[Мёртвый Связист]

Черт возьми, не перевелись на земле еще талантливые люди.
Вот стихи, которые тронули меня за живое.


* * *

здесь кладбище, прозрачное для зренья,
но не для тел, ходов переплетенье
в решетках и раздетых деревах,
и бледные созревшие растенья
сухое семя прячут в рукавах.
здесь низкие двуногие скамьи
оставлены, египетскою данью
для мертвых, коли изъявят желанье
здесь преклонить конечности свои.
и поздний львиный зев кривится, безъязыкий,
на побелевшие фарфоровые лики,
и струйкой со ствола стекают муравьи.


* * *

здесь кладбище под снегом голубым,
где человечий след перебивает птичий,
а нас сюда привел нелепейший обычай,
визиты отдавать умершим как живым.
куски гранита встали на дыбы,
как суслики в степи, завидев незнакомца,
на кущах бузины серебряное солнце
подтапливает снежные столбы.
и многие кресты, как в многоглавом храме,
под ноги падают короткими тенями,
а ум мой занят вычислением немым
и чьими-то чудными именами.

* * *

как каменный шар на скрещенье теней,
рожденных свечением многих огней,
становится ярче и в весе теряет,
так слово себя самое повторяет,
в звучанье теряя свое вещество,
и больше не может сказать ничего.

и хочется в память, как в камень змею,
запрятать ненужную немощь свою,
как будто ребенок, и не бывший мною,
безмолвно стоит за моею спиною,
и просит о чем-то ему рассказать,
о чем ему вовсе и незачем знать.

и гулкие трубы чертог созидают,
и в диком смешенье наземь опадают,
оставив звенеть металлический рой
литавр, опьяненных своею игрой,
и память за каждым сорвавшимся звуком
встает, как угрюмая детская бука.

и то, что за словом уже не лежит,
из музыки снова перстами грозит,
как то, что из памяти делает своды,
подземного хода, как то, что из соды
и газа творит неестественный вкус,
в котором я помню и помнить боюсь.

и долгие звуки, и вздорная ощупь
из позднего сна вопрошают и ропщут
о чьих-то духах, золотым коньяком
пролитых за маленьким воротником,
о пьяной черешне и каменных грушах –
и стоит проснуться – все тише и глуше,

и никнет, зарезанный тонким лучом,
двойник, не успев рассказать ни о чем.
* * *

кто сворачивает пласты недобытых никем пород,
неназванных никем насекомых кто за крылья берет
и отпускает, не оставив клейма —
кто видит город, когда его погребает тьма.
погрузим ладони в дегтярную жирную грязь —
и там маленькая анаконда, что спит
в подушечках пальцев, не изменит свой вид,
как крот, прорывая свой лаз, чувствует лбом и спиной
свое направление, как птица, пляшущая ни для кого
чертит невозвратность движения своего
каждой следующей весной,
и в прозрачных чешуйках, невыслеженная, дрожит
вся латиница и с ней весь греческий алфавит —
внемля тому, что вовеки не скажется ими,
и брошенная кем-то, в небе земля лежит,
ожидая всякого, кто поднимет.

кто видит меня, когда никто меня не видит,
когда я сплю — никто меня не разбудит,
когда я проснусь, никто меня не полюбит,
а когда умру — никто не осудит,
буду бодрствовать стоя, буду бодрствовать сидя,
когда усну — буду бодрствовать лежа,
потому что даже во сне мне никто не поможет
и даже в смерти никто меня не погубит.

тот, кто выдалбливал мне глазницы, наполнял своею слюной,
добавлял свинец в раскаленную соду, смешанную с песком,
и опускал на дно — он не советовался со мной.

а спросил бы — я в каждую межреберную борозду,
в каждую впадину испросил бы себе глаза,
и не знал бы в какую сторону иду, и не знал,
что впереди меня и что позади
чтобы весь горизонт извернулся в моей груди —

а он, кто выдалбливал мне глазницы и в рот мой вкладывал речь,
он знал как меня устроить и как меня уберечь,
чтобы я оставался твердым как меч и непрозрачным как меч.

из каждого растения, из каждого гейзера в кипящей долине
я вынимал название, которое вынет прочь мою душу
и сделает так, чтобы отныне ты пребывал со мною.

каждого встречного мне хотелось вывернуть наизнанку —
вдруг ты в нем и, выйдя наружу, со мной пребудешь,
каждый камень мне хотелось разбить о камень —
вдруг в одном из ты свернулся желтком и глядишь из трещин.

а потом мне стало спокойно, совсем спокойно,
потому что ты знал, как сделать мой голод вечным,
как мне исполнить себя глазами и как исполнить
все, чего невозможно потребовать от другого.

[Вермишель]

Без детального прочтения (вчитываться не захотелось... эмм, не захочется, думаю) по верхам впечатлений. Не получилось освободиться от примеси декаданса (двум первым особое внимание), хотя типичных признаков нет. Почему не получилось. Да, это хорошие стихи. Образы, да, много. Да, подчас точно удачные, удачно точные. Безумная изощрённость в лучшем смысле. Но как-то нагромождены, точно составные части пирамиды, предназначенные для строго определённого порядка сборки, просто свалили в груду составных частей. Поэтому динамика спущена. Тяжело, размазанно, громоздко, грузно.
Ещё понимаю, о чём администратор пытался сказать, развивая тему женской перманетной истерии и салонности и экзальтированности и подобного тому - как явление, это есть, но не в данном случае. Это не здесь, просто чувствуется отсутствие заинтересованности автором этой фишкой. И вообще, Prediger, здорово на сей раз оппонируете. Чуть-чуть не в тему, но я о словесном)
А, ещё знаете, какое послевкусие осталось. Хорошие западные песни когда на русский переводят, часто-часто встает тема "из песни слова не выкинешь" и в результате получается перевод литературно кривой, но с сохранённой сутью. И в хаотично полученной, но не привычной русскому уху связи слов всегда находится определённое притягивающее воздействие. Ну вот здесь что-то похожее.