Над авторским текстом серьезно поработал фильтр мата.
Некоторые пояснения:
нанет - послать на известный русский трехбуквенник
###### - Чудак(через м).
Город 3
Только не надо на меня кричать.
Да, я разрушил этот город. Сам придумал, сам разрушил. Мой город -- что хочу, то и делаю. Одним городом больше, одним меньше.
Все равно вы не знаете ни одного обвинения, о котором я бы уже не подумал.
Никакого плана не было. Все сочинялось на ходу.
Собака задирала ногу, и вырастало дерево с русалкой на самой толстой ветке, а другая ветка, плавно изгибаясь, заканчивалась удавленником. И все это мимо, мимо, как декорация, призванная изображать движение повозки в бездарно драматическом театре моего самого первого и неудачного города. Я тогда еще ничего не разрушал сам и поэтому, выхватив из реберной части толстомясой империи солидный кусок, сделал свой первый город столицей этой грудинки, нагнав туда подневольных переселенцев в шелковых шарфах с сотовыми телефонами, от всей души ненавидевших это пыльное образование с морозами в августе и комарами в январе. А уже эти переселенцы сами позвали разноцветных турков, которые и не оставили от того города камня на камне. Не то еще две тысячи лет я спотыкался бы на одной и той же кочке, родной и тошнотворной, как детсадовское какао.
А этот город был уже третьим. Мне казалось, что я чему-то научился на первых двух.
Я старался. Придумал медленный снег на трамвайных путях, а самих трамваев нарочно придумывать не стал, они сами потом откуда-то появились, от какой-то моей же незаметной подлости, а может, на стене начеркал какую-нибудь каббалистическую загогулину, не знаю... Эти трамваи невозможно было выследить и уничтожить, потому что появлялись они только один раз, в пять часов утра, грохоча чугунными колесами и разрушая мой дом тогда, когда не открыть глаз и не оторвать головы, когда ночь уже кончена, а утро еще неизвестно, настанет ли.
Посреди города я сочинил дерево, ветки которого на этот раз были слишком тонкими и поэтому бледная русалка с бесцветными глазами уже не сидела на них, а тянулась к нескончаемой черешне под неусыпным надзором библейски распутной матушки в халате с одной пуговицей на все случаи жизни. Однажды я напустил на город небольшой потоп, который затушил в нем все огни, кроме моей неотвратимой свечки, и русалка, впервые в жизни оторвавшись от черешни, пришла посмотреть ко мне в окно.
Еще в первом городе я узнал о шарообразности этого мира. Помню, как я смотрел в спину уходящему навсегда человеку, наблюдая, как сначала исчезают его ноги, потом плечи, голова... И вдруг я понял, что он никуда не уйдет, а будет появляться из-за спины снова и снова, до скончания времен. Поэтому свой третий город я окружил горами. Нет, не для того, чтобы защититься ими от все возрастающего числа ушедших людей, на самом деле эти горы были всего лишь оптической иллюзией, я проверял -- сколько ни иди, они отодвигаются все дальше и дальше, как радуга. Но, во всяком случае, они хотя бы закрывали отвратительную в своей непрерывности линию горизонта.
Я потихоньку обживал свое новое пространство, размечая улицы и кварталы желтыми каракулями на снегу и пеплом, сыпавшимся с измятых сигарет.
Но уже тогда город стал вести себя неправильно. Однажды я проснулся ночью на совершенно незнакомой улице, до того темной и прямой, что она просто не могла бы прийти мне в голову. На ней жили кашляющие от злобы собаки, и когда она все же закончилась, я снова увидел ненавистную линию горизонта, из-за которой выползала на бесконечную помойку алюминиевая луна. Крекс, фекс, пекс. Я порылся в карманах, да где там... Папа Карло опять остался без новой куртки.
Из города в разные стороны уходили рельсы, и, отправившись по ним путешествовать, в самом конце я обнаружил своего высохшего предшественника с неестественно настоящими ногтями на черных перебинтованных ногах и покрытый мелкими трещинами портрет дамы с глазами русалки, смотрящей на свечку в моем окне.
А на обратном пути меня подкараулил и схватил невзаправдашний горбун в белом халате. Он смешивал в пробирках волшебные жидкости и разрешил мне подуть в стеклянную трубочку, чтобы жидкость в пробирке задымилась и окрасилась в рубиновый цвет, ух ты!
