Вот, выкладываю полный текст "Иуды из Кариота" Леонида Андреева. Один из моих любимых писателей.
Иисуса Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота -- человекочень дурной славы и его нужно остерегаться. Одни из учеников, бывавшие вИудее, хорошо знали его сами, другие много слыхали о нем от людей, и не былоникого, кто мог бы сказать о нем доброе слово. И если порицали его добрые,говоря, что Иуда корыстолюбив, коварен, наклонен к притворству и лжи, то идурные, которых расспрашивали об Иуде, поносили его самыми жестокимисловами. "Он ссорит нас постоянно,-- говорили они, отплевываясь,-- он думаетчто-то свое и в дом влезает тихо, как скорпион, а выходит из него с шумом. Иу воров есть друзья, и у грабителей есть товарищи, и у лжецов есть жены,которым говорят они правду, а Иуда смеется над ворами, как и над честными,хотя сам крадет искусно, и видом своим безобразнее всех жителей в Иудее.Нет, не наш он, этот рыжий Иуда из Кариота",-- говорили дурные, удивляя этимлюдей добрых, для которых не было большой разницы между ним и всемиостальными порочными людьми Иудеи.Рассказывали далее, что свою жену Иуда бросил давно, и живет онанесчастная и голодная, безуспешно стараясь из тех трех камней, чтосоставляют поместье Иуды, выжать хлеб себе на пропитание. Сам же он многолет шатается бессмысленно в народе и доходил даже до одного моря и додругого моря, которое еще дальше, и всюду он лжет, кривляется, зорковысматривает что-то своим воровским глазом, и вдруг уходит внезапно,оставляя по себе неприятности и ссору -- любопытный, лукавый и злой, какодноглазый бес. Детей у него не было, и это еще раз говорило, что Иуда --дурной человек и не хочет бог потомства от Иуды.Никто из учеников не заметил, когда впервые оказался около Христа этотрыжий и безобразный иудей, но уж давно неотступно шел он по ихнему пути,вмешивался в разговоры, оказывал маленькие услуги, кланялся, улыбался изаискивал. И то совсем привычен он становился, обманывая утомленное зрение,то вдруг бросался в глаза и в уши, раздражая их, как нечтоневиданно-безобразное, лживое и омерзительное. Тогда суровыми словамиотгоняли его, и на короткое время он пропадал где-то у дороги,-- а потомснова незаметно появлялся, услужливый, льстивый и хитрый, как одноглазыйбес. И не было сомнения для некоторых из учеников, что в желании егоприблизиться к Иисусу скрывалось какое-то тайное намерение, был злой иковарный расчет.Но не послушал их советов Иисус, не коснулся его слуха их пророческийголос. С тем духом светлого противоречия, который неудержимо влек его котверженным и нелюбимым, он решительно принял Иуду и включил его в кругизбранных. Ученики волновались и сдержанно роптали, а он тихо сидел, лицом кзаходящему солнцу, и слушал задумчиво, может быть, их, а может быть, ичто-нибудь другое. Уж десять дней не было ветра, и все тот же оставался, недвигаясь и не меняясь, прозрачный воздух, внимательный и чуткий. И казалось,будто бы сохранил он в своей прозрачной глубине все то, что кричалось ипелось в эти дни людьми, животными и птицами,-- слезы, плач и веселую песню.молитву и проклятия, и от этих стеклянных, застывших голосов был он такойтяжелый, тревожный, густо насыщенный незримой жизнью. И еще раз заходилосолнце. Тяжело пламенеющим шаром скатывалось оно книзу, зажигая небо, и всена земле, что было обращено к нему: смуглое лицо Иисуса, стены домов илистья деревьев,-- все покорно отражало тот далекий и страшно задумчивыйсвет. Белая стена уже не была белою теперь, и не остался белым красный городна красной горе.И вот пришел Иуда.Пришел он, низко кланяясь, выгибая спину, осторожно и пугливо вытягиваявперед свою безобразную бугроватую голову -- как раз такой, какимпредставляли его знающие. Он был худощав, хорошего роста, почти такого же,как Иисус, который слегка сутулился от привычки думать при ходьбе и от этогоказался ниже, и достаточно крепок силою был он, по-видимому, но зачем-топритворялся хилым и болезненным и голос имел переменчивый: то мужественный исильный, то крикливый, как у старой женщины, ругающей мужа, досадно-жидкий инеприятный для слуха, и часто слова Иуды хотелось вытащить из своих ушей,как гнилые, шероховатые занозы. Короткие рыжие волосы не скрывали странной инеобыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным удароммеча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушалнедоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия,за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв. Двоилосьтак же и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом,была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки.На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская изастывшая, и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною отшироко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ниночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму, но оттого ли, что рядомс ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в его полную слепоту. Когда вприпадке робости или волнения Иуда закрывал свой живой глаз и качал головой,этот качался вместе с движениями головы и молчаливо смотрел. Даже люди,совсем лишенные проницательности, ясно понимали, глядя на Искариота, чтотакой человек не может принести добра, а Иисус приблизил его и даже рядом ссобою -- рядом с собою посадил Иуду.Брезгливо отодвинулся Иоанн, любимый ученик, и все остальные, любяучителя своего, неодобрительно потупились. А Иуда сел -- и, двигая головоюнаправо и налево, тоненьким голоском стал жаловаться на болезни, на то, чтоу него болит грудь по ночам, что, всходя на горы, он задыхается, а стоя украя пропасти, испытывает головокружение и едва удерживается от глупогожелания броситься вниз. И многое другое безбожно выдумывал он, как будто непонимая, что болезни приходят к человеку не случайно, а родятся отнесоответствия поступков его с заветами предвечного. Потирал грудь широкоюладонью и даже кашлял притворно этот Иуда из Кариота при общем молчании ипотупленных взорах.Иоанн, не глядя на учителя, тихо спросил Петра Симонова, своего друга:-- Тебе не наскучила эта ложь? Я не могу дольше выносить ее и уйдуотсюда.Петр взглянул на Иисуса, встретил его взор и быстро встал.-- Подожди! -- сказал он другу. Еще раз взглянул на Иисуса, быстро, каккамень, оторванный от горы, двинулся к Иуде Искариоту и громко сказал ему сширокой и ясной приветливостью:-- Вот и ты с нами, Иуда.Ласково похлопал его рукою по согнутой спине и, не глядя на учителя, ночувствуя на себе взор его, решительно добавил своим громким голосом,вытеснявшим всякие возражения, как вода вытесняет воздух:-- Это ничего, что у тебя такое скверное лицо: в наши сети попадаютсяеще и не такие уродины, а при еде-то они и есть самые вкусные. И не нам,рыбарям господа нашего, выбрасывать улов только потому, что рыба колюча иодноглаза. Я видел однажды в Тире осьминога, пойманного тамошними рыбаками,и так испугался, что хотел бежать. А они посмеялись надо мною, рыбаком изТивериады, и дали мне поесть его, и я попросил еще, потому что было оченьвкусно. Помнишь, учитель, я рассказывал тебе об этом, и ты тоже смеялся. Аты. Иуда, похож на осьминога -- только одною половиною.И громко захохотал, довольный своею шуткой. Когда Петр что-нибудьговорил, слова его звучали так твердо, как будто он прибивал их гвоздями.Когда Петр двигался или что-нибудь делал, он производил далеко слышный шум ивызывал ответ у самых глухих вещей: каменный пол гудел под его ногами, дверидрожали и хлопали, и самый воздух пугливо вздрагивал и шумел. В ущельях горего голос будил сердитое эхо, а по утрам на озере, когда ловили рыбу, онкругло перекатывался по сонной и блестящей воде и заставлял улыбаться первыеробкие солнечные лучи. И, вероятно, они любили за это Петра: на всех другихлицах еще лежала ночная тень, а его крупная голова, и широкая обнаженнаягрудь, и свободно закинутые руки уже горели в зареве восхода.