[Мёртвый Связист]

Черт возьми, не перевелись на земле еще талантливые люди.
Вот стихи, которые тронули меня за живое.


* * *

здесь кладбище, прозрачное для зренья,
но не для тел, ходов переплетенье
в решетках и раздетых деревах,
и бледные созревшие растенья
сухое семя прячут в рукавах.
здесь низкие двуногие скамьи
оставлены, египетскою данью
для мертвых, коли изъявят желанье
здесь преклонить конечности свои.
и поздний львиный зев кривится, безъязыкий,
на побелевшие фарфоровые лики,
и струйкой со ствола стекают муравьи.


* * *

здесь кладбище под снегом голубым,
где человечий след перебивает птичий,
а нас сюда привел нелепейший обычай,
визиты отдавать умершим как живым.
куски гранита встали на дыбы,
как суслики в степи, завидев незнакомца,
на кущах бузины серебряное солнце
подтапливает снежные столбы.
и многие кресты, как в многоглавом храме,
под ноги падают короткими тенями,
а ум мой занят вычислением немым
и чьими-то чудными именами.

* * *

как каменный шар на скрещенье теней,
рожденных свечением многих огней,
становится ярче и в весе теряет,
так слово себя самое повторяет,
в звучанье теряя свое вещество,
и больше не может сказать ничего.

и хочется в память, как в камень змею,
запрятать ненужную немощь свою,
как будто ребенок, и не бывший мною,
безмолвно стоит за моею спиною,
и просит о чем-то ему рассказать,
о чем ему вовсе и незачем знать.

и гулкие трубы чертог созидают,
и в диком смешенье наземь опадают,
оставив звенеть металлический рой
литавр, опьяненных своею игрой,
и память за каждым сорвавшимся звуком
встает, как угрюмая детская бука.

и то, что за словом уже не лежит,
из музыки снова перстами грозит,
как то, что из памяти делает своды,
подземного хода, как то, что из соды
и газа творит неестественный вкус,
в котором я помню и помнить боюсь.

и долгие звуки, и вздорная ощупь
из позднего сна вопрошают и ропщут
о чьих-то духах, золотым коньяком
пролитых за маленьким воротником,
о пьяной черешне и каменных грушах –
и стоит проснуться – все тише и глуше,

и никнет, зарезанный тонким лучом,
двойник, не успев рассказать ни о чем.
* * *

кто сворачивает пласты недобытых никем пород,
неназванных никем насекомых кто за крылья берет
и отпускает, не оставив клейма —
кто видит город, когда его погребает тьма.
погрузим ладони в дегтярную жирную грязь —
и там маленькая анаконда, что спит
в подушечках пальцев, не изменит свой вид,
как крот, прорывая свой лаз, чувствует лбом и спиной
свое направление, как птица, пляшущая ни для кого
чертит невозвратность движения своего
каждой следующей весной,
и в прозрачных чешуйках, невыслеженная, дрожит
вся латиница и с ней весь греческий алфавит —
внемля тому, что вовеки не скажется ими,
и брошенная кем-то, в небе земля лежит,
ожидая всякого, кто поднимет.

кто видит меня, когда никто меня не видит,
когда я сплю — никто меня не разбудит,
когда я проснусь, никто меня не полюбит,
а когда умру — никто не осудит,
буду бодрствовать стоя, буду бодрствовать сидя,
когда усну — буду бодрствовать лежа,
потому что даже во сне мне никто не поможет
и даже в смерти никто меня не погубит.

тот, кто выдалбливал мне глазницы, наполнял своею слюной,
добавлял свинец в раскаленную соду, смешанную с песком,
и опускал на дно — он не советовался со мной.

а спросил бы — я в каждую межреберную борозду,
в каждую впадину испросил бы себе глаза,
и не знал бы в какую сторону иду, и не знал,
что впереди меня и что позади
чтобы весь горизонт извернулся в моей груди —

а он, кто выдалбливал мне глазницы и в рот мой вкладывал речь,
он знал как меня устроить и как меня уберечь,
чтобы я оставался твердым как меч и непрозрачным как меч.

из каждого растения, из каждого гейзера в кипящей долине
я вынимал название, которое вынет прочь мою душу
и сделает так, чтобы отныне ты пребывал со мною.

каждого встречного мне хотелось вывернуть наизнанку —
вдруг ты в нем и, выйдя наружу, со мной пребудешь,
каждый камень мне хотелось разбить о камень —
вдруг в одном из ты свернулся желтком и глядишь из трещин.

а потом мне стало спокойно, совсем спокойно,
потому что ты знал, как сделать мой голод вечным,
как мне исполнить себя глазами и как исполнить
все, чего невозможно потребовать от другого.

[Мёртвый Связист]

О да. Что меня всегда поражало в тебе, так это уверенность в собственном всепонимании и всепросветлении. Ты в средневековье инквизитором не работал?