Ажиотаж вокруг трагедии в тверском селе Прямухине, где накануне праздника Введения сгорела в собственном доме вся семья священника Андрея Николаева, заметно пошел на спад. Видимо, первоначальный скепсис и осторожность в оценках, с которыми отнеслись к случившемуся многие клирики Тверской епархии РПЦ МП, имели под собой определенные основания. И эти основания, по мере продвижения официального и множества неофициальных расследований, становятся все более очевидными. Хотя, разумеется, ничто не может объяснить и оправдать гибели несовершеннолетних детей, которая, чем бы ни объясняли эту трагедию, была и остается мученической. Ничто не сможет смягчить и другой народной беды, обнажившейся во всей неприглядности благодаря прямухинской трагедии. Речь идет о тотальной алкоголизации российской глубинки, о физическом и моральном вырождении спивающегося русского народа.
Восприятия алкоголя в русской традиции, в том числе церковной, очень непростое и неоднозначное. Самый крепкий и распространенный в России алкогольный напиток - водка - даже подверглась известной сакрализации и воспринимается как "национальный символ". Считается даже, что ее регулярное употребление вводит русского человека в некое пограничное состояние балансирования между жизнью и смертью, которое обладает особой экзистенциальной ценностью. Но это, конечно, крайняя точка зрения бытописателей-почвенников, идеализирующих даже самые темные стороны народной жизни. Чаще тотальную склонность Руси к водке объясняют рационально: особенностями климата (очень холодно, надо согреться), обусловленной климатическими факторами депрессией (неизбывная грусть-тоска, которую только водкой и можно залить), очень плохими социально-бытовыми условиями (грязь, темнота, нищета, отсутствие перспектив).
Впрочем, с водкой связано важное направление культурного самосознания русских - карнавальное. Оно отражает так называемую "широту русской души" - гулять так гулять, пить так пить, каяться так каяться. "Небесными покровителями" этой русской стихии должны быть по праву признаны "благочестивейший царь и великий князь" Иван Васильевич Грозный и "святой старец" Григорий Ефимович Распутин. Впрочем, корнями своими уходит это мифологическое представление о русском человеке, который велик во всем - и в падении своем, и в восстании, который ничего не может делать "чуть-чуть", "помаленьку", а всему отдается сполна и фанатически, - в более глубокую древность. Этот культурный архетип, причем применительно именно к алкоголю, канонизировала "Повесть временных лет", где важнейшее духовно-историческое решение Руси - решение о принятии Православия, - помимо прочего, мотивировано и таким доводом, звучащим из уст св. равноапостольного великого князя Владимира: "Руси есть веселие пити, не можем без того жити".
Трезвенник всегда вызывал на Руси недоверие, воспринимался как инородец. А "пьяненький", наоборот, пробуждал жалость, материнские чувства в русских женщинах. Это хорошо видно на примере преобладающей модели женского поведения и в современной русской глубинке. Оборотная сторона пьянства - злоба и агрессивность - тоже не вызывают отторжения у русских женщин, среди которых бытует мазохистское представление: "Не бьет - значит, не любит". И это "национальное качество" было неоднократно воспето не только упомянутыми выше бытописателями-почвенниками, певцами русского Бахуса, но и великими гениями русской классической литературы. Идеальная русская женщина сама не пьет, но чрез смиренное перенесение всяческих скорбей от пьющего мужа достигает просветления и необыкновенной чистоты. И это еще одна грань сакрализации русской водки.
Нельзя сказать, чтобы официальная Русская Церковь как-то специфически участвовала в создании культа водки. Напротив, она периодически пыталась бросать ему, вкупе с другими проявлениями карнавальной народной культуры, вызов. Жесткие решения против "запойства" (правда, преимущественно в среде духовенства) принял Стоглавый Собор в середине XVI века. Однако радикальной и последовательной борьбы Церкви против водки на Руси все же не было. Праздничные пиршества и застолья издревле стали частью едва ли ни литургической жизни Церкви, в том числе и в монастырях, многие из которых даже специализировались на производстве алкоголя. Образ пьяного попа вполне органично бытует в русской культуре, считается естественным и не вызывает особого протеста. Главное, чтобы степень опьянения позволяла более или менее сносно совершать требы.