Слова Петра, видимо одобренные учителем, рассеяли тягостное состояниесобравшихся. Но некоторых, также бывавших у моря и видевших осьминога,смутил его чудовищный образ, приуроченный Петром столь легкомысленно кновому ученику. Им вспомнились: огромные глаза, десятки жадных щупальцев,притворное спокойствие,-- и раз! -- обнял, облил, раздавил и высосал, ниразу не моргнувши огромными глазами. Что это? Но Иисус молчит, Иисусулыбается и исподлобья с дружеской насмешкой смотрит на Петра, продолжающегогорячо рассказывать об осьминоге,-- и один за другим подходили к Иудесмущенные ученики, заговаривали ласково, но отходили быстро и неловко.И только Иоанн Зеведеев упорно молчал да Фома, видимо, не решалсяничего сказать, обдумывая происшедшее. Он внимательно разглядывал Христа иИуду, сидевших рядом, и эта странная близость божественной красоты ичудовищного безобразия, человека с кротким взором и осьминога с огромными,неподвижными, тускло-жадными глазами угнетала его ум, как неразрешимаязагадка. Он напряженно морщил прямой, гладкий лоб, щурил глаза, думая, чтотак будет видеть лучше, но добивался только того, что у Иуды как будто ивправду появлялись восемь беспокойно шевелящихся ног. Но это было неверно.Фома понимал это и снова упорно смотрел.А Иуда понемногу осмеливался: расправил руки, согнутые в локтях,ослабил мышцы, державшие его челюсти в напряжении, и осторожно началвыставлять на свет свою бугроватую голову. Она и раньше была у всех на виду,но Иуде казалось, что она глубоко и непроницаемо скрыта от глаз какой-тоневидимой, но густою и хитрою пеленою. И вот теперь, точно вылезая из ямы,он чувствовал на свету свой странный череп, потом глаза -- остановился --решительно открыл все свое лицо. Ничего не произошло. Петр ушел куда-то,Иисус сидел задумчиво, опершись головою на руку, и тихо покачивал загорелойногою, ученики разговаривали между собой, и только Фома внимательно исерьезно рассматривал его как добросовестный портной, снимающий мерку. Иудаулыбнулся -- Фома не ответил на улыбку, но, видимо, принял ее в расчет, каки все остальное, и продолжал разглядывать. Но что-то неприятное тревожилолевую сторону Иудина лица,-- оглянулся: на него из темного угла холодными икрасивыми очами смотрит Иоанн, красивый, чистый, не имеющий ни одного пятнана снежно-белой совести. И, идя, как и все ходят, но чувствуя так, будто онволочится по земле, подобно наказанной собаке. Иуда приблизился к нему исказал:-- Почему ты молчишь, Иоанн? Твои слова как золотые яблоки в прозрачныхсеребряных сосудах, подари одно из них Иуде, который так беден.Иоанн пристально смотрел в неподвижный, широко открытый глаз и молчал.И видел, как отполз Иуда, помедлил нерешительно и скрылся в темной глубинеоткрытой двери.Так как встала полная луна, то многие пошли гулять. Иисус также пошелгулять, и с невысокой кровли, где устроил свое ложе Иуда, он виделуходивших. В лунном свете каждая белая фигура казалась легкою и неторопливоюи не шла, а точно скользила впереди своей черной тени, и вдруг человекпропадал в чем-то черном, и тогда слышался его голос. Когда же люди вновьпоявлялись под луной, они казались молчащими -- как белые стены, как черныетени, как вся прозрачно-мглистая ночь. Уже почти все спали, когда Иудауслыхал тихий голос возвратившегося Христа. И все стихло в доме и вокругнего. Пропел петух, обиженно и громко, как днем, закричал где-топроснувшийся осел и неохотно, с перерывами умолк. А Иуда все не спал ислушал, притаившись. Луна осветила половину его лица и, как в замерзшемозере, отразилась странно в огромном открытом глазу.Вдруг он что-то вспомнил и поспешно закашлял, потирая ладоньюволосатую, здоровую грудь: быть может, кто-нибудь еще не спит и слушает, чтодумает Иуда.IIПостепенно к Иуде привыкли и перестали замечать его безобразие. Иисуспоручил ему денежный ящик, и вместе с этим на него легли все хозяйственныезаботы: он покупал необходимую пищу и одежду, раздавал милостыню, а во времястранствований приискивал место для остановки и ночлега. Все это он делалочень искусно, так что в скором времени заслужил расположение некоторыхучеников, видевших его старания. Лгал Иуда постоянно, но и к этому привыкли,так как не видели за ложью дурных поступков, а разговору Иуды и егорассказам она придавала особенный интерес и делала жизнь похожею на смешную,а иногда и страшную сказку.По рассказам Иуды выходило так, будто он знает всех людей, и каждыйчеловек, которого он знает, совершил в своей жизни какой-нибудь дурнойпоступок или даже преступление. Хорошими же людьми, по его мнению,называются те, которые умеют скрывать свои дела и мысли, но если такогочеловека обнять, приласкать и выспросить хорошенько, то из него потечет, какгной из проколотой раны, всякая неправда, мерзость и ложь. Он охотносознавался, что иногда лжет и сам, но уверял с клятвою, что другие лгут ещебольше, и если есть в мире кто-нибудь обманутый, так это он. Иуда.Случалось, что некоторые люди по многу раз обманывали его и так и этак. Так,некий хранитель сокровищ у богатого вельможи сознался ему однажды, что уждесять лет непрестанно хочет украсть вверенное ему имущество, но не может,так как боится вельможи и своей совести. И Иуда поверил ему,-- а он вдругукрал и обманул Иуду. Но и тут Иуда ему поверил,-- а он вдруг вернулукраденное вельможе и опять обманул Иуду. И все обманывают его, дажеживотные: когда он ласкает собаку, она кусает его за пальцы, а когда он бьетее палкой -- она лижет ему ноги и смотрит в глаза, как дочь. Он убил этусобаку, глубоко зарыл ее и даже заложил большим камнем, но кто знает? Можетбыть, оттого, что он ее убил, она стала еще более живою и теперь не лежит вяме, а весело бегает с другими собаками.Все весело смеялись на рассказ Иуды, и сам он приятно улыбался, щурясвой живой и насмешливый глаз, и тут же, с тою же улыбкой сознавался, чтонемного солгал: собаки этой он не убивал. Но он найдет ее непременно инепременно убьет, потому что не желает быть обманутым. И от этих слов Иудысмеялись еще больше.Но иногда в своих рассказах он переходил границы вероятного иправдоподобного и приписывал людям такие наклонности, каких не имеет дажеживотное, обвинял в таких преступлениях, каких не было и никогда не бывает.И так как он называл при этом имена самых почтенных людей, то некоторыевозмущались клеветою, другие же шутливо спрашивали:-- Ну, а твои отец и мать. Иуда, не были ли они хорошие люди?Иуда прищуривал глаз, улыбался и разводил руками. И вместе спокачиванием головы качался его застывший, широко открытый глаз и молчаливосмотрел.-- А кто был мой отец? Может быть, тот человек, который бил менярозгой, а может быть, и дьявол, и козел, и петух. Разве может Иуда знатьвсех, с кем делила ложе его мать? У Иуды много отцов, про которого выговорите?Но тут возмущались все, так как сильно почитали родителей, и Матфей,весьма начитанный в Писании, строго говорил словами Соломона:-- Кто злословит отца своего и мать свою, того светильник погаснетсреди глубокой тьмы.Иоанн же Зеведеев надменно бросал:-- Ну, а мы? Что о нас дурного скажешь ты, Иуда из Кариота?Но тот с притворным испугом замахал руками, сгорбился и заныл, какнищий, тщетно выпрашивающий подаяния у прохожего:-- Ах, искушают бедного Иуду! Смеются над Иудой, обмануть хотятбедного, доверчивого Иуду!И пока в шутовских гримасах корчилась одна сторона его лица, другаякачалась серьезно и строго, и широко смотрел никогда не смыкающийся глаз.