Текст книги, конечно, большой для формата форума, но для людей действительно интересующихся проблемами внутрицерковной жизни это будет очень познавательно и удобно.

А.Осипов
Откровенный разговор с верующими и неверующими

---------------------------------------------------------------
Александр Александрович Осипов
Оригинал: http://www.atheism.ru/old/OsiAth1.html
---------------------------------------------------------------


Отказ от религии - единственно правильный путь

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ "ПРАВДА"

Да, я, профессор кафедр священного писания Ветхого завета и
древнееврейского языка ленинградских православных духовных академии и
семинарии, бывший их инспектор, магистр богословия и протоиерей, порвал с
церковью и религией. Я публично исповедал свой, занятиями, наукой
достигнутый, последовательный атеизм, к которому пришел после долгой,
большой внутренней борьбы и пересмотра своего мировоззрения.
Я ушел из мира, который теперь понимаю как мир иллюзий, отхода от
реальности, а часто и сознательного обмана во имя обогащения, отошел, имея
за плечами 48 лет жизни, из которых почти 25 простоял на средних командных
постах православной церкви.
Я ушел, зная по опыту ухода своих бывших учеников - священника
Дарманского и протоиерея Кузина, которых в свое время называли хорошими и
достойными пастырями, а после их ухода стали бесчестить, одного чуть ли не
как вора, а другого как ненормального, что и мне предстоит злобная травля.
Знаю, чтобы парализовать впечатление от моего ухода, те самые люди, которые
говорили обо мне как о любимом профессоре, проповеднике и внимательном
человеке, теперь начнут меня поносить.
Как же я пришел к этому? Кратко: через честное историко-критическое
изучение Библии, через тщательное изучение истории религий, через наблюдение
за развитием естественных наук, через изучение философии диалектического
материализма и, наконец, через самую нашу советскую действительность,
властно зовущую на свои единственно правильные пути.
Все это вместе взятое выработало во мне твердое убеждение, что ни бога,
ни какого бы то ни было духовного "потустороннего" мира не существует, а
любая религия является иллюзорным, надуманным отражением в человеческом
сознании не познанных еще тайн природы, законов общественных отношений,
психологических и физиологических особенностей самих людей. Поддерживая в
людях упование на милость несуществующего бога, его святых и ангелов,
религия тем самым обманывает человека, уводя его от живого дела в мир
фантазии, подменяя практически полезную деятельность бессмысленными
"подвигами" душеспасения вроде постов, молений, совершения обрядов,
жертвований на церковь и т. п.
Немного о себе. Я не из кастового духовенства. Мать моя работала
корректором в одном из таллинских издательств. Жили мы скудно, но мать
делала все, чтобы дать мне образование, и я отличником окончил гимназию. В
нашей семье жила бытовая вера, не шедшая дальше посещения храма в праздники
и соблюдения привычных обрядов.
В 1928 году в Таллине открылось отделение Парижского Русского
студенческого христианского движения (РСХД) - религиозно-философской
организации эмигрантов, захватившей не только студенческие круги. Туда и
привлекли меня вступившие в кружок изучения истории России и русской церкви
соученики по гимназии. Пошел с недоверием, потом увлекся. Начал изучать
вопросы религии, показалось интересным.
Руководители наши внимательно направляли всю работу так, что любой
вопрос связывался с религией, и получалось, что религия, бог и вера в него
есть альфа и омега бытия, пронизывающая самую жизнь и все ее проявления. Все
это постепенно воздействовало на меня и вырабатывало во мне идеалистические
взгляды. Париж снабжал нас, с американской помощью, соответствующей
литературой. В ней много писалось и говорилось о России, но о России якобы
мученической, отсталой, отброшенной коммунизмом с путей прогресса и знания
чуть ли не в эпоху первобытной дикости... Профессора-эмигранты Бердяев,
Зеньковский, Вышеславцев, Ильин и другие учили в том же духе. Вскоре я стал
в местном движении популярным лектором для молодежи. Затем протоиерей И. Я.
Богоявленский предложил мне подумать: не пойти ли мне учиться на священника,
причем обещал стипендию.
Мать сказала мне: "Я не хочу, чтобы ты потом упрекал меня в том, что я
тебя на что-то подтолкнула. Жить и работать тебе, ты и решай". Спасибо ей за
это! В своем выборе, в своей сложной судьбе я не виню никого. Сам пошел.
Почему я решился? Ведь до этого я мечтал о пути геолога или писателя...
У меня были свои "за" и "против". Я больше всего на свете мечтал прожить
жизнь с пользой. А нам говорили, что пастырь - это раздатель добра,
утешитель несчастных и горюющих, учитель добрых нравов и честной жизни.
Что было "против"? Первое, о чем я подумал со смущением... была ряса! Я
поделился простодушно этим с духовником и услышал рассуждения об уважении к
традициям, о том, что не следует отгонять от церкви простецов, живущих более
привычными обрядами, чем сознанием.
Вторым "но" для меня явились... богослужение и молитвенное словоблудие
православия. Серьезно уверовав в философию бытия божия, реальность иного,
духовного мира, с интересом читая рассуждения богословов и историков церкви,
я не мог не чувствовать глубокого противоречия между философией и практикой
церкви. На самом деле: если бог всеблаг, вездесущ, свят, добр, отдал сына
своего для спасения мира, то зачем же надо сотнями раз творить так
называемую "молитву иисусову"? Зачем надо сотни раз повторять "господи,
помилуй!", вычитывать, словно магические заклинания, "каноны" и "правила"?
Часы и часы требовала церковь на молитвы. Их читали по привычке, не вникая в
слова, на них старались нарочно "настроить", "воспламенить душу". И все это
считалось спасительным и нужным. Но кому?! Богу? Бессмыслица! Или - он
недалекий честолюбец, забавляющийся преклонением и ублажениями со стороны
низших его? Людям? Но жизнь убеждала на каждом шагу, что после часового
молитвенного бормотания в храме или дома люди, выходя за порог, снова
бранятся, клевещут, словно бы оставив за этим порогом всю шелуху красивых
слов. И тот, кто добр сам по себе, остается добрым и без "молитвенных
подвигов", а дурной остается дурным.
А само богослужение? Кому нужны эти заученные повороты, поклоны, жесты,
воздымания рук, дешевые эффекты? Богу? Но тогда он просто любитель дешевого
балагана, в котором устраивались представления акробатов и фокусников. Или
людям? Да, говорят, людям! Это психологически настраивает, смягчает, создает
настроение. Для чего? Разве влияет эта мишура на души? Да сколько раз я еще
в те годы слышал от людей, что вся театральность богослужений их только
отвлекает от молитв, и они предпочитают ходить в храмы в будние дни, когда
все проще и беднее... А архиерейские службы! Кому там молятся? Богу? Нет! На
этих службах богу полагается каждый раз по три каждения, а епископу по
девять! Перед "святыми тайнами тела и крови христовых" - по три, а архиерею
или патриарху - по девять. Какой-то гимн низкопоклонства, возведенный в ранг
священнодействия.
Таковы были мои "но". И с ними я тоже пошел к духовнику. Об
архиерейских службах он сказал мне, что сам их не любит и что это в церквах
дурное наследие Византии. А о службах я услышал опять: "Люди привыкли к
этому, это вошло в плоть и кровь. Стало обычным. Люди все равно стоят, не
задумываясь над сущностью происходящего. Они простодушно считают, что так
нужно богу. Не надо расшатывать их веру. Смиряйся! Не мудрствуй лукаво!" И я
смирился.
И, сказав себе, что, очевидно, не дорос еще до понимания того, что меня
смущает, сказал: "Да!" С этого времени в РСХД на меня обратили особое
внимание. Я стал выступать устно и в печати, сотрудничал в журнале
"Православный собеседник". До 1940 года мною было опубликовано несколько
книжек и брошюр, около шести десятков статей, проповедей и заметок. Очень
умный человек, магистр богословия Богоявленский начал следить за моим
чтением. Кроме богословия он рекомендовал читать научно-популярную и
художественную литературу. "Человек-пастырь должен быть разносторонне
образованным человеком, тогда он сумеет удовлетворить запросы простого и
интеллигентного человека!" Спасибо ему за это. Это помогло мне накоплять
знания, которые послужили для пересмотра всех основ моего
религиозно-философского мировоззрения.
С января 1931 года я стал студентом православного отделения
богословского факультета Тартуского университета. Комнату я снял у местной
дьяконицы в церковном доме. Тут я впервые познал ужасный мир кастовой
духовной среды со всем ее убожеством, с низменностью круга интересов, мелким
кипением страстей. Как это не убило во мне веры? Опытные лекторы РСХД, зная,
что мы, молодые, рано или поздно заметим, как далеко расходятся в жизни
церкви учение и его осуществление, упорно внушали нам мысль, разработанную
философом Бердяевым, о достоинстве христианства и недостоинстве христиан...
т. е. нельзя судить по делам верующих о самой вере. Теперь я спрашиваю в
ответ на такое заявление: а в чем тогда правда религии на земле? Ведь любое
дело должно оправдываться практикой, а иначе это не дело, не учение, а
мираж, ничто! Но для молодого студента тех лет аргумент Бердяева казался
сильным. По окончании университета я написал диссертацию, и мне была
присвоена степень магистра богословия.
Еще в 1932 году я с группой других студентов порвал с РСХД,
руководитель которого в Прибалтике И. А. Лаговский начал активно проводить
антисоветскую политику и вербовать среди членов боевиков и
политпропагандистов. Быть врагом своей родины я не хотел. Меня оставили при
университете в аспирантуре.
Моя работа при университете продолжалась полтора года. В этот же период
и было положено начало моему постепенному отходу от веры. Занимаясь
изучением Библии, я прежде всего столкнулся с проблемой так называемой
богодухновенности Библии. Студенты ленинградских духовных школ, думается,
вспомнят, как часто я говорил на лекциях и уроках: "По учению православной
церкви" или: "Православное богословие считает". Это я делал в каждом случае,
когда внутренне не мог согласиться с тем учением, которое, как профессор
православной школы, обязан был раскрывать и освещать учащимся. И вот именно
тогда еще я, самостоятельно занимаясь проблемами библеистики, увидел из
доводов и открытий подлинной науки, что Библия составлялась постепенно,
развивалась в процессе исторической жизни еврейского народа век за веком,
что отдельные книги ее принадлежат совсем не тем авторам, которым их
приписывает традиция. Я увидел, что в Библии, - несомненно, нужном для
исторической науки памятнике древней письменности, - сложно переплетаются
мифы и сказки Древнего Востока, летописные и фольклорные предания, образы
древней литературы и поэзии, магические заговоры эпохи человеческой дикости
- словом, что она не имеет ничего общего с откровением бога на земле.
Начавшийся в Эстонии в 1936 году расцвет национализма вынудил меня
покинуть университет. Я получил русский приход в Таллине, преподавал на
русских частных богословских курсах, продолжал писать и печататься, но в
моей душе жила глубокая неудовлетворенность.
А затем началась Великая Отечественная война. Год в Советской Армии,
демобилизация и работа священником в Перми. В конце войны меня перевели в
освобожденный Таллин. В 1946 году я узнал о готовящемся открытии
Ленинградской духовной академии. Осенью я уже был в Ленинграде, чтобы начать
работать профессором кафедры священного писания Ветхого завета. На меня
возложили еще должность инспектора (проректора) академии.
Инспекторствовал я три года и год был "врио" ректора. Я навидался
косности, ограниченности, тупости кастового духовенства и хотел воспитывать
новых будущих служителей церкви всесторонне развитыми, далекими от
суеверного фанатизма, наставниками в доброй активной жизни и здоровой
нравственности. При мне воспитанники ходили в театры, устраивались
постоянные киносеансы, поощрялось чтение художественной литературы,
проводились лекции по общеобразовательным и политическим вопросам, вечера
вопросов и ответов.
Результатом были крупные неприятности: я-де веду слишком светскую
линию, мало внимания отдаю постам и бдениям... Надо, чтобы воспитанники
жили, по существу, одной святоотеческой литературой и были вместе с
пресловутыми "святыми отцами" людьми, стоящими на уровне культурного и
научного развития первых пяти веков нашей эры. Я подал в отставку с поста
инспектора.
Я не отметил, что по возвращении в освобожденный Таллин я не нашел свою
семью. Запуганная фашистской пропагандой и получив ложные сведения о моей
смерти, моя жена с двумя дочерьми выехала в Германию. Позже я узнал, что она
развелась со мной и, выйдя замуж, увезла моих детей за океан. В 1951 году я
вступил во второй брак. Мне пришлось за это испытать немало упреков от
фанатиков. Находились церковные руководители, которые всерьез мне говорили:
"К чему вам брак, живите, с кем хотите. Вы же не старик. Это вам простят,
только бы все было без шума. Но канонов не нарушайте..." Я же хотел и в
личной жизни быть честным человеком... Это, по-видимому, понял и патриарх. Я
подал прошение о снятии с меня сана. Но, увы, и это не избавило меня от
рясы. Патриарх, не желая подавать другим примера к снятию сана, предпочел
оставить меня в академии профессором и "под вечным запрещением в
священнослужении", но с ношением рясы. На лекциях я должен был продолжать
носить это ярмо отсталости и регресса.
Между тем я пережил еще один этап своего развития. В 1948-1949 и
1949-1950 учебных годах я, помимо своего предмета, взялся читать маленький
курс истории религии, который решено было ввести в академии. Работа над
историей религии завела меня много дальше той православной благочестивой
"наукообразности", которую я должен был преподавать ради обличения безбожия,
по мысли вводившего этот курс митрополита Григория.
Углубленное, подлинно научное сравнительное изучение религии дало моему
формировавшемуся многие годы атеизму то последнее звено, которого мне
недоставало. Все у меня встало на свои места. Мир религии представился
единым процессом развития превратных представлений и суеверий, отражением
земных отношений в пустых небесах, где нет места никаким высшим духовным
силам.
От "причастия святых тайн" корни протянулись к диким кровавым обрядам
ряда первобытных народов, священники и архиереи побратались с шаманами,
священное писание стало окончательно документом и проповедником
рабовладельческой морали, бог по отношению к верующим - небесным отражением
некоего универсального рабовладельческого идеала, для которого все и
навсегда рабы, чаще всего дурные. И сам сатана оказался не врагом божьим, а
в лучшем случае божьим чиновником по особо щекотливым карательным
поручениям.
В 1955-1956 году я был привлечен в качестве ученого редактора к новому
изданию Библии и отдельно - Нового завета с Псалтырью. Работа над Библией
влекла меня, но меня угнетало сознание, что издание будет использовано не в
научно-исторической и историко-критической работе, а как средство
религиозной пропаганды и одурманивания человеческих душ.
В этот же период в "Журнале Московской патриархии" я поместил ряд
статей в защиту мира, дела для меня всегда близкого и дорогого. Скоро,
однако, должен был прекратить эту работу, так как от меня требовали по
возможности голой елейности, на что я мало способен.
Мое решение порвать с религией все более оформлялось и крепло. Почему я
не ушел из академии несколько лет назад? Процесс формирования моего
мировоззрения шел от этапа к этапу. Я не сразу преодолел то преклонение
перед несуществующей, абстрактной моралью вообще, которую проповедует
религия. Потом многое время я думал, что могу принести некоторую пользу
людям, стараясь своим воздействием воспитывать в церкви, - уж раз она есть и
верующие ходят в храмы, - пастырей, которые если и будут говорить о вере, то
по крайней мере не будут проповедниками грубых суеверий фанатизма.
Однако с каждым годом я убеждался все более и более, что решение мое
неверно. За спинами тех людей, которые пытались быть такими, как это мне
хотелось, гнездились, спекулируя на их светлых чертах, тысячи грязных
трутней. И мои усилия быть носителем и учителем передовой науки и культуры
при том общем регрессивном направлении, которое придавалось всему
воспитательному процессу в духовных школах, оказывались только водой на
мельницу проповеди тьмы и отсталости. Меня коробило, когда в академии на
"ученых советах" разбирались кандидатские диссертации вроде "работы" "О злых
духах", где, к примеру, говорилось, что сатана является и поныне, но без
рогов и копыт, а в виде красивого голого мужчины с бронзовым лицом и телом
(диссертация Миронова).
Я все яснее стал сознавать, что только полный разрыв с религией может
примирить меня с моей совестью и дать право считать себя честным человеком.
При этом я думал: учил ты открыто?! Проповедовал всем?! А уйдешь, как змеей
уползешь. Это бесчестно. Ты должен иметь смелость сказать о своем решении
так же открыто и в глаза людям, как ты открыто и в глаза проповедовал то,
что признал ошибочным и ложным. Умел учить, сумей разоблачить то, чему
научил.
Одно, казалось бы, незначительное переживание заставило меня
задуматься. Это было утром 7 сентября. Я приехал в академию принимать
экзамены. Вошел в зал заседания. Очень хороший человек с наивной детской
верой - доцент Миролюбов говорил с одним из преподавателей о статьях в
газетах по поводу религии. Подошел инспектор академии профессор Парийский.
Миролюбов спросил его: "Надо ли говорить с учащимися по поводу таких
статей?" Парийский ответил резко и повысив голос: "Ни в коем случае. Я в
библиотеку дал указание не вывешивать газет и журналов, где будут какие-либо
статьи. Незачем говорить об этих гадостях. Их надо замалчивать, как если бы
их не было". Миролюбов: "А если спросят? Ведь там есть чисто научные
вопросы". Парийский: "Нет там никакой науки".
Подошел ректор, доцент протоиерей Сперанский и сказал: "Ну, не везде же
один полемический задор. Есть очень серьезные статьи с привлечением науки".
Парийский, что называется, взорвался: "Нет никакой науки! Какая это наука,
которая то одну, то другую теорию выдвигает. Нет никакой науки..." Все
замолчали. Ректор отошел. Мне же стало невыносимо душно. Физически душно в
этом мире схоластики, для которого наука - это только окостенелые формулы
догматов и учение об уставных каждениях и коленопреклонениях.
Я стал искать конкретного выхода из тупика. Второго декабря официально
сообщил ректору академии о прекращении мною преподавания в академии и вручил
ему свое письмо, в котором четко мотивировал причины своего ухода из
церковного ведомства и которое просил зачитать моим бывшим сослуживцам -
преподавателям и учащимся, учившимся у меня.
"Правда", 1959, 6 дек.