В новейшее время РПЦ МП также не принимала особого участия в государственных антиалкогольных кампаниях, самой заметной из которых была "горбачевская". Известен единственный прецедент - указ епископа Михаила (Мудьюгина) по Вологодской епархии в 1987 году, ограничивающий употребление алкоголя в Церкви.
Современная церковная среда выработала особое представление об алкоголизме как неизбежной "профессиональной болезни" определенной части клириков. В первую очередь, это касается диаконов крупных соборов, которым алкоголь якобы нужен для голоса и которые, к тому же, потребляют большие объемы Святых Даров (невзирая на то, что это величайшая святыня, она, по свидетельству священнослужителей, не теряет физических свойств, которыми обладает вино). Церковное да и светское общество снисходительно относятся к "маленьким слабостям" священнослужителей, учитывая, что распространение в их среде алкоголизма и некоторых других специфических пороков, выглядит как "детская шалость" на фоне нравов, царящих в нецерковной среде. Но такой подход характерен для "невоцерковленных" или "малоцерковных" людей. Более углубленные в церковную жизнь ревнители благочестия видят, что некоторые священнослужители, увлекшись собственным греховным падением, далеко обходят своих светских "коллег" по греху. Но их стараются "не осуждать", потому что в Церкви "благодать все-таки еще есть", гарантом чему являются единичные "святые старцы", не впадающие в пороки, распространенные среди обычного клира.
Помимо бытовой, отношения РПЦ МП с алкоголем имеют и коммерческую составляющую. Будучи "национальным напитком", водка приносит производителям и торговцам миллиарды долларов ежегодно, причем значительная часть оборота алкогольной продукции находится в России "в тени". Едва ли ни половину рынка составляет нелегально произведенная и проданная водка, часто "паленая", то есть суррогатная, смертельно опасная. Разумеется, многие архиереи, "продвинутые" настоятели городских храмов и наместники монастырей не могут остаться в стороне от таких мощных финансовых потоков, особенно, если в районе их "пастырской ответственности" присутствует какое-нибудь ликеро-водочное производство. Примеры подобного "соработничества" на ниве "возрождения духовности" за счет средств, вырученных от спаивания народа, есть в Костромской, Белгородской, Московской, Рязанской, Екатеринбургской и других епархиях. Освящая часовни на водочных заводах или источники воды для производства водки, иерархи говорят разные громкие слова, особенно кощунственно звучащие в подобных контекстах. Например, архиепископ Белгородский и Староосколький Иоанн (Попов) месяц назад заявил, что использование чистой освященной воды для производства водки на Валуйском ликеро-водочном заводе является совместным вкладом Церкви и завода в "национальный проект" поддержки здравоохранения России! Не брезгуют водочными деньгами и на высшем церковном уровне: в конце 90-х гремел "водочный скандал" вокруг ведомства митрополита Кирилла (Гундяева), а в мае этого года выяснилось, что и сам Патриарх сотрудничает с группой компаний "Союз-Виктан".
Совершенно особое, правда, чуть более мелкое, направление церковно-алкогольного бизнеса представляет собой так называемое "церковное вино". Под прикрытием общеизвестного факта, что без вина нельзя обойтись при совершении литургии, епархии, приходы, монастыри и связанные с ними коммерческие структуры развернули широкую торговлю "церковным вином". Например, в Екатеринбургской епархии РПЦ МП недавно действовала разнарядка, сколько тысяч бутылок молдавского вина (епархией управляет этнический молдаванин - Викентий (Морарь)) должен реализовать за месяц каждый приход. Объем рынка сугубо "церковного" алкоголя и объемы прибыли, которые он приносит, выявить практически невозможно, потому что вся торговля в церковных лавках находится "в тени", там нет кассовых аппаратов, а налоговые органы боятся контролировать Церковь. Под "церковное вино" мимикрирует низкопробная плодово-ягодная бормотуха, которая продается в каждом ларьке России под брендами "Монастырское", "Шепот монаха", "Церковный кагор" и т.п.