Больше всех и громче всех хохотал над шутками Искариота Петр Симонов. Нооднажды случилось так, что он вдруг нахмурился, сделался молчалив и печалени поспешно отвел Иуду в сторону, таща его за рукав.-- А Иисус? Что ты думаешь об Иисусе? -- наклонившись, спросил онгромким шепотом.-- Только не шути, прошу тебя.Иуда злобно взглянул на него:-- А ты что думаешь?Петр испуганно и радостно прошептал:-- Я думаю, что он -- сын бога живого.-- Зачем же ты спрашиваешь? Что может тебе сказать Иуда, у которогоотец козел!-- Но ты его любишь? Ты как будто никого не любишь, Иуда.С той же странной злобою Искариот бросил отрывисто и резко:-- Люблю.После этого разговора Петр дня два громко называл Иуду своимдругом-осьминогом, а тот неповоротливо и все так же злобно старалсяускользнуть от него куда-нибудь в темный угол и там сидел угрюмо, светлеясвоим белым несмыкающимся глазом.Вполне серьезно слушал Иуду один только Фома: он не понимал шуток,притворства и лжи, игры словами и мыслями и во всем доискивалсяосновательного и положительного. И все рассказы Искариота о дурных людях ипоступках он часто перебивал короткими деловыми замечаниями:-- Это нужно доказать. Ты сам это слышал? А кто еще был при этом, крометебя? Как его зовут?Иуда раздражался и визгливо кричал, что он все это сам видел и самслышал, но упрямый Фома продолжал допрашивать неотвязчиво и спокойно, покаИуда не сознавался, что солгал, или не сочинял новой правдоподобной лжи, надкоторою тот надолго задумывался. И, найдя ошибку, немедленно приходил иравнодушно уличал лжеца. Вообще Иуда возбуждал в нем сильное любопытство, иэто создало между ними что-то вроде дружбы, полной крика, смеха иругательств -- с одной стороны, и спокойных, настойчивых вопросов -- сдругой. Временами Иуда чувствовал нестерпимое отвращение к своему странномудругу и, пронизывая его острым взглядом, говорил раздраженно, почти смольбою:-- Но чего ты хочешь? Я все сказал тебе, все.-- Я хочу, чтобы ты доказал, как может быть козел твоим отцом? -- сравнодушной настойчивостью допрашивал Фома и ждал ответа.Случилось, что после одного из таких вопросов Иуда вдруг замолчал иудивленно с ног до головы ощупал его глазом: увидел длинный, прямой стан,серое лицо, прямые прозрачно-светлые глаза, две толстые складки, идущие относа и пропадающие в жесткой, ровно подстриженной бороде, и убедительносказал:-- Какой ты глупый, Фома! Ты что видишь во сне:дерево, стену, осла?И Фома как-то странно смутился и ничего не возразил. А ночью, когдаИуда уже заволакивал для сна свой живой и беспокойный глаз, он вдруг громкосказал с своего ложа -- они оба спали теперь вместе на кровле:-- Ты не прав, Иуда. Я вижу очень дурные сны. Как ты думаешь: за своисны также должен отвечать человек?-- А разве сны видит кто-нибудь другой, а не он сам? Фома тихо вздохнули задумался. А Иуда презрительно улыбнулся, плотно закрыл свой воровскойглаз и спокойно отдался своим мятежным снам, чудовищным грезам, безумнымвидениям, на части раздиравшим его бугроватый череп.Когда, во время странствований Иисуса по Иудее, путники приближались ккакому-нибудь селению, Искариот рассказывал дурное о жителях его и предвещалбеду. Но почти всегда случалось так, что люди, о которых говорил он дурно, срадостью встречали Христа и его друзей, окружали их вниманием и любовью истановились верующими, а денежный ящик Иуды делался так полон, что труднобыло его нести. И тогда над его ошибкой смеялись, а он покорно разводилруками и говорил:-- Так! Так! Иуда думал, что они плохие, а они хорошие:и поверили быстро, и дали денег. Опять, значит, обманули Иуду, бедного,доверчивого Иуду из Кариота!Но как-то раз, уже далеко отойдя от селения, встретившего их радушно,Фома и Иуда горячо заспорили и, чтобы решить спор, вернулись обратно. Толькона другой день догнали они Иисуса с учениками, и Фома имел вид смущенный игрустный, а Иуда глядел так гордо, как будто ожидал, что вот сейчас всеначнут его поздравлять и благодарить. Подойдя к учителю, Фома решительнозаявил:-- Иуда прав, господи. Это были злые и глупые люди, и на камень упалосемя твоих слов.И рассказал, что произошло в селении. Уж после ухода из него Иисуса иего учеников одна старая женщина начала кричать, что у нее укралимолоденького беленького козленка, и обвинила в покраже ушедших. Вначале снею спорили, а когда она упрямо доказывала, что больше некому было украсть,как Иисусу, то многие поверили и даже хотели пуститься в погоню. И хотявскоре нашли козленка запутавшимся в кустах, но все-таки решили, что Иисусобманщик и, может быть, даже вор.-- Так вот как! -- вскричал Петр, раздувая ноздри.-- Господи, хочешь, явернусь к этим глупцам, и...Но молчавший все время Иисус сурово взглянул на него, и Петр замолчал искрылся сзади, за спинами других. И уже никто больше не заговаривал опроисшедшем, как будто ничего не случилось совсем и как будто не правоказался Иуда. Напрасно со всех сторон показывал он себя, стараясь сделатьскромным свое раздвоенное, хищное, с крючковатым носом лицо,-- на него неглядели, а если кто и взглядывал, то очень недружелюбно, даже с презрениемкак будто.И с этого же дня как-то странно изменилось к нему отношение Иисуса. Ипрежде почему-то было так, что Иуда никогда не говорил прямо с Иисусом, итот никогда прямо не обращался к нему, но зато часто взглядывал на неголасковыми глазами, улыбался на некоторые его шутки, и если долго не видел,то спрашивал: а где же Иуда? А теперь глядел на него, точно не видя, хотяпо-прежнему,-- и даже упорнее, чем прежде,-- искал его глазами всякий раз,как начинал говорить к ученикам или к народу, но или садился к нему спиною ичерез голову бросал слова свои на Иуду, или делал вид, что совсем его незамечает. И что бы он ни говорил, хотя бы сегодня одно, а завтра совсемдругое, хотя бы даже то самое, что думает и Иуда,-- казалось, однако, что онвсегда говорит против Иуды. И для всех он был нежным и прекрасным цветком,благоухающей розою ливанскою, а для Иуды оставлял одни только острые шипы --как будто нет сердца у Иуды, как будто глаз и носа нет у него и не лучше,чем все, понимает он красоту нежных и беспорочных лепестков.-- Фома! Ты любишь желтую ливанскую розу, у которой смуглое лицо иглаза, как у серны? -- спросил он своего друга однажды, и тот равнодушноответил:-- Розу? Да, мне приятен ее запах. Но я не слыхал, чтобы у роз былисмуглые лица и глаза, как у серны.-- Как? Ты не знаешь и того, что у многорукого кактуса, который вчераразорвал твою новую одежду, один только красный цветок и один только глаз?Но и этого не знал Фома, хотя вчера кактус действительно вцепился в егоодежду и разорвал ее на жалкие клочки. Он ничего не знал, этот Фома, хотяобо всем расспрашивал, и смотрел так прямо своими прозрачными и яснымиглазами, сквозь которые, как сквозь финикийское стекло, было видно стенупозади его и привязанного к ней понурого осла.Произошел некоторое время спустя и еще один случай, в которомопять-таки правым оказался Иуда. В одном иудейском селении, которое оннастолько не хвалил, что даже советовал обойти его стороною, Христа принялиочень враждебно, а после проповеди его и обличения лицемеров пришли в яростьи хотели побить камнями его и учеников. Врагов было много, и, несомненно, имудалось бы осуществить свое пагубное намерение, если бы не Иуда из Карио-та.Охваченный безумным страхом за Иисуса, точно видя уже капли крови на егобелой рубашке. Иуда яростно и слепо бросался на толпу, грозил, кричал,умолял и лгал, и тем дал время и возможность уйти Иисусу и ученикам.