Очевидная банальность горбуна предлагала усомниться в его реальности, и я ушел от него, уже не помню как, позволив ему пытать до скончания времен усталых путников с рюкзаками, полными жухлых трав. Это была чужая территория, там я был не хозяин.
Но пока я путешествовал по рельсам, город усомнился уже в моем существовании. Возможно, виной тому была та же самая банальность, на которую с идиотской настойчивостью указывали зеркало в затоптанной прихожей и черный бюстгальтер, третий месяц сохнущий на трубе в ванной.
Город торопливо переделывал придуманных мной людей, он задавил машиной счастливую бабушку с белым платочком, плясавшую возле пивного ларька, замусорил все улицы и перегородил их троллейбусами со сваренными коротким замыканием рогами. Он населил город близнецами-милиционерами, которые размножались простым делением. Я сам однажды видел -- стоял на углу сержант, потоптался как-то странно, глядь -- а их уже двое. И лица у них одинаковые, и звания, и фамилии даже.
И прохожие, которых я придумывал, чтобы было не скучно ходить по улицам, стали какими-то пыльными и застиранными. Их по утрам вывозили древними растрескавшимися автобусами из каких-то хранилищ на краю города и туда же свозили по вечерам, сваливая как попало, вперемешку с прохудившимися молочными пакетами.
Я ходил по своему городу и не узнавал его. Неужели все это сочинил я? Хотя вон она -- пуговица от моей рубашки в асфальтовой трещине.
Какой-то злой Мебиус успел склеить свое кольцо с односторонней поверхностью, из которой невозможно уйти. Декорации совершили круг сквозь паутину кулис, и на сцену опять выползло дерево с развешенными для просушки агрессивно сиреневыми рейтузами примадонны.
Опять война.
Ну почему, почему все и всегда кончается войной? Ну, любовь -- понятно, но ведь и ненависть тоже. Да что там говорить, валенок в мусоропровод выбросишь -- и на тебя уже идет хорошо организованный манипул соседских пенсионеров, лязгающих крепкими железными зубами.
Как-то раз в бане ко мне подошел голый кривоногий человечек и протянул младенческую молочную бутылку, уверяя, что эта мутная жидкость сделает меня бессмертным. Мне стало смешно -- я и так был бессмертен -- и глотнул из бутылочки. Последнее, что я помню из той жизни -- это клок чьей-то кожи с толстыми поросячьими волосами, оставшийся на плохо забитом в деревянную ступеньку гвозде.
Все рассыпалось, растрескалось и разъехалось по швам, а я все никак не мог приподнять то, что осталось от моего лица и навести, наконец, порядок. Впрочем, никогда я не умел его наводить.
Вырванный с корнем и разбитый об стену телефон, давным-давно отключенный за неуплату, звонил теперь только для того, чтобы расхохотаться в лицо, и город навалился на меня всеми своими домами, деревьями и тенями, намертво придавив к полу, чтобы я не извернулся, не выскользнул и не ушел от него в окно седьмого этажа. Зачем? Я никуда не собирался.
Открывалась дверь и заходил человек с горчичным баллончиком, чтобы, наступив на мою рубашку ногой, оторвать ей рукав и унести неизвестно куда. В шкафу, в стариковской затхлости отмучившихся штанов и ботинок, поселился призрак старушки-учительницы с нижнего этажа, захлебнувшейся в крутом кипятке, хлещущем в моем туалете из треснувшего унитазного бачка.
Холодильник со скрипом раскрывал заржавленные двери, выставляя напоказ плесневелые внутренности, мертвых животных и разноцветные отравы, не леденеющие среди малахитовых пельменей и сталагмитов окровавленной морозилки.
Как-то раз, вынося среди ночи свой постыдный мусор, я встретил на лестнице давних искалеченных путников. Они курили иссохшие и раскрошившиеся за многие годы травы из своих рюкзаков и, когда я проходил мимо, они спрятали от меня свои воспаленные глаза. Как они попали сюда? Они не умели убегать, они вообще ничего не умели. Только говорить медленные слова и слюнить нечувствительным пальцем пылающие кончики своих папирос.
