
капиталистические производственные отношения.

Термидор - это название одного из месяцев календаря, действовавшего во
Франции с 1793 г. после победы Великой Французской революции. В переводе с
греческого он означал "дар тепла" и был 11 по счету, совпадая с концом июля
и большей частью августа по нашему календарю. В 1805 г. Наполеон отменил
революционный календарь и восстановил традиционный. Но слово "термидор"
прочно вошло в историческую и политическую литературу. 9 термидора 1794 г
/27/28/ июля/ во Франции произошли события, которые считаются концом
революции. В ходе политического переворота О. Робеспьер и его сторонники
были свергнуты и казнены. Причем, в роли заговорщиков выступали не
сторонники свергнутого революцией короля "роялисты" (аналог русских
белогвардейцев), а часть бывших руководителей и активных участников
революции. С тех пор "термидор" в переносном смысле означает уничтожение
революции и ее завоеваний руками самих революционеров, а не их противников.

Суть идей Н. В. Устрялова и "сменавеховцев" заключалась в следующем:
революция 1917г. была неизбежным и закономерным следствием развития России.
Большевики оказались единственной политической силой, способной восстановить
единство России и обеспечить ее развитие как великой державы. Это доказано
ходом гражданской войны. Новые попытки свержения Советской власти путем
иностранной интервенции означают борьбу не только с большевиками, но и с
национальными интересами России. Поэтому, бывшие противники Советской власти
должны пойти на ее признание и сотрудничество с ней. При этом. Советская
Россия будет постепенно меняться. Первым шагом к этому стал НЭП. За
изменением экономической политики неизбежно последует изменение
политического режима. Большевики сами восстановят многое из того, что они
уничтожили в ходе революции и, в итоге, Россия, постепенно эволюциопируя из
государства диктатуры пролетариата превратится под руководством ВКП/б/ в
буржуазную республику. Этот русский "термидор" будет не конкретным
политическим событием, а итогом длительного социально-экономического
развития.

Окончательный ответ их лидер Л. Д. Троцкий смог дать себе только в
начале 30 гг. Его суть сводилась к следующему: с 1924 г. в СССР
существовал режим "переродившегося рабочего государства", то есть,
начался "термидор". Под "термидором" Троцкий понимал момент равновесия в
борьбе пролетариатас буржуазией. В 1935 г. он так сформулировал свою
позицию: " Пролетариат социально однороднее буржуазии, но заключает в себе,
все же, целый ряд слоев, которые отчетливо обнаруживаются после завоевания
власти, когда формируется бюрократия и связанная с ней рабочая аристократия.
Разгром левой оппозиции в самом прямом и непосредственном смысле означал
переход власти из рук революционного авангарда в руки более консервативных
элементов бюрократии и верхов рабочего класса. 1924 г. - это и есть начало
советского Термидора."[4]
В работе "Что такое СССР и куда он идет" Л.Д.Троцкий сделал попытку
предугадать будущее советского государства: "...привлечем два гипотетических
варианта будущего. Представим себе, что советская бюрократия низвергнута
революционной партией, которая имеет все качества старого большевизма и, в
то же время, обогащена мировым опытом последнего периода. Такого рода партия
начала бы с восстановления демократии профессиональных союзов и советов. Она
могла бы и должна была бы восстановить свободу советских ' партий. Вместе с
массами и во главе их она произвела бы беспощад- ! ную чистку
государственного аппарата. Она бы уничтожала чины и ордена - всякие вообще
привилегии и ограничила бы неравенство в оплате труда жизненно необходимыми
потребностями хозяйства и ' государственного аппарата. Она дала бы
возможность молодежи са- ' мостоятельно мыслить, учиться, критиковать и
формироваться. Она внесла бы глубокие изменения в распределении народного
дохода в ' соответствии с интересами и волей рабочих и крестьянских масс.
Поскольку дело касается отношений собственности, новой власти не пришлось бы
прибегать к революционным мерам. Она продолжала бы и развивала бы дальше
опыт планового хозяйства. После политической революции, то есть, низложения
бюрократии, пролетариату 1 пришлось бы в экономике произвести ряд важнейших
реформ, но не новую социальную революцию. [!]
Если, наоборот, правящую советскую касту низвергла бы буржу-[(
]азная партия, она нашла бы немало готовых слуг среди нынешних[!
]бюрократов, администраторов, техников, директоров, партийных '
секретарей, вообще привилегированных верхов. Чистка государст- ' венного
аппарата понадобилась бы, конечно, и в этом случае; но бур-[;]
жуазной реставрации понадобилось бы, пожалуй, вычистить меньше народу,
чем революционной партии. Главной задачей новой власти было бы, однако
восстановление частной собственности на средства производства. Прежде всего,
потребовалось бы создание условий для выделения из слабых колхозов крепких
фермеров и для превращения сильных колхозов в производственные кооперативы
буржуазного типа, в сельскохозяйственные акционерные компании. В области
промышленности денационализация началась бы с предприятий лег

кой и пищевой промышленности. Плановое начало бы превратилось на
переходный период в серию компромиссов между государственной властью и
отдельными "корпорациями", то есть потенциальными собственниками из
капитанов советской промышленности, из бывших собственников-эмигрантов и
иностранных капиталистов. Не смотря на то, что советская бюрократия многое
подготовила для буржуазной реставрации в области форм собственности и
методов хозяйства, новый режим должен был бы произвести не реформу, а
социальный переворот."[5]

Интересную закономерность наблюдаю при общении на разных ресурсах -
"любая дискуссия про что бы то ни было, связанное с СССР, практически немедленно превращается в дискуссию о Сталине"

СССР в 60-е годы.

http://img216.imageshack.us/img216/5430/60hp7.jpg

Ценная подборка фотографий

http://englishrussia.com/2007/08/15/ussr-l...in-the-sixties/

Это я к чему? Это я к тому:

а сейчас в мире найдется хоть один человек, который за бесплатно пожертвовал бы своей свободой, а то и жизнью, за Российскую Федерацию?
И что заставляло людей раньше идти до конца за СССР? Раньше, это до перестройки. До смены ценностных ориентиров с социалистических на капиталистические.