Разительно проворный, как будто он бегал на десятке ног, смешной и страшныйв своей ярости и мольбах, он бешено метался перед толпою и очаровывал еекакой-то странной силой. Он кричал, что вовсе не одержим бесом Назарей, чтоон просто обманщик, вор, любящий деньги, как и все его ученики, как и самИуда,-- потрясал денежным ящиком, кривлялся и молил, припадая к земле. Ипостепенно гнев толпы перешел в смех и отвращение, и опустились поднятые скаменьями руки.-- Недостойны эти люди, чтобы умереть от руки честного,-- говорилиодни, в то время как другие задумчиво провожали глазами быстро удалявшегосяИуду.И снова ожидал Иуда поздравлений, похвал и благодарности, и выставлялна вид свою изодранную одежду, и лгал, что били его,-- но и на этот раз былон непонятно обманут. Разгневанный Иисус шел большими шагами и молчал, идаже Иоанн с Петром не осмеливались приблизиться к нему, и все, комупопадался на глаза Иуда в изодранной одежде, с своим счастливо-возбужденным,но все еще немного испуганным лицом, отгоняли его от себя короткими игневными восклицаниями. Как будто не он спас их всех, как будто не он спасих учителя, которого они так любят.-- Ты хочешь видеть глупцов? -- сказал он Фоме, задумчиво шедшемусзади.-- Посмотри: вот идут они по дороге, кучкой, как стадо баранов, иподымают пыль. А ты, умный Фома, плетешься сзади, а я, благородный,прекрасный Иуда, плетусь сзади, как грязный раб, которому не место рядом сгосподином.-- Почему ты называешь себя прекрасным? -- удивился Фома.-- Потому что я красив,-- убежденно ответил Иуда и рассказал, многоеприбавляя, как он обманул врагов Иисуса и посмеялся над ними и их глупымикаменьями.-- Но ты солгал! -- сказал Фома.-- Ну да, солгал,-- согласился спокойно Искариот.-- Я им дал то, чтоони просили, а они вернули то, что мне нужно. И что такое ложь, мой умныйФома? Разве не большею ложью была бы смерть Иисуса?-- Ты поступил нехорошо. Теперь я верю, что отец твой -- дьявол. Это оннаучил тебя, Иуда.Лицо Искариота побелело и вдруг как-то быстро надвинулось на Фому --словно белое облако нашло и закрыло дорогу и Иисуса. Мягким движением Иудатак же быстро прижал его к себе, прижал сильно, парализуя движения, изашептал в ухо:-- Значит, дьявол научил меня? Так, так, Фома. А я спас Иисуса? Значит,дьявол любит Иисуса, значит, дьяволу нужен Иисус и правда? Так, так, Фома.Но ведь мой отец не дьявол, а козел. Может, и козлу нужен Иисус? Хе? А вамон не нужен, нет? И правда не нужна?Рассерженный и слегка испуганный Фома с трудом вырвался из липкихобъятий Иуды и быстро зашагал вперед, но вскоре замедлил шаги, стараясьпонять происшедшее.А Иуда тихонько плелся сзади и понемногу отставал. Вот в отдалениисмешались в пеструю кучку идущие, и уж нельзя было рассмотреть, которая изэтих маленьких фигурок Иисус. Вот и маленький Фома превратился в серую точку-- и внезапно все пропали за поворотом. Оглянувшись, Иуда сошел с дороги иогромными скачками спустился в глубину каменистого оврага. От быстрого ипорывистого бега платье его раздувалось и руки взмывали вверх, как дляполета. Вот на обрыве он поскользнулся и быстро серым комком скатился вниз,обдираясь о камни, вскочил и гневно погрозил горе кулаком:-- Ты еще, проклятая!..И, внезапно сменив быстроту движений угрюмой и сосредоточенноймедленностью, выбрал место у большого камня и сел неторопливо. Повернулся,точно ища удобного положения, приложил руки, ладонь с ладонью, к серомукамню и тяжело прислонился к ним головою. И так час и два сидел он, нешевелясь и обманывая птиц, неподвижный и серый, как сам серый камень. Ивпереди его, и сзади, и со всех сторон поднимались стены оврага, остройлинией обрезая края синего неба, и всюду, впиваясь в землю, высилисьогромные серые камни -- словно прошел здесь когда-то каменный дождь и вбесконечной думе застыли его тяжелые капли. И на опрокинутый, обрубленныйчереп похож был этот дико-пустынный овраг, и каждый камень в нем был какзастывшая мысль, и их было много, и все они думали -- тяжело, безгранично,упорно.Вот дружелюбно проковылял возле Иуды на своих шатких ногах обманутыйскорпион. Иуда взглянул на него, не отнимая от камня головы, и снованеподвижно остановились на чем-то его глаза, оба неподвижные, оба покрытыебелесою странною мутью, оба точно слепые и страшно зрячие. Вот из земли, изкамней, из расселин стала подниматься спокойная ночная тьма, окуталанеподвижного Иуду и быстро поползла вверх -- к светлому побледневшему небу.Наступила ночь с своими мыслями и снами.В эту ночь Иуда не вернулся на ночлег, и ученики, оторванные от думсвоих хлопотами о пище и питье, роптали на его нерадивость.IIIОднажды, около полудня, Иисус и ученики его проходили по каменистой игорной дороге, лишенной тени, и так как уже более пяти часов находились впути, то начал Иисус жаловаться на усталость. Ученики остановились, и Петр сдругом своим Иоанном разостлали на земле плащи свои и других учеников,сверху же укрепили их между двумя высокими камнями, и таким образом сделалидля Иисуса как бы шатер. И он возлег в шатре, отдыхая от солнечного зноя,они же развлекали его веселыми речами и шутками. Но, видя, что и речиутомляют его, сами же будучи мало чувствительны к усталости и жару,удалились на некоторое расстояние и предались различным занятиям. Кто посклону горы между камнями разыскивал съедобные корни и, найдя, приносилИисусу, кто, взбираясь все выше и выше, искал задумчиво границ голубеющейдали и, не находя, поднимался на новые островерхие камни. Иоанн нашел междукамней красивую, голубенькую ящерицу и в нежных ладонях, тихо смеясь, принесее Иисусу, и ящерица смотрела своими выпуклыми, загадочными глазами в егоглаза, а потом быстро скользнула холодным тельцем по его теплой руке ибыстро унесла куда-то свой нежный, вздрагивающий хвостик.Петр же, не любивший тихих удовольствий, а с ним Филипп занялись тем,что отрывали от горы большие камни и пускали их вниз, состязаясь в силе. И,привлеченные их громким смехом, понемногу собрались вокруг них остальные иприняли участие в игре. Напрягаясь, они отдирали от земли старый, обросшийкамень, поднимали его высоко обеими руками и пускали по склону. Тяжелый, онударялся коротко и тупо и на мгновение задумывался, потом нерешительно делалпервый скачок -- и с каждым прикосновением к земле, беря от нее быстроту икрепость, становился легкий, свирепый, всесокрушающий. Уже не прыгал, алетел он с оскаленными зубами, и воздух, свистя, пропускал его тупую,круглую тушу. Вот край,-- плавным последним движением камень взмывал кверхуи спокойно, в тяжелой задумчивости, округло летел вниз, на дно невидимойпропасти.-- Ну-ка, еще один! -- кричал Петр. Белые зубы его сверкали средичерной бороды и усов, мощная грудь и руки обнажились, и старые сердитыекамни, тупо удивляясь поднимающей их силе, один за другим покорно уносилисьв бездну. Даже хрупкий Иоанн бросал небольшие камешки и, тихо улыбаясь,смотрел на их забаву Иисус.-- Что же ты. Иуда? Отчего ты не примешь участия в игре,-- это,по-видимому, так весело? -- спросил Фома, найдя своего странного друга внеподвижности, за большим серым камнем.-- У меня грудь болит, и меня не звали.-- А разве нужно звать? Ну, так вот я тебя зову, иди. Посмотри, какиекамни бросает Петр.Иуда как-то боком взглянул на него, и тут Фома впервые смутнопочувствовал, что у Иуды из Кариота -- два лица. Но не успел он этогопонять, как Иуда сказал своим обычным тоном, льстивым и в то же времянасмешливым:-- Разве есть кто-нибудь сильнее Петра? Когда он кричит, все ослы вИерусалиме думают, что пришел их Мессия, и тоже поднимают крик. Ты слышалкогда-нибудь их крик, Фома?