Я тут же подумал, что, пока валялся в бане, злой горбун завоевал город, и его тихие войска передушили всех моих жителей, да-да, я сам видел, как их костлявые руки по локоть торчат из чужих треснувших пиджаков. Но нет, так было бы слишком просто. Победить горбуна, сбросить его в жерло недалекого вулкана, а смерть в яйце, ну и яйцо туда же... Совершать одноразовые подвиги умеет любой дурак, способный взять себя за шиворот и дернуть покрепче. Но попробуйте-ка просто подержать себя за шиворот хотя бы пару дней...
Я разорвал и сжег черный бюстгальтер, но вместо него появилась пыльная зубная щетка, я отравил призрак старушки жидкостью "Раптор", от которой в доме завелись тысячи белых тараканов, я купил себе новые штаны и опрокинул на них банку с безголовыми шпротами. Каждое утро я рвал на себе паутину, но к вечеру, опять облепленный ею с головы до ног, засыпал в ботинках, не в силах доползти до дивана.
Господи, думал я, ну почему? Я же помню, я же переворачивал эту жизнь, почему же я не могу сдвинуть сейчас эту скользкую многотонную тушу, расползшуюся по улицам этого города как забытое кислое тесто? Если бы то, что я сделал сегодня, оставалось хотя бы до завтра... Но оно равнодушно шлепалось назад и лениво расползалось в ту же бесформенную лепешку.
И так будет всегда, понял я. Отныне и присно. И никто не уйдет отсюда, потому что самолеты будут летать только в гнусный город Константинополь, а поезда все давно сошли с рельсов, и последний, покрытый сосульками Летучий Голландец с седым проводником, застрявшим вместе с мусорным баком в автоматической сцепке, будет выть, проносясь мимо безлюдных разъездов.
Ненужная война была проиграна. Мне ли, тысячи раз говорившему "все будет хорошо", было этого не знать? Это лицо не стоило того, чтобы его сохранять. Такие лица, объеденные крысами, валялись в каждой канаве бывшего города.
***
И что?
Я роюсь в карманах -- в пальто их четыре, в пиджаке -- пять, в штанах -- три, да еще два на рубашке. Слишком много для последней двадцатки, которую все равно разменял еще позавчера...
Нет, так нечестно. Я не покладал рук, валился с ног, совершал с утра по четыре подвига натощак, без единого перекура, и что осталось? Сломанная сигарета в кармане старой куртки?
И сентиментально-картонная русалка, без которой этот город вообще не имеет никакого смысла, выползла из-за спины. Она совершила кругосветное путешествие, прыгая из лужи в лужу. Господи, что же с тобой сделалось? Под какими грузовиками ты валялась? Да, я понимаю, что путь вокруг света неблизкий, но почему же ты первым делом побросала именно то, что ты побросала, и почему ты так гордишься тем, что от тебя осталось?
Я знаю, почему они всегда уходят, но так и не понял, зачем они обязательно возвращаются.
Рассказать мне, что никакого дерева не было?
Зачем? Его давно спилили и построили киоск, торгующий презервативами из гусиной кожи.
Ну и сжег я этот город.
Извините, так уж вышло... Бросил в речку сигарету, все как заполыхало... Пожарные набежали с пирогами и блинами, да где там...
Все бред. Пыль и пепел.
1999
######
Николай Константинович был человек неплохой, но совершеннейший ######.
На иного посмотришь -- ведь свинья свиньей: и в штору высморкается, и всех женщин за ягодицы перещиплет, и сироте копеечку не подаст, но при этом не ######. Люди к нему тянутся, в коллективе его уважают и женщины на него не сердятся.
А Николай Константинович, хоть и вежливый, и поздоровается, и слова грубого никогда не скажет, а ######, и все тут. Люди на него как посмотрят повнимательнее, так у них сразу кожа на лбу складками собирается. Вот как-то зашел Николай Константинович в церковь свечечку поставить, а там поп всех кадилом обмахивает. Всех обмахнул, а как до Николая Константиновича дошел, так даже споткнулся. Посмотрел на него внимательно, кадило придержал и ушел в другой угол махать.
Из-за своего ёршачества Николай Константинович постоянно попадал в неприятные истории.
Например, стоит он в очереди за постным маслом, а на него сверху со ступенек человек валится. Должно быть, этому человеку зачем-то понадобилось со ступенек свалиться, подумает Николай Константинович и посторонится, чтобы не помешать. А человек всю морду себе об асфальт и разобьет вдребезги -- припадок у него, оказывается. Вся очередь тут же на Николая Константиновича нападет: почему, мол, человека не словил? Наверное специально хотел полюбоваться, как он об асфальт морду разбивает? Ну и накостыляют Николаю Константиновичу по шее да еще из очереди прогонят.