К духовной свободе

ДЛЯ ЧЕГО НУЖЕН ЭТОТ РАССКАЗ? ЧТОБЫ ПРЕДОСТЕРЕЧЬ ОДНИХ...

Со дня моего ухода (2 декабря 1959 года) из духовных школ, православной
церкви, христианства и разрыва с религией вообще прошло немало времени. Уже
выявились тенденции истолкования представителями церкви и моими бывшими
сослуживцами и учениками мотивов ухода. Через газеты "Правда" и "Известия"
поступило немало откликов на напечатанные в них "Письмо в редакцию" и
"Ответы корреспонденту". Немало откликов пришло и ко мне на дом.
В свете всего происшедшего явилась необходимость вернуться еще раз к
мотивам и обстоятельствам моего разрыва с религией...
Ведь не так просты пути познания правды. Влияют на них даже помимо воли
самого человека и воспитание, и родные, и вся окружающая среда, и школа, и
житейские обстоятельства, и подавляющие авторитеты. Гениально проста и
глубока формула "Бытие определяет сознание", но о каких сложных
обстоятельствах в жизни каждого человека, о каких сплетениях мотивов, о
какой огромной борьбе она говорит. Не прост был и мой путь...
10 ноября 1959 года мне исполнилось сорок восемь лет, и еще с 1929
года, еще в последнем классе гимназии, начался мой путь служения религии, и
в частности православной церкви. И, конечно, такой крутой поворот дался
нелегко. Но потому и нашел в себе силы уйти, даже несмотря на свои сорок
восемь лет, потому что почувствовал, как угрожающе для всего моего бытия
ускоряется процесс окостенения души из-за связи с религией. А жить всегда
хотелось творчески?
Жить, а не существовать по принципу "день да ночь - и сутки прочь!",
или, как иначе говорят, "абы прожить".
Грустно, конечно, что это осознание вредности для человека религиозного
пути жизни пришло так поздно, когда позади уже лучшие годы молодости и
расцвета сил, когда сама жизнь идет уже к закату. Но лучше поздно, чем
никогда... Пусть хотя бы остаток жизни будет живым, творческим в меру
возможностей, не будет загублен и растрачен на служение несуществующим
"горним силам", богам и духам, выдуманным еще в эпоху раннего детства
человеческого рода.
Пусть мой сложный и трудный путь к свету и реальной правде жизни, мой
мучительный разрыв с миром иллюзий, самообмана и "потустороннего" послужат
целительным предостережением более молодым, стоящим на пороге жизни людям,
вокруг которых нередко копошатся со своей проповедью православные фанатики и
сектантствующие "божьи люди". Может быть, кого-нибудь из них и предостерегут
эти страницы от губительного размена гордого звания Человека на сомнительную
честь "раба господня", "спасенной души", "слуги смиренного" несуществующего
бога.
Другим побудительным поводом к написанию предлагаемой книжки было
недоумение многих хороших, но никогда как следует не задумывавшихся над
сутью и корнями своих взглядов людей: как это так, жил-жил человек, богу
служил, а потом вдруг откланялся и ушел...
Нет, не просто было дойти до решающего часа, когда наступил срок
"откланяться"... Долог был путь...

...И ЗАСТАВИТЬ ЗАДУМАТЬСЯ ДРУГИХ

Уходя из церкви, я отчетливо сознавал, что меня ожидает осуждение со
стороны многих фанатиков, что придется прочесть и выслушать немало злых и
полных ненависти слов. Предчувствовал, что некогда превозносившие меня люди
начнут возводить на меня всевозможные грязные обвинения.
Случайная встреча на улице показала мне, какая кампания очернения
ожидает каждого порывающего с религией. У Московского вокзала меня остановил
мой бывший студент, протоиерей одной из ленинградских церквей.
Поздоровались, и он сказал: "Все пописывают о нас всякие мерзавчики!
Впрочем, Дулуман среди них определенно умный..." Помните этот разговор,
отче? Вот и меня вы, говоривший некогда, что я был лучшим вашим профессором,
причисляете теперь, очевидно, к "мерзавчикам, хотя и умным!.." И это
понятно.
Это акт своеобразной самозащиты. Ведь если признать серьезными и
честными тех, кто раскрывает все невежество веры в бога и разоблачает
суеверия, лежащие в основе религиозных "таинств" и обрядов, то кем же
придется считать людей, которые проповедуют религиозные благоглупости?!
Сознательных или бессознательных лжецов?! Невежественных людей в тогах
философов?! Слепых вождей "словесного стада"? Действительно, надо же им
выходить из этого положения!
Только простите мне эти рассуждения, дорогой отче (дорогой! ибо я
всегда очень любил и люблю моих бывших студентов), но от исторического
развития человеческого общества никуда не уйдешь! Истории вспять к каменному
веку не повернуть! Все подобные попытки были и останутся поведением страуса,
прячущего в опасности голову в песок. Они не что иное, как самовнушение и
самообман, тщетная потуга уйти от неизбежного конца.
И что бы ни твердила церковь о словах, якобы сказанных некогда ее
"основателем" Христом: "Я созижду церковь мою, и врата ада не одолеют ее!" -
не "врата ада", благо его нет, а прогресс человечества и вырождение самого
христианства, превращение его в археологический парадокс властно говорят о
близком грядущем его конце...
Я с глубоким сожалением смотрю теперь на людей, мечущихся в бесполезных
поисках путей сохранения религии и церкви. Ведь среди них есть неглупые,
даже просто умные по-своему люди. Как же их не жалеть!..
И я пишу эти страницы с некоторой надеждой помочь не "заматеревшим в
косности своей", говоря языком самой церкви, пастырям церкви, среди которых
столько моих бывших учеников. Может быть, кто-нибудь из них и откликнется
еще не уснувшими под напевы церкви рассудком и совестью на мой призыв, ведь
среди них есть хорошие, хотя и глубоко ошибающиеся люди... Я не говорю о
тех, кто давно подменил веру цинизмом служения своей корысти. Этим "пастырям
божиим" фининспектор страшнее совести и всех мук ада, в который они давно не
веруют. Они - надежный оплот церкви христовой. Кошелек и сберкнижка
приковывают их к "престолу господню" крепче, чем железные цепи. Им говорить
что-либо поздно. А остальным говорить нужно. Здесь уместны евангельские
слова: "Имеющий уши слышать, да слышит!"