И, приветливо улыбаясь и стыдливо запахивая одеждою грудь, поросшуюкурчавыми рыжими волосами. Иуда вступил в круг играющих. И так как всем былоочень весело, то встретили его с радостью и громкими шутками, и даже Иоаннснисходительно улыбнулся, когда Иуда, кряхтя и притворно охая, взялся заогромный камень. Но вот он легко поднял его и бросил, и слепой, широкооткрытый глаз его, покачнувшись, неподвижнно уставился на Петра, а другой,лукавый и веселый, налился тихим смехом.-- Нет, ты еще брось! -- сказал Петр обиженно. И вот один за другимподнимали они и бросали гигантские камни, и, удивляясь, смотрели на нихученики. Петр бросал большой камень,-- Иуда еще больше. Петр, хмурый исосредоточенный, гневно ворочал обломок скалы, шатаясь, поднимал его и ронялвниз,-- Иуда, продолжая улыбаться, отыскивал глазом еще больший обломок,ласково впивался в него длинными пальцами, облипал его, качался вместе с ними, бледнея, посылал его в пропасть. Бросив свой камень, Петр откидывалсяназад и так следил за его падением,-- Иуда же наклонялся вперед, выгибался ипростирал длинные шевелящиеся руки, точно сам хотел улететь за камнем.Наконец оба они, сперва Петр, потом Иуда, схватились за старый, седой камень-- и не могли его поднять, ни тот, ни другой. Весь красный, Петр решительноподошел к Иисусу и громко сказал:-- Господи! я не хочу, чтобы Иуда был сильнее меня. Помоги мне поднятьтот камень и бросить.И тихо ответил ему что-то Иисус. Петр недовольно пожал широкимиплечами, но ничего не осмелился возразить и вернулся назад со словами:-- Он сказал: а кто поможет Искариоту? Но вот взглянул он на Иуду,который, задыхаясь и крепко стиснув зубы, продолжал еще обнимать упорныйкамень, и весело засмеялся:-- Вот так больной! Посмотрите, что делает наш больной, бедный Иуда!И засмеялся сам Иуда, так неожиданно уличенный в своей лжи, изасмеялись все остальные,-- даже Фома слегка раздвинул улыбкой свои прямые,нависшие на губы, серые усы. И так, дружелюбно болтая и смеясь, вседвинулись в путь, и Петр, совершенно примирившийся с победителем, время отвремени подталкивал его кулаком в бок и громко хохотал:-- Вот так больной!Все хвалили Иуду, все признавали, что он победитель, все дружелюбноболтали с ним, но Иисус,-- но Иисус и на этот раз не захотел похвалить Иуду.Молча шел он впереди, покусывая сорванную травинку, и понемногу один задругим переставали смеяться ученики и переходили к Иисусу. И в скоромвремени опять вышло так, что все они тесною кучкою шли впереди, а Иуда --Иуда-победитель -- Иуда сильный -- один плелся сзади, глотая пыль.Вот они остановились, и Иисус положил руку на плечо Петра, другой рукоюуказывая вдаль, где уже показался в дымке Иерусалим. И широкая, могучаяспина Петра бережно приняла эту тонкую, загорелую руку.На ночлег они остановились в Вифании, в доме Лазаря. И когда всесобрались для беседы. Иуда подумал, что теперь вспомнят о его победе надПетром, и сел поближе. Но ученики были молчаливы и необычно задумчивы.Образы пройденного пути: и солнце, и камень, и трава, и Христос, возлежащийв шатре, тихо плыли в голове, навевая мягкую задумчивость, рождая смутные,но сладкие грезы о каком-то вечном движении под солнцем. Сладко отдыхалоутомленное тело, и все оно думало о чем-то загадочно-прекрасном и большом,--и никто не вспомнил об Иуде.Иуда вышел. Потом вернулся. Иисус говорил, и в молчании слушали егоречь ученики. Неподвижно, как изваяние, сидела у ног его Мария и, закинувголову, смотрела в его лицо. Иоанн, придвинувшись близко, старался сделатьтак, чтобы рука его коснулась одежды учителя, но не обеспокоила его.Коснулся -- и замер. И громко и сильно дышал Петр, вторя дыханием своим речиИисуса.Искариот остановился у порога и, презрительно миновав взглядомсобравшихся, весь огонь его сосредоточил на Иисусе. И по мере того каксмотрел, гасло все вокруг него, одевалось тьмою и безмолвием, и толькосветлел Иисус с своею поднятой рукою. Но вот и он словно поднялся в воздух,словно растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозерноготумана, пронизанного светом заходящей луны, и мягкая речь его звучала где-тодалеко-далеко и нежно. И, вглядываясь в колеблющийся призрак, вслушиваясь внежную мелодию далеких и призрачных слов. Иуда забрал в железные пальцы всюдушу и в необъятном мраке ее, молча, начал строить что-то огромное.Медленно, в глубокой тьме, он поднимал какие-то громады, подобные горам, иплавно накладывал одна на другую, и снова поднимал, и снова накладывал, ичто-то росло во мраке, ширилось беззвучно, раздвигало границы. Вот куполомпочувствовал он голову свою, и в непроглядном мраке его продолжало растиогромное, и кто-то молча работал: поднимал громады, подобные горам,накладывал одну на другую и снова поднимал... И нежно звучали где-то далекиеи призрачные слова.Так стоял он, загораживая дверь, огромный и черный, и говорил Иисус, игромко вторило его словам прерывистое и сильное дыхание Петра. Но вдругИисус смолк -- резким незаконченным звуком, и Петр, точно проснувшись,восторженно воскликнул:-- Господи! Тебе ведомы глаголы вечной жизни! Но Иисус молчал ипристально глядел куда-то. И когда последовали за его взором, то увидели удверей окаменевшего Иуду с раскрытым ртом и остановившимися глазами. И, непоняв, в чем дело, засмеялись. Матфей же, начитанный в Писании, притронулсяк плечу Иуды и сказал словами Соломона:-- Смотрящий кротко -- помилован будет, а встречающийся в воротах --стеснит других.Иуда вздрогнул и даже вскрикнул слегка от испуга, и все у него --глаза, руки и ноги -- точно побежало в разные стороны, как у животного,которое внезапно увидело над собою глаза человека. Прямо к Иуде шел Иисус ислово какое-то нес на устах своих -- и прошел мимо Иуды в открытую и теперьсвободную дверь.Уже в середине ночи обеспокоенный Фома подошел к ложу Иуды, присел накорточки и спросил:-- Ты плачешь. Иуда?-- Нет. Отойди, Фома.-- Отчего же ты стонешь и скрипишь зубами? Ты нездоров?Иуда помолчал, и из уст его, одно за другим, стали падать тяжелыеслова, налитые тоскою и гневом.-- Почему он не любит меня? Почему он любит тех? Разве я не красивее,не лучше, не сильнее их? Разве не я спас ему жизнь, пока те бежали,согнувшись, как трусливые собаки?-- Мой бедный друг, ты не совсем прав. Ты вовсе не красив, и язык твойтак же неприятен, как и твое лицо. Ты лжешь и злословишь постоянно, как жеты хочешь, чтобы тебя любил Иисус?Но Иуда точно не слышал его и продолжал, тяжело шевелясь в темноте:-- Почему он не с Иудой, а с теми, кто его не любит? Иоанн принес емуящерицу -- я принес бы ему ядовитую змею. Петр бросал камни -- я гору быповернул для него! Но что такое ядовитая змея? Вот вырван у нее зуб, иожерельем ложится она вокруг шеи. Но что такое гора, которую можно срытьруками и ногами потоптать? Я дал бы ему Иуду, смелого, прекрасного Иуду! Атеперь он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда.-- Ты что-то странное говоришь. Иуда!-- Сухая смоковница, которую нужно порубить секирою,-- ведь это я, этообо мне он сказал. Почему же он не рубит? он не смеет, Фома. Я его знаю: онбоится Иуды! Он прячется от смелого, сильного, прекрасного Иуды! Он любитглупых, предателей, лжецов. Ты лжец, Фома, ты слыхал об этом?Фома очень удивился и хотел возражать, но подумал, что Иуда простобранится, и только покачал в темноте головою. И еще сильнее затосковал Иуда,он стонал, скрежетал зубами, и слышно было, как беспокойно движется подпокрывалом все его большое тело.-- Что так болит у Иуды? Кто приложил огонь к его телу? Он сына своегоотдает собакам! Он дочь свою отдает разбойникам на поругание, невесту свою-- на непотребство. Но разве не нежное сердце у Иуды? Уйди, Фома, уйди,глупый. Пусть один останется сильный, смелый, прекрасный Иуда!IVИуда утаил несколько динариев, и это открылось благодаря Фоме, которыйвидел случайно, сколько было дано денег. Можно было предположить, что этоуже не в первый раз Иуда совершает кражу, и все пришли в негодование.