Цитата(Zhenechkin @ 31.1.2013, 19:02)
Цитата(Libra @ 31.1.2013, 12:47)
Цитата(Zhenechkin @ 31.1.2013, 13:43)
Толщина свечки конечно не говорит о глубине веры. А глубина веры не говорит о том что этот человек нравственный.
Ну, извините! Если человек ненравственный, то какая ж это вера? Вера - настоящая - не может быть ненравственной!
У каждого разные понятия о нравственности и вере.
Видимо в том и проблема. Проблема духовного единства, что немыслимо без нравственности. Нет, это явление вряд ли проблема для общества в целом, напротив, на протяжении веков, нравственные принципы выстраивались относительно окружающей среды. К примеру, у Мериме, в Хрониках Карла IX сказано:
"Девица Шатонеф, одна из милашек короля до его отъезда в Польшу,
увлеклась флорентинцем Антинотти, начальником галер в Марселе, выскочила за
него замуж, а потом, обнаружив, что он впал в блуд, взяла да собственными
руками его и убила".
При помощи этого анекдота и множества других - а у Брантома их полно, -
я мысленно воссоздаю характер, и передо мной оживает придворная дама времен
Генриха III.
Мне представляется любопытным сравнить тогдашние нравы с нашими и
обратить внимание на то обстоятельство, что сильные чувства выродились, зато
жизнь стала спокойнее и, пожалуй, счастливее. Остается решить вопрос: лучше
ли мы наших предков, а это не так легко, ибо взгляды на одни и те же
поступки с течением времени резко изменились.
Так, например, в 1500 году убийство и отравление не внушали такого
ужаса, как в наши дни. Дворянин предательски убивал своего недруга,
ходатайствовал о помиловании и, испросив его, снова появлялся в обществе,
причем никто и не думал от него отворачиваться. В иных случаях, если
убийство совершалось из чувства правой мести, то об убийце говорили, как
говорят теперь о порядочном человеке, убившем на дуэли подлеца, который
нанес ему кровное оскорбление.
Вот почему я убежден, что к поступкам людей, живших в XVI веке, нельзя
подходить с меркой XIX. Что в государстве с развитой цивилизацией считается
преступлением, то в государстве менее цивилизованном сходит всего лишь за
проявление отваги, а во времена варварские, может быть, даже рассматривалось
как похвальный поступок. Суждение об одном и том же деянии надлежит,
понятно, выносить еще и в зависимости от того, в какой стране оно
совершилось, ибо между двумя народами такое же точно различие, как между
двумя столетиями [Нельзя ли установить такой взгляд и на отдельных лиц?
Неужели ворующий сын вора несет одинаковую ответственность с человеком
воспитанным, который стал злостным банкротом?].
Мехмет-Али, у которого мамелюкские беи оспаривали власть над
Египтом, в один прекрасный день приглашает к себе во дворец на праздник их
главных военачальников. Не успели они войти, как ворота за ними
захлопываются. Спрятанные на верхних террасах албанцы расстреливают их, и
отныне Мехмет-Али царит в Египте единовластно.
Что же из этого? Мы ведем с Мехметом-Али переговоры, более того: он
пользуется у европейцев уважением, во всех газетах о нем пишут как о великом
человеке, его называют благодетелем Египта. А между тем что может быть
ужаснее совершенного с заранее обдуманным намерением убийства беззащитных
людей? Но все дело в том, что подобного рода ловушки узаконены местными
обычаями и объясняются невозможностью выйти из положения иначе. Ну как тут
не вспомнить изречение Фигаро: Ma, per Dio, I'utilita! [Черт с ним,
наплевать, зато польза! (итал.).]
Если бы в распоряжении одного министра, которого я здесь называть не
стану, находились албанцы, готовые по его приказу кого угодно
расстрелять, и если бы во время одного из званых обедов он отправил на тот
свет наиболее видных представителей оппозиции, то фактически его деяние
ничем бы не отличалось от деяния египетского паши, а вот с точки зрения
нравственной оно в сто раз более преступно. Убивать - это уже не в наших
нравах. Но тот же самый министр уволил многих либеральных избирателей,
мелких правительственных чиновников, запугал других, и выборы прошли, как
ему хотелось. Если бы Мехмет-Али был министром во Франции, он бы дальше
этого не пошел, а французский министр, очутись он в Египте, непременно начал
бы расстреливать, оттого что увольнения не произвели бы на умы мамелюков
должного действия [Это предисловие было написано в 1829 году.].
Варфоломеевская ночь была даже для того времени огромным преступлением,
но, повторяю, резня в XVI веке - совсем не такое страшное преступление, как
резня в XIX. Считаем нужным прибавить, что участие в ней, прямое или
косвенное, приняла большая часть нации; она ополчилась на гугенотов, потому
что смотрела на них как на чужестранцев, как на врагов.
Варфоломеевская ночь представляла собой своего рода национальное
движение, напоминающее восстание испанцев 1809 года, и парижане, истребляя
еретиков, были твердо уверены, что они действуют по воле неба.
Что же сегодня говорят о нравственности деятели
РПЦ? А может и догматы выстраивались исторически обосновано?