Или лежит, бывало, кто-нибудь в луже, а Николай Константинович мимо идет. Уже и за угол повернет, а его хвать за шиворот: почему не остановился, сукин сын? Может человеку с сердцем плохо? Почему не поинтересовался, ######? И опять накостыляют.
Даже те люди, которые к Николаю Константиновичу поначалу неплохо относились, и те рано или поздно вдруг посмотрят внимательно, сморщатся и скажут: "Ну и ###### же ты, Николай Константинович!"
А однажды на службе, где работал Николай Константинович, кто-то украл деньги. Не десять рублей, и не сто, а какие-то огромные тыщи, которых и за пятьдесят лет не заработаешь. И все на службе знали, что украл их один пьяница, которого все любили, потому что он кому хочешь последнюю рубаху отдаст. Жалко было всем этого пьяницу -- у него же детей семь штук и жена беззаветная труженица на швейной фабрике.
В общем, сговорились все и, когда пришла милиция, показали пальцем на Николая Константиновича: он, дескать, ботинки себе ни с того ни с сего новые как раз вчера купил, неизвестно с каких барышей.
Николай Константинович отказывался, конечно, говорил, что на ботинки полгода копил, но милиция посмотрела на него, поморщилась и отдала его под суд. В суде прокурор тоже сморщился и потребовал Николая Константиновича расстрелять. Защитнику Николай Константинович тоже не понравился, но работа есть работа -- выхлопотал он ему кое-как десять лет строгого режима.
Ну, в тюрьме и хорошему-то человеку не сладко, а уж про ######ов что говорить.
Хлебнул там Николай Константинович от сих и до сих, но ничего, живой остался, хотя и не сказать, чтобы очень здоровый. И мало того, что живой вышел, да еще и секрет с собой вынес, который перед смертью ему бывший дьяк рассказал, такой же бедолага, как Николай Константинович: про несметный клад, который закопали в лесу нехорошие мужички, да тут же друг друга и порешили подчистую.
За такие секреты, конечно, и гроша жалко, да есть видно оно, ёршацкое счастье, а то совсем бы уже ни одного ######а не осталось на всем белом свете.
Вот и откопал Николай Константинович две закатанные трехлитровые банки, по горлышко набитые заплесневевшими долларами в роще недалеко от залива, как дьяк описал.
Высыпал Николай Константинович доллары в полиэтиленовый мешок, развел костерок, выпил портвейну и поклялся страшной клятвой отомстить всем, кто его несправедливо в тюрьму упрятал и жизнь его погубил.
Мстить Николай Константинович решил не просто так, а с подковыркой: чтобы наверняка они знали, от кого к ним гибель пришла и за какие прегрешения. Просто так пырнуть их ножичком Николаю Константиновичу было неинтересно -- совсем его ёршачество в тюрьме махровым цветом расцвело.
Вот и стал он строить планы. Начать решил с того пьяницы, вместо которого его в тюрьму посадили.
Разыскал он его в бараке на краю города: к тому времени этот пьяница совсем уже вдрызг пропился, квартиру сжег, и жена от него ушла. Купил Николай Константинович пять бутылок водки, пять бутылок самого ядовитого метилового спирта, какого только можно купить за деньги и пришел к тому пьянице в гости. А тот как раз валяется на полу со спущенными штанами, лужу напустил и скулит, потому что похмелиться ему не на что. Налил ему Николай Константинович стакан -- ожил алкаш. Сели они выпивать. Николай Константинович слегка только водочки пригубит, а тот прямо стаканами в глотку заливает, все не нажрется досыта.
А когда Николай Константинович видит, что вот сейчас тот под стол свалится и захрапит, спрашивает он его тихо: "Узнал ли ты меня?" Тот еще слегка соображал, присмотрелся он и вздрогнул: "Узнал", -- отвечает. "Так вот, -- говорит ему Николай Константинович, -- много я по твоей милости горя хлебнул, да Бог тебе судья, я на тебя зла не держу. Пей, сколько влезет. Вот тебе еще пять бутылок водки в знак моего прощения".