КАК Я СТАЛ ВЕРУЮЩИМ И ПАСТЫРЕМ ЦЕРКВИ.
НЕМНОГО О ДЕТСТВЕ И ЮНОСТИ

Как я стал верующим человеком и пастырем церкви? Как веровал, жил и
работал, будучи пастырем и богословом? И, наконец, как пришел к сознанию
необходимости уйти из церкви, порвать с ней?
Биографические данные лучше всего могут осветить жизненный путь
человека, становление и развитие его мировоззрения.
Я не из кастовой духовной семьи. И в этом мое счастье. Семейное
воспитание в обстановке духовной касты так калечит людей, что только редкие
из них оказываются способными избавиться от напускаемого подобным
воспитанием духовного тумана. Не знаю, сумел ли бы я совершить подвиг
преодоления кастовости.
Родился я в 1911 году в городе Таллине (тогда он назывался Ревелем) в
семье служащего местного отделения Госбанка. Мать была дочерью морского
офицера. Дед, из великоустюжских крестьян, после многолетней службы матросом
пробился в офицеры и много лет проработал в Ревельском порту. Поэтому и мое
раннее детство было связано с Балтикой. Позже отца переводили то в Сухуми,
то в Оренбург.
Во время гражданской войны почти все мои родственники погибли от
голода, тифа и других бед. В 1922 году жизнь привела остатки семьи на родину
отца, в Иванове. Здесь семья распалась, и мать со мной и бабушкой вернулась
в родной ей Таллин.
Так начался "заграничный" период моей жизни. Мне было тогда одиннадцать
лет.
Эстония была в то время буржуазной, "независимой" (только не от засилья
иностранного капитала) республикой.
Жили мы нелегко. Поначалу всей семьей, втроем, клеили на дому
папиросные коробки для фабрики "Лаферм". Потом мать стала работать
корректором в газете, прирабатывала шитьем. Зарабатывала мало, еле концы с
концами сводили. Я учился, а летом каждый год старался подработать на
ботинки, на одежду: монтерствовал, малярил, рекламы на улицах раздавал, мячи
на теннисных кортах подавал, на побегушках в редакции был, газеты по киоскам
развозил, "собственным корреспондентом" работал, туристов в качестве гида
водил.
Как у всякого мальчишки, а позже юноши, были и у меня свои мечты.
Всегда любил я естествознание. Собирал коллекции жуков и окаменелостей.
Мечтал геологом стать. Очень любил еще и историю. Много читал и собирал
книги. Рано потянуло писать стихи.
Влекло меня все время к коллективу, к общественной работе. Был я в
пионерах, потом эта организация у нас закрылась. В скауты пошел. Но они из
ведения Христианского союза молодых людей (так называемая ИМКА -
международная, финансируемая из США юношеская организация) перешли под
руководство русской монархической эмиграции (генерал Байов).
Покинув по совету матери, отрицательно относившейся к эмигрантской
политической возне, скаутскую организацию, пытался сам себе создать
общественную работу - школьный журнал на стеклографе печатал, в юношескую
труппу записался, на курсах выразительного чтения работал.
А душа просила чего-то большего. И жила в ней тоска по родному,
русскому... Хотя и эстонскую землю тоже полюбил крепко.
А между тем и скауты, и школа, и газеты, и все окружающее учили
антисоветчине. Мальчишкой был. Многому верил. Стишки пописывал, нередко с
антисоветским оттенком. А сам делам людей советских мысленно аплодировал,
гордился ими, как "нашими", "своими"... О Советском Союзе жадно читал... И
осуждал с чужого голоса... И тянулся собственным сердцем... Метался.

КАК СКЛАДЫВАЛАСЬ МОЯ ВЕРА

"Закон божий" преподавали нам в школе. Дома о вере слышал немного.
Бабушка и мать принадлежали к тем людям, о которых говорят, что они имеют
бытовую веру. В церковь ходили, но фанатичками никогда не были. Бабушка была
из кронштадтских портних. Проучившись всего полтора года в школе, она стала
женой офицера, попала в общество дворян и баронов, но и там сумела завоевать
всеобщее уважение. Много читала, была жадна до знаний, очень добра и
справедлива. О вере все слова дедовы повторяла: "Хочешь веру не растерять -
держись подальше от духовенства!"
В скаутах нас пытались, что называется, "натаскать" в религиозном духе.
Даже сборы назначали к службе в соборе, а оттуда уже вели куда-либо. Но я
научился к обедне приходить не раньше, чем к "Отче наш..." Особых
религиозных чувств во мне в то время не было. Верил, но и думал.
Естествознание, которое я любил, учило скорее неверию, хотя учительница по
этому предмету и была усердной церковницей. Помню, пришел я как-то из школы
домой и заявил матери:
- А человек-то не богом сотворен, а от обезьяны произошел. Это научный
факт! Мать шуткой ответила:
- Ну, знаешь! Может быть, твоя мать и обезьяна, а моя нет!
Так и жил. И что из меня вышло бы, не знаю. И естественник во мне
шевелился, и поэт. Но жизнь поставила надо мной неожиданный опыт, пути ее
совершили непредвиденный зигзаг...
Было это в 1928 году. Я учился в предпоследнем классе гимназии. В этом
году в Таллине возникли религиозно-философские кружки так называемого
Русского студенческого христианского движения (РСХД). Это была эмигрантская
организация, имевшая центр в Париже и тесно связанная с Парижским
эмигрантским богословским институтом, финансировалась она из США
американскими международными молодежными организациями ИМКА и ИВКА и
Всемирной христианской студенческой федерацией. Хотя организация и
называлась студенческой, двери ее были призывно открыты для людей всех
возрастов и любого образовательного ценза. Вошли в один из таких кружков и
некоторые мои соученики. Пригласили и меня. Вне коллектива я всегда
чувствовал себя одиноко и скверно. Пошел. Настороженно, но пошел.
В кружке было много молодого задора, интереса к России. Было дружно и
весело. И я чувствовал, как все во мне встрепенулось. Обрадовался и
возможности работать, и возможности изучать родное, русское. И тоска по
родине, и тоска по коллективу, как мне показалось, нашла свой выход. Вскоре
я стал одним из лидеров молодежного кружка...
Изо дня в день учили нас ненавидеть все нерелигиозное, считать, что
"без бога ни до порога", что только в боге - жизнь, реальный прогресс,
будущее и счастье как России, так и всего человеческого рода, что без
религии немыслима самая мораль.
Говорили убедительно. Говорили люди, которые всеми вокруг
превозносились как самые передовые, умные и глубокие. Говорили профессора
(Вышеславцев, Зандер, Зеньковский и другие), философы (Бердяев, Арсеньев,
Ильин), "пастыри" (Четвериков, Богоявленский), писатели, художники. Об этом
же писали, твердили книги, газеты, радио, взывали ораторы с кафедр и
амвонов. И тем не менее антисоветчика из меня не вышло. Вывезенный из
Советского Союза в одиннадцатилетнем возрасте, я не мог его позабыть.
В РСХД я нередко бунтарил, проявлял "розовые" тенденции. Но религия на
много лет определила мое мировоззрение. Я стал убежденным православным
верующим человеком. При этом верующим не по неясному влечению чувств, а в
силу усвоенных в тот период, как мне казалось, неопровержимых и единственно
правильных знаний.
Некоторая начитанность, любознательность, широкий круг интересов и
склонность к обобщениям и анализу скоро позволили мне усвоить и общий круг
богословских знаний, и я стал, как говорили, довольно интересным
докладчиком. В 1929 году летом, как участник II съезда РСХД в Прибалтике, в
Печерском монастыре, я был избран секретарем съезда и даже выпустил книгу о
нем ("У родных святынь"), впрочем, без имени автора. Еще до этого, с 1926
года, печатался изредка в газетах и журналах (стихотворения), и потому за
мной теперь установилась "слава" не только оратора, но и писателя.
Все это обратило на меня внимание нашего руководителя протоиерея И. Я.
Богоявленского, магистра богословия, церковного писателя (и, наконец, очень
умного, хотя и фанатически верующего человека), эмигранта из Гатчины,
бывшего одно время до революции сотрудником известного мракобеса Иоанна
Кронштадтского.

"НУЖНА НАМ ДОБРАЯ СМЕНА..."

Однажды после заседания кружка Богоявленский предложил мне остаться
"для серьезной беседы". И сказал:
- Видишь ли, Шуренька! Мы стареем, а дело церкви должно жить. Нужна нам
добрая смена. И вот благотворительное общество "Помощь бедным" при нашем
соборе решило учредить при православном отделении богословского факультета
Тартуского университета стипендию для одного русского студента. Что бы ты
сказал, если бы я предложил ее тебе? Ты еще гимназии не кончил. Время
подумать есть. Ты мне сейчас ответа не давай, а думать - думай крепко. Долго
беседовал он после этого со мной о высоких задачах пастырства. Утешать.
Отирать слезы. Помогать людям находить выходы из тупиков жизни. Поддерживать
отчаивающихся. Давать внутренний стержень, зарождая в людях желание жить и
бороться за лучшее, за правду...
Домой я шел в полном смятении мыслей. Так неожиданно было для меня это
предложение. Ведь ни разу до этого не приходила мне в голову подобная мысль.
Мое религиозное мировоззрение укрепилось и четко оформилось. Но себя я
мысленно видел лишь честным человеком и добрым христианином, способным
осуществлять высокие идеалы добродетели только на светском поприще. И лишь
колебался, какой путь мне избрать: естествоиспытателя, геолога или же
попытать силы на литературном поприще. И вот передо мной открывают еще один
путь. Путь, о котором я никогда не думал...
Так жизнь поставила меня перед выбором, который должен был решить мою
судьбу. И я начал думать. При всей своей юношеской неопытности, горячности
(а мне шел восемнадцатый год), мечтательности я думал до головной боли...
Взвешивал, примерялся, спорил сам с собой... И теперь уже жадно и даже
несколько настороженно присматривался ко всему касающемуся церкви и
духовенства.
Что меня привлекало в этом предложении? С самых ранних лет, когда я
только начал размышлять, мне всегда хотелось прожить жизнь с пользой, ярко,
нужным и небесполезным для общества человеком. И вот здесь, в церкви, я
видел возможность помогать людям, утешать и поддерживать их, учить добру...
Жизнь показала мне к этому времени немало теневых своих сторон. Видел я
семьи, изгоняемые из квартир за неуплату квартплаты, нищих, проституток.
Видел "рынок рабов", как в буржуазной Эстонии называли черную биржу по найму
малолетних пастухов и рабочих на хутора "серых баронов" - кулаков. И сам я в
поисках заработка чуть было не стал таким "рабом". Знал борьбу за кусок
хлеба... Знал, что в церковь идут с горем, нуждой, скорбью, заботой,
страданием. И был убежден, что она поддерживает благотворительность,
призывает людей помогать друг другу и сама помогает им. А цену и
действенность этой помощи понять и оценить по существу я тогда не умел. Не
мог за проповедью примирения с условиями повседневной жизни, примирения с
царящими в жизни неравенством и эксплуатацией разглядеть роль церкви как
опиума, усыпляющего стремления человека к завоеванию прав на подлинно
счастливую, свободную от угнетения и неравенства жизнь, как "духовной
сивухи", в которой человек приучается топить и заглушать пробуждающиеся
время от времени в нем протесты против несправедливости. Нет, церковь
казалась мне тогда подлинным прибежищем "всех труждающихся и обремененных",
"матерью, отирающей слезы всея земли". И встать в ряды таких "отирателей
слез" казалось почетным.
Там можно было проповедовать, звать к добру, взаимной любви. И к этому
я чувствовал в себе способности. Там можно было стать преподавателем "закона
божия". А перспектива стать учителем мне всегда казалась привлекательной.
Таковы были те "за", которые почти сразу же были мною осознаны...
Против них разместились мои тогдашние "но"...