В середине XIII века Русь завоевала Орда. Чего, однако, нам в школе не объяснили, так это, что с момента завоевания оказалась вдруг РПЦ фавориткой этой самой Орды. И потому не знаем мы, как правило, за что, собственно, монгольский царь (именно так, за здравие царя земли русской, ордынского хана, молились тогда в православных церквях) одарил РПЦ такими щедрыми привилегиями и иммунитетами, каких не знала, пожалуй, ни одна другая церковь в Европе.
Вот указ царя своему воинству: «Не надобе им от церкви ни дань, ни поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм, во всех пошлинах не надобе им, ни которая царева пошлина». В переводе на современный русский означает это, что полностью была освобождена РПЦ от каких бы то ни было налогов, повинностей и вообще тягот, которыми обложено было все остальное население покоренной страны.
И, что не менее важно, вручалось РПЦ верховное право управления и суда в ее владениях (а владения эти были огромны: под покровительством завоевателей монастыри захватили больше трети всех пахотных земель в стране). Другой царский указ сообщает: «А знает в правду и право судит и управляет люди своя, в чем ни буди: и в разбое, и в татьбе, и во всяких делех ведает сам митрополит, один или кому прикажет».
Поистине стояла та церковь посреди разоренной страны как сказочная храмина, как твердыня благополучия. И преуспевания. Но…
Но завоеватели отнюдь не были филантропами. Они платили РПЦ – за коллаборационизм. За то, что она положила к их ногам духовный меч православия. За то, что звучала с амвонов проповедь покорности монгольскому царю и его славному воинству. За то, что отторгала она от церкви восставший от отчаяния народ, который топило в крови это свирепое воинство.
Само собой, едва зашаталась на Руси власть Орды, зазвучали с амвонов совсем другие проповеди: проклинали «поганых», поработивших страну. Не моргнув глазом, РПЦ предала свою вчерашнюю покровительницу. Новой предстояло стать победительнице — Москве. Ожидалось, естественно, что она подтвердит все ордынские «ярлыки» и станет защищать корпоративную собственность РПЦ столь же ревностно, как защищала их Орда.
В частности, беспокоило тогда РПЦ, что крестьяне массами бегут с церковных земель на боярские (где, как правило, не было барщины). Чего стоила земля без обрабатывавших ее крестьян? Следовало запретить им переходы, закрепить их. В конце концов, привыкла церковь за столетия ига, что на первом плане стоят ее частнособственнические интересы. А также к тому, что власть (то есть Орда) их по первому требованию удовлетворяет. Но тут вдруг нашла коса на камень.
Иосифляне и нестяжатели
Не могли нравиться Ивану III, первостроителю Московского государства, претензии постмонгольской РПЦ. С его точки зрения, церкви подобало быть пастырем народным, а не землевладельцем, не ростовщиком, не предпринимателем. И тем более не государством в государстве. Даже очень лояльно относящийся к РПЦ историк А.Н. Сахаров, который усматривает главную ее заслугу в «борьбе с католической агрессией Запада», и тот вынужден признать, что «церковь с ее религиозным влиянием, земельными богатствами, многочисленными льготами стала порою соперничать с великокняжеской властью».
И государь решил привести РПЦ в чувство. Первым делом в Судебник 1497 года был включен закон о Юрьевом дне (две недели в ноябре), когда крестьяне могли беспрепятственно покидать монастырские земли. Отныне о закреплении их не могло быть и речи. Понятно, что с этой минуты РПЦ возненавидела бояр, Юрьев день и... государя.
Власть, к которой нельзя было прислониться, которая не только не одаривала ее все новыми привилегиями, подобно ордынскому царю, не нужна была иосифлянам (как именовала себя РПЦ в XV–XVIвв., по имени главного своего идеолога Иосифа Волоцкого, игумена Волоколамского монастыря).
Но Юрьевым днем дело не ограничилось. Иван IIIпризвал на помощь единомышленников, почитаемых заволжских старцев, отколовшихся от монастырского иосифлянства и считавших церковное стяжание, не говоря уже о закрепощении крестьян, смертельном грехом и ересью. Очень скоро превратились эти нестяжатели в мощное церковное движение, выдвинув выдающихся лидеров Нила Сорского и Вассиана Патрикеева.
Вот что отвечали они Иосифу: «Испытайте и уразумейте, кто от века из воссиявших в святости и соорудивших монастыри заботился приобретать села? Кто молил князей о льготе для себя или об обиде для крестьян? Кто мучил бичом тела человеческие или облачал их оковами?» Как видим, взывали нестяжатели к простоте доордынских церковных нравов. Для них иосифлянское стяжание было карой Божией за измену древнему преданию, за поругание «нашей руссийской старины».
Одно за другим — между началом 1480-х и серединой 1560-х — выйдут на арену истории четыре поколения нестяжателей. Борьба шла с переменным успехом. Бывали у них и «свои» епископы и даже «свои» митрополиты. Но иосифляне, наследниками которых считает себя сегодняшняя РПЦ, были богаче, хитрее и, как мы скоро увидим, аморальнее. В конечном счете они победили.