Разгневанный Петр схватил Иуду за ворот его платья и почти волоком притащилк Иисусу, и испуганный, побледневший Иуда не сопротивлялся.-- Учитель, смотри! Вот он -- шутник! Вот он -- вор! Ты ему поверил, аон крадет наши деньги. Вор! Негодяй! Если ты позволишь, я сам...Но Иисус молчал. И, внимательно взглянув на него, Петр быстро покраснели разжал руку, державшую ворот. Иуда стыдливо оправился, искоса поглядел наПетра и принял покорно-угнетенный вид раскаявшегося преступника.-- Так вот как! -- сердито сказал Петр и громко хлопнул дверью, уходя.И все были недовольны и говорили, что ни за что не останутся теперь сИудою,-- но Иоанн что-то быстро сообразил и проскользнул в дверь, за котороюслышался тихий и как будто даже ласковый голос Иисуса. И когда по прошествиивремени вышел оттуда, то был бледный, и потупленные глаза его краснели какбы от недавних слез.-- Учитель сказал... Учитель сказал, что Иуда может брать денег,сколько он хочет.Петр сердито засмеялся. Быстро, с укором взглянул на него Иоанн и,внезапно загоревшись весь, смешивая слезы с гневом, восторг со слезами,звонко воскликнул:-- И никто не должен считать, сколько денег получил Иуда. Он наш брат,и все деньги его, как и наши, и если ему нужно много, пусть берет много,никому не говоря и ни с кем не советуясь. Иуда наш брат, и вы тяжко обиделиего -- так сказал учитель... Стыдно нам, братья!В дверях стоял бледный, криво улыбавшийся Иуда, и легким движениемИоанн приблизился и трижды поцеловал его. За ним, оглядываясь друг на друга,смущенно подошли Иаков, Филипп и другие,-- после каждого поцелуя Иудавытирал рот, но чмокал громко, как будто этот звук доставлял емуудовольствие. Последним подошел Петр.-- Все мы тут глупые, все слепые. Иуда. Один он видит, один он умный.Мне можно поцеловать тебя?-- Отчего же? Целуй! -- согласился Иуда.Петр крепко поцеловал его и на ухо громко сказал:-- А я тебя чуть не удушил! Они хоть так, а я прямо за горло! Тебе небольно было?-- Немножко.-- Пойду к нему и все расскажу. Ведь я и на него рассердился,-- мрачносказал Петр, стараясь тихонько, без шума, отворить дверь.-- А что же ты, Фома? -- строго спросил Иоанн, наблюдавший задействиями и словами учеников.-- Я еще не знаю. Мне нужно подумать. И долго думал Фома, почти весьдень. Разошлись по делам своим ученики, и уже где-то за стеною громко ивесело кричал Петр, а он все соображал. Он сделал бы это быстрее, но емунесколько мешал Иуда, неотступно следивший за ним насмешливым взглядом иизредка серьезно спрашивавший:-- Ну как, Фома? Как идет дело?Потом Иуда притащил свой денежный ящик и громко, звеня монетами ипритворно не глядя на Фому, стал считать деньги.-- Двадцать один, двадцать два, двадцать три... Смотри, Фома, опятьфальшивая монета. Ах, какие все люди мошенники, они даже жертвуют фальшивыеденьги... Двадцать четыре... А потом опять скажут, что украл Иуда...Двадцать пять, двадцать шесть...Фома решительно подошел к нему -- уже к вечеру это было -- и сказал:-- Он прав, Иуда. Дай я поцелую тебя.-- Вот как? Двадцать девять, тридцать. Напрасно. Я опять буду красть.Тридцать один...-- Как же можно красть, когда нет ни своего, ни чужого. Ты простобудешь брать, сколько тебе нужно, брат.-- И это столько времени тебе понадобилось, чтобы повторить только егослова? Не дорожишь же ты временем, умный Фома.-- Ты, кажется, смеешься надо мною, брат?-- И подумай, хорошо ли ты поступаешь, добродетельный Фома, повторяяслова его? Ведь это он сказал -- "свое",-- а не ты. Это он поцеловал меня --вы же только осквернили мне рот. Я и до сих пор чувствую, как ползают по мневаши мокрые губы. Это так отвратительно, добрый Фома. Тридцать восемь,тридцать девять, сорок. Сорок динариев, Фома, не хочешь ли проверить?-- Ведь он наш учитель. Как же нам не повторять слов учителя?-- Разве отвалился ворот у Иуды? Разве он теперь голый и его не за чтосхватить? Вот уйдет учитель из дому, и опять украдет нечаянно Иуда тридинария, и разве не за тот же ворот вы схватите его?-- Мы теперь знаем. Иуда. Мы поняли.-- А разве не у всех учеников плохая память? И разве не всех учителейобманывали их ученики? Вот поднял учитель розгу -- ученики кричат: мы знаем,учитель! А ушел учитель спать, и говорят ученики: не этому ли учил насучитель? И тут. Сегодня утром ты назвал меня: вор. Сегодня вечером ты зовешьменя: брат. А как ты назовешь меня завтра?Иуда засмеялся и, легко поднимая рукою тяжелый, звенящий ящик,продолжал:-- Когда дует сильный ветер, он поднимает сор. И глупые люди смотрят насор и говорят: вот ветер! А это только сор, мой добрый Фома, ослиный помет,растоптанный ногами. Вот встретил он стену и тихо лег у подножия ее. а ветерлетит дальше, ветер летит дальше, мой добрый Фома!Иуда предупредительно показал рукой через стену и снова засмеялся.-- Я рад, что тебе весело.-- сказал Фома.-- Но очень жаль, что в твоейвеселости так много зла.-- Как же не быть веселым человеку, которого столько целовали и которыйтак полезен? Если бы я не украл трех динариев, разве узнал бы Иоанн, чтотакое восторг? И разве не приятно быть крюком, на который вывешивает дляпросушки: Иоанн -- свою отсыревшую добродетель, Фома -- свой ум, поеденныймолью?-- Мне кажется, что лучше мне уйти.-- Но ведь я же шучу. Я шучу, мой добрый Фома,-- я только хотел знать,действительно ли ты желаешь поцеловать старого, противного Иуду, вора,который украл три динария и отдал их блуднице.-- Блуднице? -- удивился Фома.-- А об этом ты сказал учителю?-- Вот ты опять сомневаешься, Фома. Да, блуднице. Но если бы ты знал,Фома, что это была за несчастная женщина. Уже два дня она ничего не ела...-- Ты это знаешь наверное? -- смутился Фома.-- Да, конечно. Ведь я сам два дня был с нею и видел, что она ничего неест и пьет только красное вино. Она шаталась от истощения, и я падал вместес нею...Фома быстро встал и, уже отойдя на несколько шагов, кинул Иуде:-- По-видимому, в тебя вселился сатана. Иуда. И, уходя, слышал внаступивших сумерках, как жалобно позванивал в руках Иуды тяжелый денежныйящик. И как будто смеялся Иуда.Но уже на другой день Фоме пришлось сознаться, что он ошибся в Иуде --так прост, мягок и в то же время серьезен был Искариот. Он не кривлялся, нешутил злоречиво, не кланялся и не оскорблял, но тихо и незаметно делал своехозяйственное дело. Был он проворен, как и прежде,-- точно не две ноги, каку всех людей, а целый десяток имел их, но бегал бесшумно, без писка, воплейи смеха, похожего на смех гиены, каким раньше сопровождал он все действиясвои. А когда Иисус начинал говорить, он тихо усаживался в углу, складывалсвои руки и ноги и смотрел так хорошо своими большими глазами, что многиеобратили на это внимание. И о людях он перестал говорить дурное, и большемолчал, так что сам строгий Матфей счел возможным похвалить его, сказавсловами Соломона:-- Скудоумный высказывает презрение к ближнему своему, но разумныйчеловек молчит.И поднял палец, намекая тем на прежнее злоречие Иуды. В скором времении все заметили в Иуде эту перемену и порадовались ей, и только Иисус все также чуждо смотрел на него, хотя прямо ничем не выражал своего нерасположения.И сам Иоанн, которому Иуда оказывал теперь глубокое почтение, как любимомуученику Иисуса и своему заступнику в случае с тремя динариями, сталотноситься к нему несколько мягче и даже иногда вступал в беседу.-- Как ты думаешь. Иуда,-- сказал он однажды снисходительно,-- кто изнас, Петр или я, будет первым возле Христа в его небесном царствии?