О РЯСАХ, БОРОДАХ, ДОЛГОВОЛОСОСТИ

Одним из первых моих "но" были ряса, долговолосость и бородатость как
внешние атрибуты священнослужителя. Не удивляйтесь! Ведь я был еще молод.
Только начинал примеряться к жизни.
И вот в глазах моих замельтешила рукавастая, долгополая, несуразная
ряса - одежда со страниц учебника древней истории, нелепая, неудобная одежда
людей, избравших своим уделом безделие. Одежда, в которой нельзя быстро
ходить, нельзя работать, нельзя допустить энергичный жест, в которой можно
только "пребывать", "предстоять", "возглавлять". Одежда, свидетельствующая
только о доведенном до анекдотичности консерватизме, о застое мысли,
понятий, привычек, быта.
А долговолосость и запрет брить бороду!.. Сколько здесь нарочитости,
бессмысленного преклонения перед давно изжившими себя обычаями древности. А
ведь этим щеголяют, этим искусственно создают себе некий ореол
"преподобного", маску благочестия, лицо церковности, оболочку избранности.
Я простодушно поделился этими сомнениями со своим духовником. В ответ
услышал рассуждения об уважении к традициям, о том, что это "неизбежные
принадлежности церковности" в глазах "простого народа", отражение "вечности
церкви" среди быстро меняющихся мод "мира сего"... О том, что не следует
отгонять от церкви народ, "простецов", живущих только привычными обрядами, а
не сознанием сущности веры, ломкой хотя бы и явно нелепых, но ставших
привычными обычаев, таких, как ряса, длинные волосы, целование рук и т. п.
Я на все "дакал". Я не понял тогда, сколько презрения к этим
"простецам" было в таком объяснении пастыря-интеллигента, и с грустью
примирился ради высокой цели с неизбежным злом. Но должен сознаться, что
никогда не полюбил рясу и носил ее только в случаях крайней необходимости. И
в дальнейшем с чувством горечи смотрел на "культ рясы", созданный в
православной церкви, на все эти шелковые, муаровые, бархатные, синие,
зеленые, коричневые, с разными отворотами, разных экстрагреческих "крылатых"
покроев и фасонов рясы... Особенно в среде архиереев и в самой патриархии
насмотрелся я впоследствии на эту игру взрослых, убеленных сединами,
казалось бы, обязанных быть умными и мыслящими людей в археологические
бимбелюшки... Неловко за маститых старцев становилось. Ведь такими "рясными"
вывертами они демонстрировали только всю мелочную, честолюбивую изнанку
своих душ.

МОЛИТВЫ И ИХ РОЛЬ. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКТОР УКРЕПЛЕНИЯ ВЕРЫ

Большим "но" явилась для меня также театральность богослужения
православия...
Теперь-то, после многих лет занятий науками, в том числе психологией, и
особенно закономерностями высшей нервной деятельности, в разработке которых
так много сделал преодолевший косность духовной среды и вышедший на высокий
путь подлинной науки сын протоиерея академик Иван Петрович Павлов, теперь-то
я знаю, для чего нужны эти молитвенные словоизвержения. Они нужны верующим
для самоусыпления, поддержания сладкого самообмана веры, нужны потому, что
являются мощным, испытанным средством самогипноза, самовнушения. Этими
молитвами верующие пытаются увести себя от суровой борьбы повседневности в
сладкий мир грез, но тем самым и ослабляют себя в реальной практической
жизни. Ведь грезы грезами, а жизнь жизнью. И сам мудрый народ наш давно
подметил: "На бога надейся, а сам не плошай".
Еще хуже другое. Большинство молитв составлялось в условиях общества,
разделенного на богатых и бедных, господ и рабов, людьми, являвшимися
представителями угнетательских, эксплуататорских классов. Ведь недаром -
почитайте сами "жития святых" - почти все святые вышли из богатых или
знатных людей. Поэтому молитвы нередко учат нас не только верить в бога, но
и смиряться со своей долей: богатого - с богатой (это-то не трудно!), а
бедного, обездоленного раба - с его жалкой участью. Это очень полезно, но
только богачам. Ведь когда имеешь дело со смиренными "рабами божьими",
всегда можно быть уверенным, что они останутся и рабами господ своих, как
учит, например, в "Послании к Филимону" сам апостол Павел.
Мало и этого! Бесконечные молитвы приводят нервную систему человека в
перенапряженное состояние. Многих верующих они нередко доводят до
истерического исступления и даже галлюцинаций. Разрушая таким образом свою
нервную систему, люди становятся уже совсем безвольными, добровольными
рабами религиозных суеверий, фанатиками. Такому самовнушению учит, между
прочим, книга католического богослова Фомы Кемпийского "О подражании
Христу", которую перевел на русский язык и усердно рекомендовал верующим
матерый реакционер и душитель культуры обер-прокурор святейшего синода
Победоносцев. На несчастных жертв подобного исступления любят ссылаться
проповедники, изображая их как людей, "осененных благодатью свыше",
"сподобившихся внутреннего молитвенного богообщения в храмине сердца". У
таких несчастных жертв исступленного самогипноза обычно почти полностью
утрачивается здравый смысл. Свои болезненные сновидения и мысли они легко
принимают за откровение свыше, за голос неба, за руководство их жизнью
божественным "промыслом". А их галлюцинации усердно принимаются затем "на
вооружение" церковью и служат средствами для убеждения людей в существовании
"мира духовного", для убеждения верующих в том, что силы небесные и поныне
непрерывно руководят людьми. Именно такими порождениями больной фантазии
фанатиков переполнены наряду с явными сказками и заимствованными из других
религий и древних суеверий эпизодами все многочисленные "жития святых",
которые церковь предлагает верующим в качестве образцов "праведной жизни".
Не подражать им, а лечить их, как несчастных истериков и психопатов,
следовало бы в наше время, будь они сейчас живы.
И ведь вот что интересно: все маленькие дети любят сказки, населяя мир
феями, гномами, бабами-ягами, мойдодырами, бармалеями и т. п. Но проходят
годы, и для ребенка наступает время понять, что мир сказок - это мир
несуществующих, фантастических образов. Взрослые все чаще и чаще говорят
ему: "Ты уже не маленький". Реальный мир все больше оттесняет сказки.
Ребенок не без грусти расстается со своим радостно-пестрым сказочным миром.
И даже елка кажется ему более скучной, когда он узнает твердо, что ни
деда-мороза, ни его внучки снегурочки нет и никогда не было. Но его
умственное развитие все более настоятельно требует перехода к реальности. И
ребенок, чуть-чуть погрустив, делает этот важный шаг в своей жизни.
А те самые взрослые, которые так сурово и безжалостно разрушили сказки
его детства, если они верующие люди, оставляют себе самим целый сказочный
мир. Только не мило смешной и безобидный, как мир детских сказок, а
коварный, хуже всякого злого волшебника уводящий от были наших кипучих дней,
усыпляющий сном спящей красавицы.
И не думают больные наваждением религиозных сказок взрослые люди, как
нелепа их вера в чертей и дьявола с их рогами, хвостами и копытами, А ведь
"жития святых" четко рисуют бесов именно такими, весьма овеществленными и
без всяких скидок на аллегорию! Если же они стыдливо отказываются от рогов и
копыт, то веруют в не менее нелепые "вражьи" нашептывания, сатанинские
искушения и соблазны.
И не думают эти взрослые люди, что просто смешно в наш век, после
трудов Павлова, когда нервные и душевные болезни лечат чисто физиологическим
воздействием (шоковая терапия, лечение сном, укрепляющими ваннами и т. п.),
верить выдумкам евангельских сказаний о бесноватых и изгнании бесов Христом.
Не "бесов" изгоняли, разумеется, всякие "святые". Пользуясь тем, что
несчастные суеверные люди приходили к ним с верой в их силу, с надеждой на
исцеление, страхом, что "сейчас что-то произойдет", они влияли на их нервную
систему мистическим шоком "бесогонных молитв". Кто не знает, как, приходя к
зубному врачу и смертельно боясь его бормашины, многие больные перестают
чувствовать боль, от которой, может быть, целую ночь до этого готовы были
лезть на стенку. А ведь это "чудо" того же порядка.
И не думают эти взрослые люди о том, как нелепа их вера в то, что их
молитвы будут услышаны богом, в "заступничество святых ангелов-хранителей".
Ведь стоит им только понаблюдать за собственной жизнью и жизнью окружающих
людей, и они увидят, сколько молитв ежедневно и ежечасно не исполняется и не
может исполниться. Увидят они и то, что те отдельные случайные совпадения
высказанного в молитве и исполнения желаний на фоне неисполненных,
оставшихся "втуне" молитв являются не больше чудесами, чем выигрыш "Волги" в
денежно-вещевой лотерее.
В том-то и дело, что отдельную удачу, отдельное совпадение мы
запоминаем, как некоторую приятную неожиданность, а дурное наша память
инстинктивно, защищая нервную систему, старается изгнать и забыть. Вот и
коллекционирует человек всю жизнь эти отдельные радости или совпадения. И
если это верующий, то обрастает доморощенными, собственными "чудесами",
которые, как некоторое личное переживание и собственный, а потому и
неопровержимый для такого человека опыт, укрепляют его веру и способствуют в
свою очередь его напряженным поискам чуда.
Наш народ давно подметил это свойство памяти помнить удачи и приятные
совпадения и забывать тщетное ожидание и тяжелое чувство покинутости,
отчаяния и неудач. "Что прошло, то стало мило!" - говорят по этому поводу
русские люди и добавляют: "Все лучшим кажется вдали!"
Спасибо памяти, что бережет она наши нервы и "лечит нас забвением горя
с течением времени".
Но как же зловредно пользуется этим свойством памяти религия! Обманутые
люди! Как боятся они проснуться, как свыклись со своими снами! Просят даже:
"Не будите нас, это наше частное дело, мы желаем этих снов, этого сладкого
самообмана".
Но когда, скажем, человек замерзает, можно ли поддаваться таким
просьбам? Он хочет спать, и сон ему сладок, а заснуть ему дать нельзя:
погибнет безвозвратно! И со сном религиозного самообмана дело обстоит так
же: не разбудить человека - он самую жизнь свою проспит. Мог бы многое в ней
свершить, а умрет замолившимся пустоцветом, с капиталом пустозвона молитв, с
жалкими потугами на "благотворительность", потугами вроде регулярного
подавания милостыни побирушкам и нищим, населяющим, как клопы, паперти
православных храмов. Нет, те, в ком совесть не спит, обязаны будить таких
людей.
Кончим пока на этом наше забегающее далеко вперед отступление о
психологии религии.
Разумеется, все это я полностью осознал и осмыслил только впоследствии,
после многих душевных бурь, исканий, размышлений, чтения хороших и мудрых
книг (спасибо друзьям-книгам, что донесли до нас опыт минувших поколений), а
тогда, в начале пути, чувствовал лишь глубокое противоречие молитв, их
обилия, их строя, их содержания богословско-догма-тическому и философскому
учению церкви. И став впоследствии священником, хотя и с тягостным чувством,
но честно вычитывал все каноны и правила, совершал положенные молитвы, делал
в этом отношении все то, что требовала от меня церковь, на службе которой я
оказался.
Сколько же времени мной было убито на это, когда, как я не раз имел
случай в этом убедиться, многие считавшиеся образцовыми "пастырями"
относились ко всем этим предписаниям с затаенной иронией!..