Надел шапку и вышел из дома. Обернулся, перекрестился: "Ну, вот и первый" -- говорит.
Только все вышло совсем не так, как ожидал Николай Константинович.
После третьей бутылки метилового спирта треснуло что-то в голове у пьяницы, явился к нему белый ангел и наплевал ему в морду. От этого тот немедленно очнулся на уже горящем матрасе. От обиды на белого ангела бросил он пить напрочь, устроился на работу, честным трудом заработал много денег и купил себе участок совсем недалеко от города, десять минут ходьбы от электрички.
"Ну, хорошо, -- подумал Николай Константинович, когда про это узнал. -- С этим мы еще разберемся". А пока занялся вторым -- тем сослуживцем, который всех подговорил на него пальцем показать.
Разузнал Николай Константинович его телефон и пригласил в ресторан посидеть, мол, обиды не держу и хочу это отпраздновать. Тот пришел, конечно -- кто же от дармового ресторана откажется.
Посидели, покушали, вспомнили знакомых, выпили за каждого. Под конец достает Николай Константинович двести долларов и с официантом расплачивается. И еще пятьдесят на чай дает. "Ты разбогател, смотрю" -- завидует сослуживец. "Да уж, -- отвечает ему Николай Константинович, -- уже даже не знаю, куда деньги девать. Я секрет один знаю, хочешь покажу?"
Подходят они к наперсточнику, с которым Николай Константинович заранее сговорился. Достает Николай Константинович сто долларов, угадывает где шарик, выигрывает двести. Ставит двести -- выигрывает четыреста. Потом восемьсот, потом тысячу шестьсот. Наперсточник плачет, карманы выворачивает: "Ай-ай, шайтан! Детишки кушать что будут!" Рассмеялся Николай Константинович и все деньги обратно наперсточнику отдал.
"Как ты это делаешь? -- удивляется сослуживец, -- Нельзя ведь у наперсточника выиграть, я точно знаю!" "А я слова волшебные знаю, -- отвечает Николай Константинович, -- Если по этим словам наперстки слева направо отсчитывать, то всегда угадываешь. Хочешь, скажу одно слово, раз уж мы такие друзья? Но помни, что одного слова только на четыре игры хватает".
Сказал Николай Константинович сослуживцу на ухо какое-то дурацкое слово, распрощался, сел в такси и как будто уехал домой. А сам за углом остановил машину и подсматривает. Видит: сослуживец тут же назад к наперсточнику со всех ног бежит.
В общем, сначала, как Николай Константинович с наперсточником договорился, выиграл его сослуживец бешеные деньги, а потом стал проигрываться в прах. Все деньги до копейки проиграл, пиджак, часы, и побежал домой -- за ордером от квартиры. Николай Константинович уже руки потирает, но дома жена сослуживцу такой ордер показала, что ему пришлось на неделю бюллетень брать, потому что на улицу выйти неудобно.
Через неделю выпустила его жена за продуктами, тот конечно сразу побежал искать наперсточника, но на том месте где был наперсточник, сидит тетка в желтой телогрейке и через мегафон билеты какой-то телевизионной лотереи продает. Делать нечего -- накупил он на все деньги билетов, заполнил их слева направо по волшебному слову и в ящик бросил.
А в воскресенье выиграл он по этим билетам трехкомнатную квартиру в Москве, автомобиль Рено, поездку на двоих в Испанию, куклу барби и двенадцать миллионов рублей. Даже лотерея от такого выигрыша чуть не закрылась. Но отдали ему все честно. По телевизору показали и потихоньку предупредили, что если еще раз его в этой лотерее заметят, то пусть не обижается.
Опять ничего у Николая Константиновича не вышло. "Ладно, -- думает он, -- что-то я в этот раз переёршрил. Да не беда -- никуда они не денутся, вот только еще одно дельце закончу, и займусь ими как следует".
Следующее дело у Николая Константиновича было совсем другое: на этот раз он решил отблагодарить защитника, который его от расстрела спас. Наученный опытом, не стал он сильно ёршрить, а просто засунул по одной бумажке в щель под дверью адвоката десять тысяч долларов сотенными и записку: так, мол, и так, спасибо вам от такого-то.
А через два дня того адвоката нашли на кухне с головой в духовке. Что? Почему? Так и не выяснили.