Главный их политический враг — русская вотчинная аристократия, боярство — был разгромлен, нестяжательство объявлено ересью и уничтожено, Юрьев день отменен, и русское крестьянство наглухо закрепощено — на три долгих столетия. Но добились всего этого иосифляне лишь в конечном счете.
Еще в середине XVIвека исход этой эпической борьбы, решившей практически всю дальнейшую судьбу России, был неясен. В монастырях царил «великий разброд». Жадность съедала дисциплину, коррупция — духовные цели, распутство — человеческую порядочность. И ясно это было всем. Даже молодому царю Ивану IV.
В известных царских вопросах церковному Собору 1551 года недоверие монастырской РПЦ выражено было совершенно недвусмысленно. Судите сами. Вот о чем спрашивал ее царь:
«В монастыри поступают не ради спасения души, а чтоб всегда бражничать. Архимандриты и игумены докупаются своих мест, не знают ни службы Божией, ни братства, прикупают себе села и угодья у меня выпрашивают. Где те прибыли и кто ими корыстуется? Над ком весь этот грех взыщется? И откуда мирским душам получать пользу и отвращение от всякого зла? Если в монастырях все делается не по Богу, то какого добра ждать от нас, мирской чади? И через кого просить нам милости у Бога?»
Забота о нравственном здоровье человека, которую проявляет Русская православная церковь, находит у властей поддержку и признание, при этом власти не осознают того, что мораль и нравственность религии противоречива и навязывание обществу религиозной нравственности не обеспечивает успех как отдельному человеку, так и всему обществу.
Религиозная деятельность, не может развить ни какую нравственность по отношению к современному обществу. Так как за РПЦ, начиная с середины XIII века, никаких нравственных ценностей не водилось. Нет у нее такой традиции. И доказать это для всякого, кто знает ее историю, не очень сложно.
Общество развивается и неизбежно меняется и поэтому человек неосознанно испытывает чувство вины из-за продолжающегося действия традиционных моральных установок.
Религиозные деятели все еще обладают высоким авторитетом и они осуждают Современное общество заявляя, что «современная формирующаяся культура противостоит не только христианству, но вере в Бога вообще, всем традиционным религиям»; аналогичные заявления делают православные иерархи и исламские авторитеты, тем самым порождая в обществе разговоры о якобы имеющейся «гнилости» и «разложении», хотя в действительности безнравственности стало гораздо меньше (более того, носителями наивысшей формы безнравственности — насилия и агрессивности — являются как раз люди традиционных культур, особенно фундаменталисты).
Религиозные деятели, осуждая нравственность Современного общества, обычно рассуждают так: отход от религиозной нравственности приводит к отмене нравственных установок вообще, в результате чего люди начнут воровать, убивать и т.д. Они не хотят замечать, что нравственность Современных людей движется в прямо противоположном направлении: в сторону осуждения насилия и агрессии в любой форме (и, к примеру, в сторону осуждения воровства, ведь Современные люди — это, как правило, зажиточный средний класс).
Как показывают исследования, наименьшая степень как религиозности, так и преступности наблюдается среди высокообразованных людей, т.е. отход от традиционной нравственности вовсе не приводит к падению нравственности вообще.
Но для традиционного, малообразованного человека рассуждения религиозных деятелей полностью оправданы. Для этих людей нужна «наказывающая дубинка» в виде ада; впрочем, зато они легко идут на насилие «во имя Бога».
Господствующая в переходном обществе мораль некомфортна для человека, потому что она противоречива, а значит не дает ему силы. Она пытается совместить несовместимое: либеральное право человека на выбор и традиционные корни, которые такое право отрицали. Решая это противоречие, одни уходят в фундаментализм, другие бросаются в эгоистическую «жизнь ради развлечений». И то, и другое не способствует развитию и, следовательно, бесперспективно. Мораль религии противоречивая, следование которой не обеспечивает успех как отдельному человеку, так и всему обществу.
Мораль Современного общества (в отличие от религиозной морали) — это мораль, основанная на разуме. Такая мораль эффективнее морали на основе эмоций: эмоции работают автоматически, тогда как разум позволяет действовать более тонко в зависимости от ситуации (при условии, разумеется, что разум наличествует). Точно также как человеческое поведение на основе эмоциональной нравственности эффективнее животного поведения на основе врожденных инстинктов.
Большая проблема в том, что власти и общество не знают новый завет и руководствуются только тем, что слышат от лиц, проповедавших религию и не понимая самой сути и целей религиозной деятельности.
Невозможно развивать нравственность на догматах которые описаны в новом завете:
«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее (Мф. 10, 34-39)».
«Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; Мф 16, 24 Мк 8, 34 38 и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня».
С такими установками развитие нравственности в соответствии с Конституцией РФ не возможны, так как:
Религия — это особая форма осознания мира, обусловленная верой в сверхъестественное, включающая в себя свод моральных норм и типов поведения, обрядов, культовых действий и объединение людей в организации и нечего общего с современным обществом такая форма не имеет.
Libra Художественная выставка во Владимирском соборе 15.1.2013, 9:45
Ответов