БОГОСЛУЖЕБНЫЕ ИЗЛИШЕСТВА ПРАВОСЛАВИЯ. НЕМНОГО О БЕСНОВАТОСТИ

...Я знал, как некоторые священники и дьяконы, играя в карты, бросая на
стол туза, приговаривали: "Приимите, ядите..." Наливая рюмку коньяку,
говорили: "Пиите от нея вси..." - цинично играя священнейшими для верующих
текстами из Библии или богослужений. А умелым актерствованием за
богослужениями они снискивали себе славу чуть ли не святых.
Еще раз позволю себе забежать вперед, чтобы, не возвращаясь в
дальнейшем к вопросу о богослужениях, рассказать, к чему привели меня в этом
отношении через десятилетия личный опыт и чтение богословской и
литургической литературы.
Я сам не чувствовал себя ни наделенным особой благодатью человеком, ни
особо благоговейным. Просто, волею судеб став пастырем церкви, старался
исполнять все честно и так, как требовалось. Но никаким "молитвенным
сосредоточением" я при этом не отличался. А обо мне говорили как о
"действенном" и (о, ужас!) "великом молитвеннике". До чего только не доводят
людей экзальтация и самовнушение! Они-то и принимаются за действие в душах
"благодати свыше". Помню старушку в Таллине, которая умиленно уверяла другую
женщину: "Наш-то отец Александр совсем как Христос... И голос тот же!"
Слыша такие отзывы и тщетно пытаясь разбудить людей, я еще больше
научался понимать, как из явлений психических рождаются переживания и
"откровения" "духовные", "свыше нисходящие", "осенения благодатью" и т. п.
Вообще, возвращаясь еще раз к самовнушениям и воздействию на души
верующих различных психологических эффектов, должен сказать, что значение их
для религии действительно огромно. И влияние их усиливается тем больше, чем
более верующие жаждут встретить чудо и увидеть в церкви действие
"благодати".
Я всегда считал бесноватых душевнобольными, кликуш и им подобных -
нуждающимися в длительном лечении у специалистов. И вот с таким сознанием
отнюдь не чудесного происхождения этих несчастий мне пришлось в годы между
1936 и 1940 трижды "исцелять" бесноватых.
Первый случай произошел в эстонском православном Преображенском соборе
в Таллине во время моей временной службы в нем. Во время литургии, незадолго
до "херувимской", я, стоя в алтаре, услышал истерический вопль на эстонском
языке "Убью бога!.." и еще какие-то другие выкрики. Я вынужден был выйти,
так как служба прервалась. Трое или четверо здоровых мужчин держали
несчастную душевнобольную, которая старалась отбросить их от себя. Лицо ее
было искажено мукой и яростью. Я припомнил рассказы своего духовника о
действиях в этом случае знаменитого в свое время Иоанна Кронштадтского, и в
голове моей мгновенно созрел план.
Больная, у которой случился припадок, раз она пришла в храм, -
несомненно верующий человек. Сознавая себя "порченой" и "бесноватой", она,
конечно, подсознательно боится ответных на ее "беснование" действий
"небесных сил". И я решил попытаться преодолеть болезнь, выправить
психическую петлю через воздействие на ее страх и ее веру. Громко, властным
голосом велел принести "святой воды" и резко, прочитав тут же
сымпровизированную молитву, повелел:
- Пей!
Она задрожала, упала к моим ногам и стала целовать их, умоляя:
- Нет, нет! Не надо... Это жжет... это страшно... Я снова почти
выкрикнул:
- Тебе повелеваю! Пей...
Борьба моей воли и ее больной психики происходила минуты три. Потом
она, вся трясясь от дикого страха, поднялась, и я влил ей в чуть
приоткрывшийся рот воду... Она закричала и упала без чувств. Я, не зная,
слышит она в данный момент что-либо или нет, не менее властно приказал:
- Положите ее... Пусть кто-нибудь посидит возле нее... Она очнется
здоровой.
Так оно и было. Тихой и спокойной она затем, после службы, подошла ко
мне со словами благодарности.
Тогда, после этого случая, я много и долго его осмысливал. Ведь я ни на
миг не верил в присутствие в больной злого духа, дьявола. Если бы он
существовал, то, как дух, должен был бы понять это. И по теории, развиваемой
многими житиями, патериками и аскетическими писаниями, дьявол должен был бы
либо отказать мне в повиновении и посмеяться над моими потугами, либо
"оседлать" меня самого, как неправомыслящего и еретика. А между тем мой на
чисто психологических расчетах основанный опыт, вызванный искренним
сочувствием к несчастной психически больной страдалице, оправдался так
блестяще: "демон" "повиновался" моим словам, не разобравшись, на чем они
основаны.
Случай этот произвел на многих большое впечатление. Вскоре ко мне
привезли "отмаливать" еще одну несчастную с острова Сааремаа. Потом был и
еще один случай. С близкими по типу явлениями мне пришлось вновь встретиться
в Перми в дни Великой Отечественной войны.
Все такие чисто психические и психопатологические явления производят
большое действие на верующих. Они укрепляют их веру в бога, действие молитв,
обрядов, их доверие к священнослужителям и благоговение перед ними.
Суеверные фанатики видят в них неопровержимые доказательства существования
чего-то сверхъестественного...
Но я отклонился. Вернемся к театральности православных богослужений.
Ведь все это углубленное познание пришло ко мне десятилетиями позже, после
многих лет, наполненных тоской по правде, слезами отчаяния и исканиями
подлинных путей жизни. Тогда, в начале пути, я мыслил проще, сомнения мои
были примитивнее, и умел я разглядеть только то, что слишком неприкрыто и
явно бросалось в глаза...
"Человек - это звучит гордо!" - говорил А. М. Горький. "Человек должен
быть подхалимом и низкопоклонником", - как бы учит на архиерейских службах
церковь именем Христа, именем богородицы, именем всех святых, именем
архиереев-святителей. Вся титула-тура епископата, с какой надлежит по
порядкам церкви обращаться к служителям церкви: блаженнейшие, святейшие,
преосвященнейшие, высокопреосвященнейшие, святой владыко, - имеет целью
воспитание этих качеств. И подписываться при этом следует обязательно
уничижительно: недостойнейший, смиренный, слуга вашего преосвященства, ваш
покорный послушник и молитвенник за вас.
Я с грустью и брезгливостью пишу это теперь, но в том-то и дело, что
хотя и не так осознанно, не так четко, но я чувствовал это уже и тогда, в
далекие дни между 1928 и 1930 годами.
Я был тогда юношей с пытливым и открытым сердцем... И с этими тревогами
души тоже пошел к духовнику моему.
В отношении архиерейских служб он ответил мне, что и сам не любит их,
что это, как и многое другое, - ненужная мишура в церкви, просто дурное
наследие влияния Византии с ее дворцовым, веками выковавшимся средневековым
этикетом и следствие неумного подражания ей. Что это было, может быть,
уместно при Иоанне III и Софье Палеолог, в XV веке. Тогда молодая Русь на
пути своего объединения использовала в порядке преемства наследие Византии -
"второго Рима", чтобы выковать свой государственный суверенитет в качестве
"третьего Рима". Что действительно за этими службами приходится думать не о
боге, а об архиерее. "Но, - сказал мне он, - люди привыкли к этому. Это
вошло в плоть и кровь, стало обычаем. Верующие все равно не задумываются над
сущностью обрядов. Они простодушно считают, что "так угодно богу", "так отцы
и деды спасались", и не надо расшатывать их простодушной веры. Мы живем на
земле, мы существа "материально-духовные", и не удивительно, что земная
обрядность, по несовершенству нашему, окружает духовные истины церкви".
"Вот, - сказал он еще, - посмотри на иконы!.. Великие мастера красками
вкладывали в них высокие идеи, которыми горели их сердца. Но не все способны
быть на высоте. И люди, по-своему понимая методы возвеличения, по-земному
разменивая высокое на богатое и знатное, заковали великие произведения в
золото и серебро риз и окладов, усыпали их драгоценностями, навесили, как в
безвкусных мещанских квартирах, разных полотенец, пелен, лент, бумажных
цветов - всего, чем увлекаются не по разуму сами... Но обличить их - это
значит, нам, понимающим многое, выдернуть почву из-под ног у малых,
понимающих мало... Надо воспитывать их постепенно. И они научатся отличать
истинное от внешнего..."
Мне, юноше, показалось тогда, при таком толковании обрядов, что вместо
моих "но" передо мной раскрывалась еще одна высокая сторона пастырского
служения - воспитывать.
И опять-таки не понял я тогда, не сумел разобраться в том, сколько
презрения к этим "малым", питающим церковь и ее "пастырей" своими грошами
людям крылось в подобном рассуждении.
Лишь десятилетиями позже понял я страшную двойственность такого
подхода. Итак: высокие истины - для одних, мишура богослужений - для других.
Архиереи - вожди этой высокой истины - лицедействуют... Облачение их,
подобное обряду утреннего одевания византийских императоров, превращается в
обряд подхалимства и растаптывания человеческого достоинства. Причем, чем
выше архиерей, тем шире это растаптывание. Епископу части облачения выносят
прислужники, чтецы и иподьяконы, кадит дьякон... И все они бесконечно
кланяются, целуют руки,