Николай Константинович, как узнал про адвоката, пересчитал свои деньги (осталось у него ровно пятьсот долларов), пошел в магазин, купил ящик водки, пришел домой, запер все двери, задернул шторы и пил неделю беспробудно. Когда водка кончилась, вышел из дома, купил еще ящик и пил еще неделю. Через месяц пришел хозяин квартиры с милицией и выбросил Николая Константиновича, который к тому времени мог только на полу лежать, на улицу. Николай Константинович кое-как заполз в подвал и стал бомжом.
Жизнь у бомжа не такая уж и тяжелая: главное, утро пережить, а там бутылочек насобирал, напился -- вот и счастье. К вечеру очухался -- кругом все пиво пьют: там бутылочку бросят, там из пластмассового стакана не допьют.
Одно Николай Константинович знал точно: если он к кому-то подойдет и попросит пустую бутылочку оставить, то ее лучше об стену разобьют, но ему не отдадут. "Иди, -- скажут, -- иди. Нечего тут над душой стоять, ёршила". Поэтому надо подкараулить, когда бутылку в урну кинут и сразу хватать, пока другие бомжи не забрали.
Иногда Николай Константинович даже, как нормальный человек, что-нибудь в магазине покупал -- хлеба полбуханки или колбасы печеночной. Продавцы, конечно, морщатся, не нравится им, как Николай Константинович пахнет, но продадут -- деньги есть деньги.
Как-то раз Николай Константинович покупал себе дарницкого хлеба на ужин, спиртом он уже в аптеке в метро запасся, а тут протискивается в магазин Людмила Филипповна. Она тоже когда-то была нормальной женщиной, на службу ходила, как и Николай Константинович, а потом что-то с ней такое приключилось, вот и запила Людмила Филипповна. По вечерам она, как наклюкается, так всем рассказывает, как дошла до жизни такой: пристанет к какому-нибудь мужчине, который пиво пьет и несет околесицу про польскую панночку, у которой в няньках служила. Тот, чтобы отделаться, ей пива и оставит.
Но в этот день, видно, дела у Людмилы Филипповны шли плохо, потому что была она почти не пьяная и с новым синяком. Протиснулась она бочком мимо очереди, схватила бутылку водки и бросилась бежать. А в чеботах, да на два размера больше, куда она убежит? Да хоть бы и без чебот, все равно свалится через десять метров. Охранник в камуфляже даже не сильно быстро за ней и припустил. Свалилась Людмила Филипповна, бутылку к груди прижала, лежит, не шевелится. Охранник пнул ее по зубам -- отдавай, мол. А та только крепче бутылку прижимает. "Ах ты, тёща", -- говорит охранник и замахивается дубинкой.
Тут Николай Константинович, который все это видел, поднатуживается и блюет прямо на прилавок. Не то, чтобы он подумал так спасти Людмилу Филипповну от охранника, он давно уже ничего не думал. Просто поднатужился и наблевал. Продавщица как заголосит!
Охранник тут же, конечно, Людмилу Филипповну бросил и к Николаю Константиновичу побежал. А тот что? -- стоит себе, полбуханки дарницкого в руках держит.
Людмила Филипповна потихоньку очухалась, уползла куда-то к себе, вылакала бутылку и заснула счастливая. А Николая Константиновича охранник оттащил за шиворот к мусоросборнику и бросил там валяться на снегу.
Николай Константинович еще немного соображал и даже попробовал ползти в свой подвал, но далеко уползти не смог, достал из-за пазухи спирт, он почему-то не разбился, когда Николая Константиновича пинал охранник, выпил и заснул.
Там его и нашли бомжи во время утреннего обхода помоек.
После того, как милиция унесла Николая Константиновича закапывать на другой помойке, бригадир бомжей встал на ступеньку станции метро и произнес речь:
"Сдох Колька, -- сказал бригадир. -- Был он ###### -- и сдох как ######. Да и *** с ним!"
План Спасения
Людей необходимо уничтожать.
От них уже просто житья никакого не стало: в метро сесть некуда, в магазинах не протолкнёшься, семечками всё заплевали.
Люди расхватали все прекрасные вещи: зайдёшь в магазин, а там остались одни картонные сосиски и кособокие пиджаки. Даже продавцы уже спохватились: на те вещи, которые им самим нравятся, они специально ломят такие цены, чтобы никто не купил.