Иуда подумал и ответил:-- Я полагаю, что ты.-- А Петр думает, что он,-- усмехнулся Иоанн.-- Нет. Петр всех ангелов разгонит своим криком,-- ты слышишь, как онкричит? Конечно, он будет спорить с тобою и постарается первый занять место,так как уверяет, что тоже любит Иисуса,-- но он уже староват, а ты молод, онтяжел на ногу, а ты бегаешь быстро, и ты первый войдешь туда со Христом. Нетак ли?-- Да, я не оставлю Иисуса,-- согласился Иоанн. И в тот же самый день ис таким же вопросом обратился к Иуде Петр Симонов. Но, боясь, что громкийголос его будет услышан другими, отвел Иуду в самый дальний угол, за дом.-- Так как же ты думаешь? -- тревожно спрашивал он.-- Ты умный, тебя заум сам учитель хвалит, и ты скажешь правду.-- Конечно, ты,-- без колебания ответил Искариот, и Петр с негодованиемвоскликнул:-- Я ему говорил!-- Но, конечно, и там он будет стараться отнять у тебя первое место.-- Конечно!-- Но что он может сделать, когда место уже будет занято тобою? Ведь тыпервый пойдешь туда с Иисусом? Ты не оставишь его одного? Разве не тебяназвал он -- камень?Петр положил руку на плечо Иуды и горячо сказал:-- Говорю тебе. Иуда, ты самый умный из нас. Зачем только ты такойнасмешливый и злой? Учитель не любит этого. А то ведь и ты мог бы статьлюбимым учеником, не хуже Иоанна. Но только и тебе,-- Петр угрожающе поднялруку,-- не отдам я своего места возле Иисуса, ни на земле, ни там! Слышишь!Так старался Иуда доставить всем приятное, но и свое что-то думал приэтом. И, оставаясь все тем же скромным, сдержанным и незаметным, каждомуумел сказать то, что ему особенно нравится. Так, Фоме он сказал:-- Глупый верит всякому слову, благоразумный же внимателен к путямсвоим. Матфею же, который страдал некоторым излишеством в пище и питье истыдился этого, привел слова мудрого и почитаемого им Соломона:-- Праведник ест до сытости, а чрево беззаконных терпит лишение.Но и приятное говорил редко, тем самым придавая ему особенную ценность,а больше молчал, внимательно прислушивался ко всему, что говорится, и думало чем-то. Размышляющий Иуда имел, однако, вид неприятный, смешной и в то жевремя внушающий страх. Пока двигался его живой и хитрый глаз, Иуда казалсяпростым и добрым, но когда оба глаза останавливались неподвижно и в странныебугры и складки собиралась кожа на его выпуклом лбу,-- являлась тягостнаядогадка о каких-то совсем особенных мыслях, ворочающихся под этим черепом.Совсем чужие, совсем особенные, совсем не имеющие языка, они глухиммолчанием тайны окружали размышляющего Искариота, и хотелось, чтобы онпоскорее начал говорить, шевелиться, даже лгать. Ибо сама ложь, сказаннаячеловеческим языком, казалась правдою и светом перед этим безнадежно-глухими неотзывчивым молчанием.-- Опять задумался. Иуда? -- кричал Петр, своим ясным голосом и лицомвнезапно разрывая глухое молчание Иудиных дум, отгоняя их куда-то в темныйугол.-- О чем ты думаешь?-- О многом,-- с покойной улыбкой отвечал Искариот. И, заметив,вероятно, как нехорошо действует на других его молчание, чаще стал удалятьсяот учеников и много времени проводил в уединенных прогулках или же забиралсяна плоскую кровлю и там тихонько сидел. И уже несколько раз слегка пугалсяФома, наткнувшись неожиданно в темноте на какую-то серую груду, из которойвдруг высовывались руки и ноги Иуды и слышался его шутливый голос.Только однажды Иуда как-то особенно резко и странно напомнил прежнегоИуду, и произошло это как раз во время спора о первенстве в царствиинебесном. В присутствии учителя Петр и Иоанн перекорялись друг с другом,горячо оспаривая свое место возле Иисуса: перечисляли свои заслуги, мерилистепень своей любви к Иисусу, горячились, кричали, даже бранилисьнесдержанно, Петр -- весь красный от гнева, рокочущий, Иоанн -- бледный итихий, с дрожащими руками и кусающейся речью. Уже непристойным делался ихспор и начал хмуриться учитель, когда Петр взглянул случайно на Иуду исамодовольно захохотал, взглянул на Иуду Иоанн и также улыбнулся,-- каждыйиз них вспомнил, что говорил ему умный Искариот. И, уже предвкушая радостьблизкого торжества, они молча и согласно призвали Иуду в судьи, и Петрзакричал:-- Ну-ка, умный Иуда! Скажи-ка нам, кто будет первый возле Иисуса -- онили я?Но Иуда молчал, дышал тяжело и глазами жадно спрашивал о чем-тоспокойно-глубокие глаза Иисуса.-- Да,-- подтвердил снисходительно Иоанн,-- скажи ты ему, кто будетпервый возле Иисуса.Не отрывая глаз от Христа. Иуда медленно поднялся и ответил тихо иважно:-- Я!Иисус медленно опустил взоры. И, тихо бия себя в грудь костлявымпальцем, Искариот повторил торжественно и строго:-- Я! Я буду возле Иисуса!И вышел. Пораженные дерзкой выходкой, ученики молчали, и только Петр,вдруг вспомнив что-то, шепнул Фоме неожиданно тихим голосом:-- Так вот о чем он думает!.. Ты слышал?VКак раз в это время Иуда Искариот совершил первый, решительный шаг кпредательству: тайно посетил первосвященника Анну. Был он встречен оченьсурово, но не смутился этим и потребовал продолжительной беседы с глазу наглаз. И, оставшись наедине с сухим и суровым стариком, презрительносмотревшим на него из-под нависших, тяжелых век, рассказал, что он. Иуда,человек благочестивый и в ученики к Иисусу Назарею вступил с единственнойцелью уличить обманщика и предать его в руки закона.-- А кто он, этот Назарей? -- пренебрежительно спросил Анна, делая вид,что в первый раз слышит имя Иисуса.Иуда также сделал вид, что верит странному неведению первосвященника, иподробно рассказал о проповеди Иисуса и чудесах, ненависти его к фарисеям ихраму, о постоянных нарушениях им закона и, наконец, о желании егоисторгнуть власть из рук церковников и создать свое особенное царство. И такискусно перемешивал правду с ложью, что внимательно взглянул на него Анна илениво сказал:-- Мало ли в Иудее обманщиков и безумцев?-- Нет, он опасный человек,-- горячо возразил Иуда,-- он нарушаетзакон. И пусть лучше один человек погибнет, чем весь народ.Анна одобрительно кивнул головою.-- Но у него, кажется, много учеников?-- Да, много.-- И они, вероятно, очень любят его?-- Да, они говорят, что любят. Очень любят, больше, чем себя.-- Но если мы захотим взять его, не вступятся ли они? Не поднимут лиони восстания?Иуда засмеялся продолжительно и зло:-- Они? Эти трусливые собаки, которые бегут, как только человекнаклоняется за камнем. Они!-- Разве они такие дурные? -- холодно спросил Анна.-- А разве дурные бегают от хороших, а не хорошие от дурных? Хе! Онихорошие, и поэтому побегут. Они хорошие, и поэтому они спрячутся. Онихорошие, и поэтому они явятся только тогда, когда Иисуса надо будет класть вгроб. И они положат его сами, а ты только казни!-- Но ведь они же любят его? Ты сам сказал.-- Своего учителя они всегда любят, но больше мертвым, чем живым. Когдаучитель жив, он может спросить у них урок, и тогда им будет плохо. А когдаучитель умирает, они сами становятся учителями, и плохо делается уже другим!Хе!Анна проницательно взглянул на предателя, и сухие губы егосморщились,-- это значило, что Анна улыбается.-- Ты обижен ими? Я это вижу.-- Разве может укрыться что-либо от твоей проницательности, мудрыйАнна? Ты проник в самое сердце Иуды. Да. Они обидели бедного Иуду. Онисказали, что он украл у них три динария,-- как будто Иуда не самый честныйчеловек в Израиле!