ПИСЬМО А. А. ОСИПОВА
О вечности. Библии, боге, дьяволе
Глубокоуважаемый Георгий Павлович!
Ваше с болью сердца написанное письмо глубоко тронуло меня и одновременно опечалило. Заставило задуматься о Вашей судьбе и о судьбе многих других честных и искренних людей, томящихся в плену религиозного мировоззрения с сознанием очарованным и привороженным мечтою о “потустороннем возвышенном мире” и его “вечном хозяине” — боге...
Позвольте же мне, во имя этой грусти за Вас и уважения к Вам, как к хорошему человеку, высказать несколько мыслей по поводу Вашего письма и выраженных в нем воззрений. Выслушайте меня...
Вы просите “не выступать публично во имя вечности”, памятуя, что “все земное—миг, а душа вечно будет мучиться без Христа...”
Да, вечность—слово великое. И должен Вам признаться, что я ушел тоже во имя вечности. И тоже из сознания, что жизнь наша только миг, а потому и нельзя терять времени, пока этот миг еще длится для нас. Нельзя!
Но вот содержание в понятие “вечность” мы с Вами вкладываем не одинаковое.
Вы, Георгий Павлович, считаете “бренным и преходящим” все земное, материальное. А вечным признаете некий иной, “духовный мир”, к которому относите бога, “от которого жизнь, земля, душа и средства для жизни”, мир духов или ангелов, добрых и злых, и человеческие души, как некие нематериальные, сотворенные богом, но бессмертные в дальнейшем сущности. В это Вы верите, ибо так учит Вас Библия, являющаяся для Вас “словом божиим”, откровением божиим “свыше” миру “дольнему”, так учит церковь как носительница и осу-ществительница этого откровения среди людей на земле.
Ввиду всего этого слово Библии и голос церкви для Вас—аксиомы, абсолютные истины, не подлежащие ни сомнению, ни критике.
Миллионы христиан нашей планеты разделяют эту веру, но... из той же самой Библии выводят несколько сотен вариантов вероучения и вероисповедания. Второй же источник признаваемого Вами богооткровения—учение церкви—одни считают приемлемым только частью (англикане), Другие значительно шире (католики, чем это приемлете Вы, третьи — не приемлют вообще (протестанты и сектанты).
Многие миллионы людей вообще не считают Библию и церковь за источник богооткровения, а почитают иные “священные писания” (Коран для магометан, священные книги буддистов и т. п.), веруют, кто в одного, кто во многих богов. Но все считают, что именно их вера “богооткровенная”, истинная, “православная”, то есть правильно славящая бога.
Православие, исповедуемое Вами, которое прежде исповедовал и я, в этом разнобое вер и исповеданий является выражением взглядов только крайне незначительной части человеческого рода.
Если вглядеться в глубь истории, то и там мы обнаружим собрание вер и учений, гордо провозглашавших себя пришедшими от бога или богов—якобы единственных и вечных. Где сейчас гордые боги Египта, Вавилонии, Греции, Рима? Почему так пестра, изменчива в веках эта провозглашаемая религиями вечность?
Вы скажете—то были религии “естественные”, порожденные в роде человеческом страхом и невежеством, когда люди из-за действия в них греха забыли истинное богопознание. А христианство, вытекающее из библейского откровения “избранному” еврейскому народу, стоит особняком и не может быть приравнено к этим “естественным” религиям.
Позвольте остановиться и на этом тезисе. Вы знаете, что существует такая формула соотношения двух частей признаваемого христианством “слова божия”—Библии:
“Новый (завет.—А. О.) в Ветхом сокрыт, Ветхий в Новом раскрыт”. Без Ветхого завета нельзя ни понять мало-мальски логически, ни усвоить Нового завета. Зачем, скажем, было бы Христу “искупать” грех рода людского, о чем говорится в Новом завете, если бы не было рассказа о грехопадении человека в Ветхом завете, и т. д.
Я, как Вам известно, библеист и половину своей жизни посвятил изучению как раз первой части Библии—Ветхого завета. И вот я знаю, и Вы сами можете проверить по тексту каждое мое слово, такие, к примеру, факты.
Церковь и православные христиане исповедуют и веруют, что первое откровение об “истинном единобожии” было дано Аврааму в XVIII веке до н. э. Религия Ветхого завета, “ветхозаветная церковь”, была создана по откровению Моисеем в XV—XIV веках. А научное исследование текста самой Библии показывает, что еще в Х веке до н. э. один из величайших, по учению церкви, пророков и учителей этой “ветхозаветной церкви”, творец псалмов и песнопений, которыми и Вы славите бога,—царь Давид имел дома идолов. Сам он да и члены его семьи молились в местах, отнюдь не благословляемых якобы открытым Моисею на Синае законом. Давид поступал так, что по этому закону его следовало бы предать смертной казни. При этом я разумею не его известный грех с чужой женой, а события, о которых соответствующие книги Библии говорят без осуждения и в самом положительном смысле.
И Вам и .мне известны в Библии три варианта так называемых “Десяти заповедей”, являющихся фундаментом моисеевского “богооткровенного” законодательства (см. библейские книги: Исход 20, 1—17; 34, 12—26; Второзаконие 5, 6—21).
Вы знаете, что если первый и третий из указанных вариантов разнятся между собою только в отдельных частностях, то между ними и вторым вариантом лежит непреодолимая пропасть. Три четверти заповедей в них абсолютно разные. Один вариант учит принципам морали, а другой дает ряд магических, колдовских предписаний.
Высокочтимый у православных греческий перевод Библии III века до н. э. так называемая Септуагинта, дает приведенные варианты со всеми добавлениями и тем самым создает четвертый вариант непреложного, “единого”, истинного и неизменного “божественного откровения”.
Наконец, известен и пятый вариант “Десяти заповедей”—их обработка, сокращение и переделка, принятые церковью в катихизисе, молитвенниках, догматическом богословии. За которым из этих пяти вариантов стоит вечность? А ведь некоторые из них разнятся отнюдь не в пустяках.
По учению церкви сатана—это падший сотворенный богом дух, противник и враг божий. В Библии же говорится, что он являлся искушать и мучить прогневившего бога царя Саула, как “злой дух от господа” (I книга Царств, гл. 16, ст. 14). Пророк Михей объявляет царям Иосафату Иудейскому и Ахаву Израильскому “слово господне”, в котором описывает, как бог, царь небесный, поссорился с Ахавом Израильским. Подобно земном царям бог собирает в тронном зале на небесах “военный совет” из ангелов, служебных духов, своего рода боярскую думу.
Пророк так и описывает: “Я видел господа, сидящего на престоле своем, и все воинство небесное стояло при нем, по правую и левую руку его”. Заметьте, бог, которого церковь провозглашает бесконечным и вездесущим, вполне локализованно сидит на определенном месте.
Бога, о котором в 1-м послании апостола Иоанна Богослова говорится, что его “никто никогда не видел” (гл. 4, ст. 12), узрел во всех подробностях небесного церемониала “военного совета” земной человек, пророк Михей. Не правда ли, противоречия для непреложного, святым духом продиктованного откровения довольно-таки знаменательные, заставляющие задуматься над авторитетом и всеведением или разумностью этого “святого духа”.
Дальше идет текст еще удивительнее. Бог, которого церковь провозглашает высшим разумом и всеведущим, подобно земному царьку, боящемуся попасть впросак в затеваемой им же самим провокации против соседа, советуется со своими подчиненными. “И сказал господь: кто склонил бы Ахава, чтоб он пошел и пал в Рамофе Галаадском. И один говорил так, другой говорил иначе”. Чудесная картинка! В божественном совете ангельском идут прения, намечается разнобой во мнениях, бог-всевидец растерянно выслушивает противоречивые предложения своих подчиненных.
Речь на совете идет о том, чтобы предложить богу, о котором “святые отцы” православия и церковь утверждают, что он “не сотворил зла” и не может быть источником зла, такой план, с помощью которого можно было бы спровоцировать царя Ахава на безрассудный поход и поставить его под удар, добиться его смерти.
Всемогущий бог должен выискивать способы осуществить свои намерения. Всеблагий и всесвятый податель всяческого добра обсуждает со своими ангелами наиболее верные пути убийства сотворенного им же человека. Да еще таким способом, как война, где в кровавых столкновениях будут истреблены тысячи уже совсем ни перед кем, даже перед самим богом, не виновных людей!
Кто же выручает бога в его затруднениях? Сатана! Он оказывается наиболее умным среди всех советников всеведущего бога. И даже дальновиднее самого бога, судя по Библии, судя по “слову господню”, объявленному пророком: “И выступил один дух, стал перед лицом господа и сказал: я склоню его”. У сатаны свой план. Бог (это всеведущий-то!) не знает, не понимает еще, в чем этот план. “И сказал ему господь: чем? (склонишь.— Л. О.). Он сказал: я выйду и сделаюсь духом лживым в устах пророков его”. А по Евангелию отец лжи—это сам диавол (Евангелие от Иоанна, гл. 8, ст. 44). Следовательно, в роли умнейшего советника, помогающего богу, которого апостол Иоанн Богослов называет любовью (“Бог—есть любовь!”—см. I послание апостола Иоанна Богослова, гл. 4, ст. 8), продумать и осуществить преступную провокацию, выступает именно сатана.
Бог с радостью, со вздохом облегчения принимает его предложение. “Господь сказал: ты склонишь его и выполнишь это: пойди и сделай так”. Святейший, всеблагой бог любви и милосердия, как учит церковь в догматическом богословии, которое вы преподаете, Георгий Павлович, санкционирует сатанинский план лжи, обмана, завлечения в ловушку и уничтожения ненавистного богу любви человека.
Михей кончает свое откровение, свое пророчество так: “И вот теперь попустил господь духа лживого в уста всех пророков твоих (речь обращена к царю Аха-ву.—А. О.), но господь изрек о тебе недоброе”. Значит, бог может быть источником зла, Георгий Павлович?.. Проверьте мои слова по Библии (см. III книгу Царств, гл. 22). Где же вечная истина? В учении Библии—слова божия или в учении церкви — представительницы бога на земле?
Я, Георгий Павлович, мог бы превратить, приводя подобные примеры, настоящее письмо в целую книгу. Но думаю, что достаточно и этих трех иллюстраций.
Вот что можно прочитать на страницах “слова божия”, “богооткровенного писания”, на котором Вы и другие честные, но верующие люди строите свои убеждения. Такова “добротность” тех камней, на которых покоится здание исповедуемой Вами вечности.
Какую же вечность предпочел избрать я после долгих лет поисков и мучительных сомнений, во время которых пытался, подобно Вам, отстаивать перед самим собою и собственным разумом дорогие Вам, а некогда дорогие и мне “истины веры”?
Я избрал вечность реального, материального, ненадуманного, существующего вокруг нас и в нас мира, а не кажущуюся вечность “мира духовного”, покоящуюся на зыбких основах древних, полных внутренних противоречий и взаимообличений “священного писания” и “священного предания” церкви.
Мир этот многообразен, сложен, вечно меняются происходящие в нем процессы и вечно незыблемы основные его положения. При исследовании и познании этого мира ученым не только не нужна, а просто вредна религиозная “гипотеза бога” (Лаплас).
В своем бесконечном многообразии мир заключает в себе бесчисленное количество других миров и жизней на них, так что Христу не хватило бы его “божественной” вечности, чтобы всех их “искупить”. Человеческой личности в этом мире предоставлена высочайшая радость познания и творчества. Человек раздвигает до бесконечности границы знания, ловит свет гигантских звезд и проникает в недра строения вещества, размер частиц которого, по их ничтожной малости, не может быть без сложных научных исследований ни представлен, ни объят сознанием.
В тяжкую военную зиму 1941/42 года на нарах казармы-времянки, под вой уральских буранов я прочел взятую в библиотечке-передвижке научно-популярную книгу по геологии “Следы на камне” Л. Савельева, под научной редакцией академика В. А. Обручева. Мне тогда так понравилось образное описание этой реальной вечности и места в ней человека, что я постарался разыскать и приобрести экземпляр книги для себя лично. Позвольте мне привести из нее один отрывок, чтобы яснее показать—во имя какой сияющей вечности я ушел из мира, где мы столько лет были бок о бок, рядом друг с другом.
Автор книги “Следы на камне”, подводя итог всему рассказанному, уподобляет для простоты основные периоды становления и развития нашей планеты и жизни на ней шести годам, а затем говорит: “Новый год (у автора—седьмой!—Л. О.)—это год быстрого развития млекопитающих, особенно человека. Вся протекшая пока история человеческого рода умещается в крохотный отрезок этого геологического года.
Да, если мерить время геологическими годами, то можно сказать: человеческий род существует пока еще очень недолго, приблизительно долю геологического года — один геологический день.
Вот чему учит геология. И, мне кажется, она учит нас, людей, скромности.
Так же как астрономия показывает, что наше жилище—Земля—только одно из бесчисленных небесных тел, космическая пылинка, так же геология показывает, что наша человеческая история только один геологический день из протекших уже нескольких тысяч таких дней—капля времени.
А история жизни на Земле показывает, что человеческий род—только один из ростков одной из веток дерева жизни, а таких ветвей на дереве жизни бесчисленное множество.
Геология учит нас скромности. И вместе с тем она, так же как астрономия, учит нас гордости.
Бесчисленное количество звезд на небе, и Земля по сравнению с ними—пылинка; что же мы по сравнению со звездой? Но мы сумели построить приборы, которыми уловили их зыбкий свет и сфотографировали его, сумели по этому далекому свету догадаться о строении звезд, узнать, из каких веществ они состоят.
Невероятно огромна Вселенная по сравнению с человеком, и все же мы поняли ее порядок.
Невероятно мал срок человеческой жизни по сравнению с историей Земли; наш век действительно напоминает век бабочки-однодневки, нет, он даже меньше: если история всего человеческого рода занимает только один геологический день, то чему же равен срок жизни каждого человека?! Несколько геологических секунд...
А все существование геологии как науки—науки об истории Земли—укладывается в половину геологической минуты.
И вот, оказывается, за эти полминуты мы сумели проникнуть в тайны Земли, восстановить всю ее сложную и длинную историю.
Мы — только одна из бесчисленных веточек Дерева жизни на Земле; но разве какие-нибудь другие животные могут сравниться с нами!
По строению тела мы очень похожи на обезьян, и мы действительно их родственники, как бы двоюродные братья. Но посмотрите, как непохожа наша жизнь на жизнь наших двоюродных братьев. Мы строим города, перекидываем через широкие реки мосты, пробуравливаем, как иглой, горы, разрезаем точно бритвой материки; мы глядим в телескоп и видим самые далекие звезды; глядим в микроскоп и видим самые крохотные бактерии; мы дирижируем электро- и радиоволнами; мы научились летать.
Всего этого мы достигли за ничтожно короткий срок. И впереди у нас нет предела.
А наши двоюродные братья и сейчас кувыркаются на деревьях и ищут зубами блох, совсем как сотни тысяч лет назад.
Один астроном приводил, помнится, такое сравнение: если время, протекшее за всю человеческую историю, обозначить толщиной почтовой марки, то время, которое людям еще предстоит прожить на Земле, прежде чем Землю постигнет какая-нибудь катастрофа,— время это придется обозначить высотой огромной башни.
Сравните почтовую марку и башню, и тем самым вы сравните наше прошлое и наше будущее на Земле. Но за этим будущим последует еще, конечно новое, трудно представимое будущее, потому что люди через сотни миллионов лет будут, надо полагать, так могущественны, что гибель Земли не окажется гибелью для них; они, например, смогут переселиться на другие планеты”.
Вот соотношение вечности мира и мига человеческой жизни, в которые я верю и которые приемлю. Такой миг жизни меня устраивает. Ибо еще древний мудрец Аристотель сказал, что человек — животное социальное. И если отдельный человек—ничто, то коллектив—это могущество. Если человек — искорка, то когда люди вместе—это великий огонь, освещающий и преображающий мир, в котором мы живем. Особенно могуч и светел мир нашего советского общества.
Осознав это, я не мог не поторопиться включиться в движение вперед, к полноте знания в области разума, к правильной сознательной жизни, то есть к коммунизму, строительство которого происходит в мире перед моими прозревшими глазами. Ибо посторонним свидетелем, созерцателем истории я оставаться не мог, не хотел...
Таковы различия в понимании нами вечности. В понимании Вашем единственной реальностью во Вселенной является бог, якобы ее “творец и промыслитель”. В моем—это сама Вселенная, частью которой являемся и мы с Вами.
Из всего сказанного явствует и то, могу ли я бояться, что моя “душа вечно будет мучиться без Христа, Победителя смерти духовной и ада”. Противоречия между церковным учением о боге—победителе ада и боге, использующем сатану и его “бесов” для осуществления своих часто весьма мелочных и низменных планов, я уже отмечал. Так что не меня, библеиста, пугать этой химерой. По той же причине я не боюсь, что моя “душа” не получит “в вечности облегчения” или я, как отрекшийся от Христа, буду “отвержен пред Отцом небесным”. Я сам отверг и Христа и его отца, поняв их абсолютное небытие и глубокую противоречивость тех оснований, на которых строится вера в них...
Вам, с вашими воззрениями, будет очень трудно понять меня и, очевидно, еще труднее, если не немыслимо, согласиться со мною. Мы смотрим теперь на одни и те же вещи по-разному, с диаметрально противоположных точек зрения.
О “хуле” против бога и о личном опыте богопознания. О “чудесах” и “бесноватых”
Вы пишете мне, Георгий Павлович: “Везде можно жить честно, но бога не хулите”. Нет, я не хулю бога. Хулить, бранить, оскорблять можно того, кто существует. Я не верю в существование бога. Работа над Библией, которая, по Вашему мнений, открывает миру бога, показала мне, что эта книга—продукт человеческих дум, человеческого невежества, суеверий и заблуждений и потому является не голосом неба земле и людям, а только фантазией людей об этом небе, причем фантазией тех времен, когда люди не способны были еще во многом разбираться.
Мало этого. Я отчетливо сознаю, что и Библия и ее учение о боге давно приняты на вооружение и используются теми, кто обрел в религии узду, способ усмирения и подчинения эксплуатируемых и угнетенных трудящихся народных масс. И мне, когда я пишу эти строки, хочется повторить Вам проникновенные слова, сказанные некогда А. И. Герценом: “Религия... это—только крепкая узда для масс, самое страшное пугало для простаков, высокая ширма, которая мешает народу ясно видеть то, что происходит на земле, заставляя его возводить взор к небесам”.
