[Вермишель]

Федерико Гарсиа Лорка - классик испанской поэзии. Гений Гариса Лорки обнимал все жанры словесности. Он был поэтом, художником, музыкантом, театральным режиссёром. Вашему вниманию предлагается часть работы "Из советов поэту".

Федерико Гарсиа Лорка
ИЗ СОВЕТОВ ПОЭТУ

Между стихотворением и деревом та же разница, что между ручьём и взглядом.

Ни мыльных пузырей, ни свинцовых пуль. Настоящее стихотворение должно быть незримым.

Учись у родника, который лихорадит ночные сады, и никто не знает, когда он смеётся и когда плачет, когда начинается и когда кончится.

На перекрёстках пой вертикально.

Не лишай стихи тумана - иной раз он убережёт от сухости, став дождём.

Строение и звучание слова так же таинственны, как его смысл.

Никогда ничего не объясняй и не стыдись равного трепета перед бабочкой и бегемотом.

Твой рацион: на севере - вино и звёзды, на юге - хлеб и дождь.

Встречая слово "нет", пиши сверху "да", а натыкаясь на "да", сразу зачёркивай.

Учти и помни, что лягушка строго критикует бредовый полёт ласточки.

Когда начинается "ты слазь, а я сяду" - ломай стул и в эти игры и не играй.

В неприкаянной смуте предвечерья, когда люди вздыхают, а у деревьев голова раскалывается от птиц, выключи сердце и примерься к широким вёслам заката.

Если море тебя печалит, ты безнадёжен.

1924

[Libra]

Немного Лорки

Memento

Когда умру,
схороните меня с гитарой
в речном песке.

Когда умру...
В апельсиновой роще старой,
в любом цветке.

Когда умру,
стану флюгером я на крыше,
на ветру.

Тише...
Когда умру!

Неверная жена

И в полночь на край долины
увёл я жену чужую,
а думал - она невинна...
То было ночью Сант-Яго,
и, словно сговору рады,
в округе огни погасли
и замерцали цикады.
Я сонных грудей коснулся,
последний проулок минув,
и жарко они раскрылись
кистями ночных жасминов.
А юбки, шурша крахмалом,
в ушах у меня дрожали,
как шелковые завесы,
раскромсанные ножами.
Врастая в безлунный сумрак,
ворчали деревья глухо,
и дальним собачьим лаем
за нами гналась округа...

За голубой ежевикой
у тростникового плёса
я в белый песок впечатал
её смоляные косы.
Я сдёрнул шелковый галстук.
Она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
она - четыре корсажа.
Её жасминная кожа
светилась жемчугом тёплым,
нежнее лунного света,
когда скользит он по стёклам.
А бёдра её метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнём горели.
И лучшей в мире дорогой
до первой утренней птицы
меня этой ночью мчала
атласная кобылица...

Тому, кто слывёт мужчиной,
нескромничать не пристало,
и я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер.
Я вёл себя так, как должно,
цыган до смертного часа.
Я дал ей ларец на память
и больше не стал встречаться,
запомнив обман той ночи
у края речной долины, -
она ведь была замужней,
а мне клялась, что невинна.