И главное, нет от них никакого спасения.
Запрёшься у себя в квартире, так нет: звонят, сволочи! В дверь, по телефону, в пять утра, сорок восемь звонков. «Да!!! Алло!!!» «Что новенького?» — спрашивают. Всех уничтожать.
Чтобы от людей убежать, нужно сначала полчаса в метро на эскалатор проталкиваться, потом в электричке два часа про пластмассовые чудо-верёвки слушать и ещё час через бурьян в самую чорную чащу прогрызаться, чтобы выйти, наконец, на поляну. А там уже насрано, в самой середине. И бутылка от кока-колы.
Пустыня, джомолунгма, антарктида, луна — нигде спасения нет. Вылезут и бутылочку спросят. Или как дела.
Поэтому — уничтожать.
Для начала нужно всем желающим раздать автоматы и сказать, что им ничего не будет.
Уже через день половина начальников, зятьёв, тёщ, свекровей и тамбовских родственников будет валяться в лесопосадке.
Трамваи утопить, метро засыпать, нечего шастать туда-сюда, пусть дома сидят, детей воспитывают как следует, а то все стены хуями изрисовали уже.
Отключить воду. Когда спросят, где вода, ответить: «Выпили. Сами знаете, кто».
Бани взорвать, сказать, что чеченцы. Электричество отключить, сказать, что хохлы.
Через неделю ещё живых собрать на площади и рассчитать на первый-четвёртый. Первых-вторых расстрелять на месте, третьих объявить сраным говном, четвёртых — сверхчеловеками.
Сраное говно поселить в бараки и кормить червивым горохом. Сверхчеловеков поселить в Кремль и Эрмитаж и кормить одними устрицами. В туалет не выпускать. Каждую пятницу проводить среди сверхчеловеков розыгрыш лотереи. Кто выиграл, того уничтожать.
Установить полную диктатуру. Диктатора назначать по понедельникам из сраного говна. В воскресенье вечером расстреливать. С вечера воскресенья до утра понедельника — полная анархия. Все ######т всех. Кого не ######т, того уничтожать. В шесть утра все на работу.
Через год оставшихся посадить в баржу и утопить.
Выйти на поляну, проверить — если опять насрано, всё повторить.
Настоящее Айкидо
Сейчас уже нет Настоящего Айкидо. В наше время айкидо называется, когда два ######а лупят друг друга пятками в челюсть или ломают друг другу суставы, или не знаю, чем они там ещё занимаются, не видел никогда.
А Настоящее Айкидо — оно было совсем другое. Оно заключалось в том, чтобы победить Неприятеля так, чтобы самому не сильно напрягаться. Для этого даже не обязательно с этим Неприятелем встречаться.
Ну вот, например, идёт к вам Неприятель с топором, чтобы вас зарубить нанет. А вы живёте в таком месте, что пока Неприятель к вам шёл, он два раза на говнище поскользнулся и в это же говнище ещё и мордой въехал. И отрубил себе от злости палец. Кто победил? Вы, конечно, победили и даже, может быть, про это и не узнали. Это самая правильная победа.
Или ещё, допустим, Неприятель решил послать вас по-всякому нанет. А у вас мобила отключена за неуплату и телефон тоже дома отключен за неуплату, а дверь вы никому не открываете, потому что заебали уже — ходят и ходят. Неприятель в вашу дверь звонил-звонил, барабанил-барабанил, ну и прокусил себе от злости руку. А вы опять его победили.
Ну или ладно, пришлось вам всё-таки выйти на это татами, или как оно там у них называется. И Неприятель тоже вышел, рычит. А вы стоите такой, знаете, босенький, руки в цыпках, носом шмыгаете. Неприятель как на вас посмотрел, так сразу и вспомнил детство своё босоногое, речушку, карасика, мормышку, поплавок из пробки, маму старенькую, которой уж лет пять не звонил, да и заплакал. Махнул на вас рукой и пошёл домой. А по дороге объелся, как в детстве, мороженым, захворал да и окочурился.
А вы опять, как всегда, победили.
Другое дело, что нет уже больше таких Мастеров Настоящего Айкидо, пропали все куда-то. На иного посмотришь — вроде бы и Мастер, но всё равно однажды не уследил, расслабился, задумался — ну вот уже и валяется на татами с топором в спине и три раза нанет посланный.