Бога для меня нет, как нет бабы-яги, леших и русалок, как нет деда-мороза и снегурочки, как нет всего пестрого мира детских сказок. Хотя сказки сами по себе очень красивы и очень приятны. С ними иногда сравнивают, правда условно, отнюдь не безобидные и не безвредные религиозные представления детства всего человеческого рода. Сказки порой до некоторой степени нравоучительны, ибо вобрали в себя моральный опыт и общие принципы человеческого общежития, познанные людьми на путях их исторического развития... При всем этом—это только сказки, правда, выросшие на реальной, земной основе, но искаженной неправильным пониманием и толкованием.
Поэтому, повторяю, я не хулю бога. Не может быть хулы в отношении того, чего нет. Хулить можно то, что не нравится, что ненавидишь или не любишь, но обязательно то, что есть. Ничто, пустоту ни любить, ни ненавидеть невозможно.
Предвижу Ваше серьезное возражение о том, что, помимо отвергаемых мною свидетельств о боге и мире духовном “священного писания” и “священного предания” церкви, есть еще опыт внутреннего человеческого богопознания, богоощущения. Выражается это якобы в том, что люди нередко чувствуют на себе самих, в своей жизни и практике прикосновение к ним “мира духовного”. Верующие будто бы видят на самих себе и в себе “чудесные”, “пророческие”, “вещие”, “промыслительные” действия бога, его “ангелов-хранителей” и “святых угодников”. Приводятся часто примеры исполнения молитв, вещих снов, чудесных исцелений, помощи свыше.
Не случалось ли Вам, Георгий Павлович, с жалостью и состраданием беседовать с людьми, которые, по невежеству или из-за дурного воспитания, влияния окружающих, внушения ложных авторитетов, находясь в плену грубо превратных представлений, исповедовали убеждения, религиозные взгляды, которые и Вам, верующему православному христианину, казались дикими и нелепыми?! Таковы, например, скопцы, хлысты, бегунцы, дыромоляи или подобные им раскольники и сектанты.
Вы, конечно, читали замечательный роман знатока русского раскола и сектантства П. И. Мельникова-Печерского “На горах” и помните, как затянули в свою страшную секту хорошую русскую девушку Дуню Смолокурову “божий люди” — хлысты. Как вам, наверное, известно, этот образ был списан с натуры. Писатель глубоко и правдиво показал процесс обработки и совращения души человеческой, жадно тянувшейся к познанию окружающих нас тайн, но не вооруженной реальным знанием, а воспитанной в слепой вере в бытие потустороннего “духовного мира”.
Но задумывались ли Вы, Георгий Павлович, над тем, что в более сглаженной и потому менее бьющей в глаза форме такое же исступленное искание чуда и общения с миром “неведомым” происходит в душе каждого верующего человека? Верующие самовнушают себе это общение, самогипнотизируют себя, пользуясь материалами, предоставляемыми им церковью в молитвах, богослужениях, обрядах и таинствах. Более слабые при этом доходят до исступления и галлюцинаций и служат затем для церкви надежным “доказательством” реальности “богообщения” и “облагодатствования”.
Вы знаете, конечно, что психике человеческой свойственно, в порядке нервной самозащиты, выталкивать из памяти и сознания все дурное, неудачное, скверное для нас и бережно хранить все удачное, радовавшее, ободрявшее нас. Недаром говорится, что “время—лучший врач горя и печали” или “что прошло, то стало мило”, “всё лучшим кажется вдали”.
А какой-то восточный мудрец, помнится, сказал, что жизнь подобна клумбе роз. Когда мы соприкасаемся с ее событиями, нас так колют ее шипы, что мы порой больше думаем, как бы от них избавиться, чем о красоте и аромате самих цветов. Но стоит нам отойти от них (а в жизни такой отход создает быстротекущее время), как шипы становятся незаметными, и перед нашим восхищенным взором колышутся под ветерком только прекрасные розы, рождающие волны пьянящего аромата.
Не правда ли, какая правильная и глубокая мысль?
Приходило ли Вам когда-либо в голову, что рядовые, не расположенные, казалось бы, ни к какой психопатии верующие люди именно в силу этого свойства нашей психики не замечают и не помнят сотен и тысяч случаев, когда их молитвы и прошения к богу оказывались “неуслышанными” и тщетными. Но зато бережно хранят как личное, ободряющее их домашнее чудо, как “нечаянную радость”, каждое редкое случайное совпадение, когда в их жизни вдруг однажды происходит то, чего они так просили в молитве.
То же самое происходит и со сновидениями. Тысячи снов люди забывают, как вздорные сочетания элементов переживаний и впечатлений, житейских встреч, забот и травм, возникающие в нашем мозгу во время приторможенности контролирующей деятельности сознания ночью. А отдельные случайные совпадения сна и последующих событий, истолкованные аллегорически, иносказательно, верующие затем хранят в памяти. В соответствии с наставлениями и практикой религии и “священного писания” они видят в этом доказательства реальности “вещих снов”, “откровения” неба человеку в сонном, таинственном и менее понятном, чем явь, для человека состоянии...
Ведь именно на таких и многих других, не менее “реальных” явлениях и толкованиях строится вся пресловутая теория “непосредственного” богопознания, вся реальность “облагодатствования” нашей жизни.
Что интересно и поразительно! Психически больных мы в наш век, не задумываясь ни на минуту, отправляем на излечение в психиатрические больницы. Там их лечат чисто физическими, вполне реальными, научными методами воздействия: лекарствами, процедурами, внушением, сном и т. п. Многих вылечивают. Психика оказывается, таким образом, связанной с физическим миром человека, является продуктом его наиболее утонченной, но тоже реально-материальной части.
А во времена, когда якобы жил и учил Христос, и веками до и после этого люди считали психические заболевания одержимостью, “бесноватостью”. Об этом говорит принимаемое Вами за истину Евангелие, говорят жития “святых угодников”, которых Вы поминаете в своих молитвах. Задумывались ли Вы, Георгий Павлович, над тем, что современная медицина своей практикой доказывает нелепость веры в то, что несчастных психически больных “одержали” и мучали “бесы”, “злые духи”?
Поскольку же Христос верил в существование бесов, изгонял их, то этим самым доказывается явно не божественное сознание и разум самого Христа. Таким образом, Христос или те, кто составлял Евангелие и приписал Христу все его “чудеса”, являются земными людьми древности со всей примитивностью и невежеством взглядов той эпохи.
Я должен отметить, что не отрицаю самой возможности исцелений деятелями церкви некоторых таких бесноватых—психических больных и даже страдающих другими недугами, вплоть до возвращения потерянного зрения. Люди, которых приводили или которые приходили сами к “святым угодникам”, их 'мощам, “святым” источникам, “чудотворным” иконам и т. п., верили в возможность чуда. Тем самым их психика была уже подготовлена к свершению такого “чуда”. А многие болезни — большинство психических, некоторые формы слепоты, параличей и т. п., как известно, вызываются не патологическими необратимыми изменениями в человеческом организме, а различными нервными шоками и так называемыми торможениями, учение о которых детально разработал И. П. Павлов и последователи его школы.
Эти больные в состоянии экстаза и исступления фанатизма испытывают нервные потрясения, растормаживающие их нервную систему, что и приводит в некоторых случаях к частичному, а реже — к полному, постоянному или временному излечению от мучивших их болезней.
Церковь широко использует подобные случаи для укрепления веры в подлинность провозглашаемого ею невидимого мира. Одни деятели церкви бессознательно, фанатически следуют перенятому и выработанному на протяжении веков методу психической обработки верующих. А некоторые сознательно используют психофизические особенности человека и малоизвестные широким массам законы психической жизни. Выдают же их за действие “внеземных”, “непостижимых”, “надмирных” проявлений божьего милосердия, якобы исцеляющего вопреки земным законам медицины и психики. У одних это, повторяю, бессознательный обман надежд, у других—сознательная игра на людских суевериях.
Выдающийся русский ученый профессор В. М. Бехтерев в своей книге “Внушение и его роль в общественной жизни” приводит примеры таких же исцелений обычными, отнюдь не “святыми” врачами, без помощи молитв, “святынь” и обрядов, когда люди, страдающие болезнями с психопатологической основой, приходили к этим врачам с верой в их силы, возможности—и излечивались.
Так что личное богоощущение и богопознание не выдерживает критики здравого смысла и научных исследований. Вот теперь и судите, так ли “преступно и неумно” с моей стороны отвергнуть веру и устремиться в мир знаний, науки и реальности?..
Несчастье ли потерять веру? Смеет ли понявший пустоту религии молчать об этом?
Вы пишите: “Если потерялась вера, это не заслуга, а горе, несчастье”. Конечно же, это не заслуга. Но и не горе или несчастье, а великая радость обретения реальности и правды жизни.
Если б я только мог Вам передать, какое светлое чувство целостности, какое бодрящее ощущение свободы и раскрепощения наполняют сейчас все мое существо! Как приятно после бурь раздвоенности, после тяжелых лет борьбы мотивов, проверки, взвешивания и отбрасывания давивших на сознание авторитетов смотреть честно и смело в глаза людям, приобщиться к широкому и прекрасному миру науки и созидания, прогресса человеческого. Словами, пожалуй, и не передашь. Это надо почувствовать на себе самом.
Не будет преувеличением, если скажу, что за все годы своего сознательного существования я впервые почувствовал себя человеком в полном смысле этого большого и прекрасного слова. И каким замечательным смыслом осветилось для меня такое примелькавшееся, казалось бы, в нашей жизни, обыденное слово “товарищ”.
И не потому только, что я получаю десятки теплых, сочувственных писем... что ощущаю вокруг себя замечательное “чувство локтя”, братскую, ненавязчивую, трогательно внимательную человеческую поддержку и солидарность. За все это сердце мое и так преисполнено благодарности к нашим замечательным советским людям... Но и потому, что приняли меня они не со снисходительностью, не как некоего “блудного сына”, а как люди, объединенные великой целью, принимают возвращение потерявшегося было в пустынях и на сплетениях жизненных дорог и нашедшегося равноправного своего товарища, сочлена и соратника.
Могу ли я, познавший радость раскрепощения, пьющий воздух духовной свободы, оставаться равнодушным к участи тех, кто живет еще в покинутом мною мире религиозных, фантастических .представлений! В частности, и к Вашей участи...
В любимом Вами Евангелии один из его писателей подобрал из богатого опыта древнего человечества неплохое изречение: “Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела...” (Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 15—16). В моей душе зажегся свет познания правды. С моих глаз спала пелена окутывавшего меня тумана религиозных заблуждений. А многие люди, в том числе и те, кого я сам, по прежнему неведению своему, укреплял и наставлял в вере в этот туман, остаются его бедными, порабощенными пленниками...
Нет, Георгий Павлович, “позор и бесчестье” не падут на мою голову за то, что я начал теперь “выступать публично с антирелигиозной пропагандой, в частности, в борьбе с христианством”. Они падут на мою голову, если я, познав правду и убедившись в том, что до этого времени сеял сорняки в великом поле жизни и деятельности человеческой, отойду спокойно в сторону, довольный лично достигнутой целью, а не приложу сил, чтобы помочь жертвам моих заблуждений избавиться от посеянных в их сознании сорняков. Мой долг—приложить силы, чтобы протянуть с любовью и братским расположением руку помощи тем, кто бродит еще в поисках света или живет, даже не ведая о правде, в сумерках суеверий и предрассудков.
Вы пишете, что “мы не смеем выступать против Бога”... Мы обязаны сделать это, Георгий Павлович, как только убедились, что его нет, что он — мираж, уводящий людей от полезной деятельности.
Не я “попал в сети антирелигиозников и атеистов”,— я не карась, а мозг и сердце у меня—не рыбьи. А потому и “сбрасывать” мне нечего. Это, наоборот, церковь, истолковывая аллегорически дорогое Вам Евангелие, уподобляет в рассказе 21-й главы Евангелия от Иоанна людей—рыбам, а проповедников религии—рыбакам, ловящим их в свои сети... Не надо переносить символы религии на мир противников религии.
Древние говорили: “Erarre humanum est”, то есть “Заблуждаться человеку свойственно!” Заблуждался я, заблуждаетесь Вы, заблуждаются многие хорошие, но верующие еще люди. Да, не прям и не прост путь к истине! И не сразу дается познание. Но тем больше ответственности ложится на плечи тех, кто что-либо познал и понял. Они должны передать свое понимание другим, кто еще в пути, кто еще ищет или не начинал искать. Во имя человечности, во имя всеобщей солидарности, во имя прогресса и будущего. Иначе “миг” нашей жизни отгорит копотью и не прибавит ни искорки света в пламя человеческого познания.
Вы не правы, Георгий Павлович, когда пишете: “...пощадите ,,малых сих", верующих, которым Вы доставите страдания своими антирелигиозными выступлениями”. Ведь и мне самому не без боли далась ломка устоявшихся и привычных представлений, навыков, взглядов. Но без этого не было бы пути вперед. Знаете, как бывает в медицине? У человека аппендицит. Пережиток древних эпох развития человека—червеобразный отросток слепой кишки воспаляется. Человеку грозит гибель. Хирург производит операцию, удаляя ставший вредным отросток. Операция болезненна, мучительна. Но она сулит жизнь. Отросток отрезать больно. Мы ощущаем его частью своего тела. Своим, привычным, как бы неотъемлемым. Но он на самом деле грозит смертью. Люди, долго не соглашавшиеся на болезненную операцию, гибнут, не решившись расстаться с этим опасным для себя придатком...
Вот так и в мире идей. Больно, когда у человека стремятся отсечь ненужные, оставшиеся в наследство от предшествующих эпох суеверия и предрассудки. Но только операция, их удаление гарантируют человеку полноту жизни, избавляют от неминуемого духовного умирания.
Может ли врач слезливо щадить больного и не оперировать его? Можно ли мириться с тем, что “малые сии”, не сознавая порой из-за внушенных им представлений своей собственной пользы, не делают .попыток стать из “малых” в мире заблуждения “большими” в мире светлого человеческого познания.
О трудовых путях покидающих мир религии
И еще. Вы пишете: “Трудовых путей у нас много. Везде можно жить честно...” В другом месте: “Карьеру, труд, службу... Вы будете всегда иметь”. И, наконец: “...прошу Вас трудиться на любом поприще жизни...”
Если бы я искал карьеры, а не идейного разрешения живших во мне противоречий, то не ушел бы из церкви, где мне еще несколько лет назад один из видных ее сановников (не буду называть его имени) намекал, что, приняв монашество, я мог бы вскоре стать архимандритом, ректором академии, а затем и епископом, князем церкви. Я отказался от монашества, ибо считал себя тогда уже далеким по духу от этого пути жизни и его требований. Я делал много ошибок на своем пути, но карьеристом не был. Впрочем, очень может быть, что Вы написали слово “карьера”, разумея его не в обидном, а в самом общем смысле.
А вот в отношении обилия трудовых путей, лежащих перед каждым советским человеком, Вы глубоко правы. Так же, как и в отношении того, что всегда можно жить честно. Жизнь без труда—это прозябание. А трудиться у нас, к счастью, есть где. Советский человек навсегда избавлен от ига безработицы.
В связи с этим мне хочется воспользоваться настоящим открытым письмом и сказать следующее: я знаю и из непосредственных встреч и по рассказам других, что среди духовенства православной церкви есть люди, которые, подобно мне, переживают тяжкие кризисы сомнений, разочарований, отхода от веры, потери веры. Некоторые из таких искателей правды жизни давно стали на пороге. Им остается сделать последний, самый решительный освободительный шаг. Что им мешает сделать его? Простой страх, соображения — а что будет дальше? Найдут ли они, люди семейные, обремененные детьми, не имеющие гражданской специальности, место и кусок хлеба себе и детям своим в том мире, куда им предстоит шагнуть?.. Что и говорить, опасения законные.
Вот им мне и хотелось бы повторить Ваши слова, Георгий Павлович!
Конституция Советского государства обеспечивает каждому гражданину право на труд. Смею заверить моих бывших собратьев по алтарю, что ни один из них не останется за бортом жизни. Родина-мать даст каждому возможность жить и трудиться. Не стойте же на пороге в ваших тяжких раздумьях—решайтесь... Карьеры никто вам не обещает—карьеристы Родине не нужны. За трудоустройство, за полноценное членство в советском обществе готов быть поручителем каждому, кто честно и идейно порвет с религией. Оглянитесь на тех, кто уже совершил свой решающий шаг,—оказались ли они у “разбитого корыта”?..
Мой ответ Вам, Георгий Павлович, оказался слишком обширным. Пора кончать... Последние слова я хотел бы связать с концом Вашего письма ко мне: “А вера придет, равно и прощение”. Нет, вера не придет. Я не евангельская трость, колеблемая ветром. Слишком дорогой ценой обрел я свое решение. Двадцать пять лет жизни—лучших, самых творческих, невозвратимо ушедших лет юности и зрелости отдал я заблуждениям религии, дурману веры. Этого, мне кажется, достаточно, чтобы разобраться в жизни раз и навсегда.
Не нуждаюсь я и в прощении несуществующего бога. С меня достаточно, что меня простила и приняла моя реально существующая прекрасная и великая Советская Родина. Большей радости прощения для меня не может быть и не будет никогда.
Мне Вас жалко, Георгий Павлович, хотя Вы во имя веры Вашей и изрекли на меня анафему... Мне мучительно больно, когда я вижу беспомощно запутавшимися в сетях церкви (мне-то это уподобление позволяет сделать приведенный уже текст из Евангелия от Иоанна!) таких, как Вы и многие бывшие мои и Ваши ученики,—хороших, искренних, Честных, но самообольщенно заблуждающихся людей.
Какое это было бы счастье, Георгий Павлович, для Вас и для меня, если бы Вы, познав призрачность чаемых Вами “духовных благ”, пережив временную муку сомнений и переоценки всех идолов и богов своего сознания, которым Вы поклоняетесь, нашли, как нашел я, свой путь—освобождения и раскрепощения человеческого разума от всех предрассудков... Это было бы для Вас познанием подлинной и абсолютно неотъемлемой радости.
Уважающий Вас Александр Осипов.

Фу!!! Ну наконец-то разобрался- это не тот Осипов! До конца пока не прочитал, все думал, что ты попутал, Осипов и вдруг ТАКОЕ пишет... Да и биография смутила. Кстати, а он Алексею Ильичу никак не приходится?
Название темы понял сначала как полемику между атеистами и верующими
людьми курируемую А.И.Осиповым. И вдруг, хлоп, на тебе! Текст хорош своим практически полным собранием основных атеистических "но". Такой "набор атеиста",весьма полезный и для верующего.Типа,хочешь победить свой страх, иди ему навстречу. Если вот вовремя не разобраться с такими вещами, то история Александра Осипова может повториться. Странно только, такой вроде дядя умный и вдруг срезался
на том, что в бурсе курса за два переваривают- архиереи, целование рук, поповское лицемерие. Не туда смотрел он что-ли? Это, конечно-же
реально существующие проблемы, но, к сожалению, нерешаемые. Хочешь "так как надо" начни с себя. И огромное спасибо Александру Осипову за то, что хотя бы он повел себя честно. Понял не так. Зато честно. В целом статья хоршая, но обязательно требует опровержения,т.к. для человека не имеющего церковного опыта (именно церковного) обозначенные выше "но" действительно имеют огромное значение.

История этого человека очень симптоматична. Он действительно вскрывает те пороки церковной жизни, которые есть на самом деле и строит на них оправдание своего ухода из церковной организации. Однако, всё же, это расчитано на врешних людей, которые не очень-то знакомы с церковной действительностью и будут реагировать на изобличения сословной костности и мракобесности определённым образом. А всё дело в том, что этому человеку просто не повезло приобрести именно духовный опыт при всём его внешнем богословском образовании. Собственно это трагедия дореволюционной церковности, когда можно было отучиться в семинариях и академиях, а ни веры не приобрести, ни действительного понимания богословия. Опыт благодатного соучастия в жизни Тела Христова прошёл мимо.
Опять же в рассказе чувствуется явная ориентация на "заказчиков" исповеди о разрыве с церковниками. Явно, что это писалось в кандово совковые времена, когда такие исповеди уверовавшего в безбожие очень ценились и могли быть путёвкой в жизнь для церковника-изгоя. Особенно последние абзацы явно говорят об этом. Очень заинтересовало то, что довольно стандартная процедура "покаяния" перед советской властью была сделана автором в такой пространной и азартной форме. Обычно тексты подобного толка гораздо короче и сделаны по одному шаблону, как в кинохронике того времени. Мол я был семинаристом, церковники меня обманули, но я прозрел для счастья советского. Жалко просто этого человека т.к. он устроил пляску на могиле своей мечты, которую не в силах был достичь. Я думаю, что позже он более серьёзно для себя осмыслил всё это и наверняка нашёл свой путь к вере.

'Aroc' date

[i][i]Фу!!! Ну наконец-то разобрался- это не тот Осипов!


Ха-ха-ха!!!
)) Точно также)

А теперь немного об истории аффтара данного текста.

5 декабря 1959 года «Правда» опубликовала статью профессора Ленинградской духовной академии Александра Осипова, запрещенного в священнослужении за вступление во второй брак, в которой он публично похулил Бога и Церковь. Статья начиналась игриво: «Да, да, это я, протоиерей, профессор». После статьи в «Правде» начались гастроли по стране этого самого красноречивого и богословски образованного из ренегатов. Одна за другой стали выходить его атеистические статьи и брошюры.
Глубокую характеристику его нравственного облика дал в одном из писем своему духовному сыну известный старец игумен Никон (Воробьев): «Ты, конечно, прочитал статью в «Правде» за 5.12 ... Этот несчастный показал себя в своей статье таким нравственным ничтожеством (главное, не замечая того, что статья производит на читателя действие обратное тому, чего хотел автор). Он и сам не оправдался и религии не повредил, а показал, что Господь обнаруживает в свое время скрытых Иуд и выкидывает их из Церкви. Обратил ли ты внимание, что в разделе о молитве перед словом «богослужение» стоят три точки. Я не сомневаюсь, что здесь было какое-то пакостное слово вроде «молитвенное словоблудие». Даже редакция не сочла возможным напечатать его. Дух, водивший его пером, всю свою злобу излил главным образом на богослужение и на молитву Иисусову... Несчастный Александр своими словами о молитве показал, что он никогда, ни разу не помолился, а следовательно, никогда и не верил в Бога. Он и отрекается не от Бога, не от Христианства, а отрекается от того представления о религии и Боге, которое он имел. Самое отречение его не есть результат искренних сомнений, искания. Нет. Слишком ничтожны указанные им самим причины отречения. Видно, что он человек практичный, человек мира сего. Пока положение было более или менее прочно, пока можно было получать изрядный оклад – он маскировался под верующего, целовал руки архиереев, презираемых им, и «готовил юношей к пастырской деятельности». Когда же положение его стало колебаться, то он решил обеспечить себе твердое положение на другом фронте. Пока могут использовать его отречение и за это принять к себе, он поспешил это сделать, пока не поздно... Не было у Александра искренности до отречения, нет ее и в отречении. Он – психологический «Юрод», построивший здание на песке...»
30 декабря 1959 года Священный Синод под председательством Патриарха Алексия вынес постановление: «Бывшего протоиерея и бывшего профессора Ленинградской духовной академии Александра Осипова, бывшего протоиерея Николая Спасского и бывшего священнослужителя Павла Дарманского и прочих священнослужителей, публично похуливших Имя Божие, считать извергнутыми из священного сана и лишенными всякого церковного общения. «Они вышли от нас, но не были наши» (1 Ин. 2, 19). Евграфа Дулумана и прочих бывших православных мирян, похуливших Имя Божие, отлучить от Церкви».