И еще долго говорили они об Иисусе, об учениках его, о гибельномвлиянии его на израильский народ,-- но решительного ответа не дал на этотраз осторожный и хитрый Анна. Он уж давно следил за Иисусом и на тайныхсовещаниях с родственниками и друзьями своими, начальниками и саддукеями ужедавно решил участь пророка из Галилеи. Но он не доверял Иуде, о котором ираньше слыхал как о дурном и лживом человеке, не доверял его легкомысленнымнадеждам на трусость учеников и народа. В свою силу Анна верил, но боялсякровопролития, боялся грозного бунта, на который так легко шел непокорный игневливый народ иерусалимский, боялся, наконец, сурового вмешательствавластей из Рима. Раздутая сопротивлением, оплодотворенная красной кровьюнарода, дающей жизнь всему, на что она падет,-- еще сильнее разрастетсяересь и в гибких кольцах своих задушит Анну, и власть, и всех его друзей. Икогда во второй раз постучался к нему Искариот, Анна смутился духом и непринял его. Но и в третий и в четвертый раз пришел к нему Искариот,настойчивый, как ветер, который и днем и ночью стучится в запертую дверь идышит в скважины ее.-- Я вижу, что боится чего-то мудрый Анна,-- сказал Иуда, допущенныйнаконец к первосвященнику.-- Я довольно силен, чтобы ничего не бояться,-- надменно ответил Анна,и Искариот раболепно поклонился, простирая руки.-- Чего ты хочешь?-- Я хочу предать вам Назарея.-- Он нам не нужен.Иуда поклонился и ждал, покорно устремив свой глаз на первосвященника.-- Ступай.-- Но я должен прийти опять. Не так ли, почтенный Анна?-- Тебя не пустят. Ступай.Но вот и еще раз, и еще раз постучался Иуда из Кариота и был впущен кпрестарелому Анне. Сухой и злобный, удрученный мыслями, молча глядел он напредателя и точно считал волосы на бугроватой голове его. Но молчал и Иуда-- точно и сам подсчитывал волоски в реденькой седой бородкепервосвященника.-- Ну? Ты опять здесь? -- надменно бросил, точно плюнул на голову,раздраженный Анна.-- Я хочу предать вам Назарея.Оба замолчали, продолжая с вниманием разглядывать друг друга. НоИскариот смотрел спокойно, а Анну уже начала покалывать тихая злость, сухаяи холодная, как предутренний иней зимою.-- Сколько же ты хочешь за твоего Иисуса?-- А сколько вы дадите?Анна с наслаждением оскорбительно сказал:-- Вы все шайка мошенников. Тридцать серебреников -- вот сколько мыдадим.И тихо порадовался, видя, как весь затрепыхал, задвигался, забегал Иуда-- проворный и быстрый, как будто не две ноги, а целый десяток их было унего.-- За Иисуса? Тридцать Серебреников? -- закричал он голосом дикогоизумления, порадовавшим Анну.-- За Иисуса Назарея! И вы хотите купить Иисусаза тридцать серебреников? И вы думаете, что вам могут продать Иисуса затридцать Серебреников?Иуда быстро повернулся к стене и захохотал в ее белое плоское лицо,поднимая длинные руки:-- Ты слышишь? Тридцать Серебреников! За Иисуса! С той же тихойрадостью Анна равнодушно заметил:-- Если не хочешь, то ступай. Мы найдем человека, который продастдешевле.И, точно торговцы старым платьем, которые на грязной площадиперебрасывают с рук на руки негодную ветошь, кричат, клянутся и бранятся,они вступили в горячий и бешеный торг. Упиваясь странным восторгом, бегая,вертясь, крича, Иуда по пальцам вычислял достоинства того, кого он продает.-- А то, что он добр и исцеляет больных, это так уже ничего и не стоит,по-вашему? А? Нет, вы скажите, как честный человек!-- Если ты...-- пробовал вставить порозовевший Анна, холодная злостькоторого быстро нагревалась на раскаленных словах Иуды, но тот беззастенчивоперебивал его:-- А то, что он красив и молод,-- как нарцисс саронский, как лилиядолин? А? Это ничего не стоит? Вы, быть может, скажете, что он стар и никудане годен, что Иуда продает вам старого петуха? А?-- Если ты...-- старался кричать Анна, но его старческий голос, как пухветром, уносила отчаянно-бурная речь Иуды.-- Тридцать Серебреников! Ведь это одного обола не выходит за каплюкрови! Половины обола не выходит за слезу! Четверть обола за стон! А крики!А судороги! А за то, чтобы его сердце остановилось? А за то, чтобы закрылисьего глаза? Это даром? -- вопил Искариот, наступая на первосвященника, всегоего одевая безумным движением своих рук, пальцев, крутящихся слов.-- За все! За все! -- задыхался Анна.-- А сами вы сколько наживете на этом? Хе? Вы ограбить хотите Иуду,кусок хлеба вырвать у его детей? Я не могу! Я на площадь пойду, я кричатьбуду: Анна ограбил бедного Иуду! Спасите!Утомленный, совсем закружившийся Анна бешено затопал по полу мягкимитуфлями и замахал руками:-- Вон!.. Вон!..Но Иуда вдруг смиренно согнулся и покорно развел руками:-- Но если ты так... Зачем же ты сердишься на бедного Иуду, которыйжелает добра своим детям? У тебя тоже есть дети, прекрасные молодые люди...-- Мы другого... Мы другого... Вон!-- Но разве я сказал, что я не могу уступить? И разве я вам не верю,что может прийти другой и отдать вам Иисуса за пятнадцать оболов? За дваобола? За один?И, кланяясь все ниже, извиваясь и льстя. Иуда покорно согласился напредложенные ему деньги. Дрожащею, сухою рукой порозовевший Анна отдал емуденьги и, молча, отвернувшись и жуя губами, ждал, пока Иуда перепробовал назубах все серебряные монеты. Изредка Анна оглядывался и, точно обжегшись,снова поднимал голову к потолку и усиленно жевал губами.-- Теперь так много фальшивых денег,-- спокойно пояснил Иуда.-- Это деньги, пожертвованные благочестивыми людьми на храм,-- сказалАнна, быстро оглянувшись и еще быстрее подставив глазам Иуды свой розоватыйлысый затылок.-- Но разве благочестивые люди умеют отличить фальшивое от настоящего?Это умеют только мошенники.Полученные деньги Иуда не отнес домой, но, выйдя за город, спрятал ихпод камнем. И назад он возвращался тихо, тяжелыми и медлительными шагами,как раненое животное, медленно уползающее в свою темную нору после жестокойи смертельной битвы. Но не было своей норы у Иуды, а был дом, и в этом домеон увидел Иисуса. Усталый, похудевший, измученный непрерывной борьбой сфарисеями, стеною белых, блестящих ученых лбов окружавших его каждодневно вхраме, он сидел, прижавшись щекою к шершавой стене, и, по-видимому, крепкоспал. В открытое окно влетали беспокойные звуки города, за стеной стучалПетр, сбивая для трапезы новый стол, и напевал тихую галилейскую песенку,--но он ничего не слышал и спал спокойно и крепко. И это был тот, кого оникупили за тридцать серебрени-ков.Бесшумно продвинувшись вперед. Иуда с нежной осторожностью матери,которая боится разбудить свое больное дитя, с изумлением вылезшего излоговища зверя, которого вдруг очаровал беленький цветок, тихо коснулся егомягких волос и быстро отдернул руку. Еще раз коснулся -- и выполз бесшумно.-- Господи! -- сказал он.-- Господи!И, выйдя в место, куда ходили по нужде, долго плакал там, корчась,извиваясь, царапая ногтями грудь и кусая плечи. Ласкал воображаемые волосыИисуса, нашептывал тихо что-то нежное и смешное и скрипел зубами. Потомвнезапно перестал плакать, стонать и скрежетать зубами и тяжело задумался,склонив на сторону мокрое лицо, похожий на человека, который прислушивается.И так долго стоял он, тяжелый, решительный и всему чужой, как сама судьба....Тихою любовью, нежным вниманием, ласкою окружил Иуда несчастногоИисуса в эти последние дни его короткой жизни. Стыдливый и робкий, какдевушка в своей первой любви, страшно чуткий и проницательный, как она,-- онугадывал малейшие невысказанные желания Иисуса, проникал в сокровеннуюглубину его ощущений, мимолетных вспышек грусти, тяжелых мгновенийусталости. И куда бы ни ступала нога Иисуса, она встречала мягкое, и куда быни обращался его взор, он находил приятное. Раньше Иуда не любил МариюМагдалину и других женщин, которые были возле Иисуса, грубо шутил над ними ипричинял мелкие неприятности -- теперь он стал их другом, смешным инеповоротливым союзником. С глубоким интересом разговаривал с ними омаленьких, милых привычках Иисуса, подолгу с настойчивостью расспрашивая ободном и том же, таинственно совал деньги в руку, в самую ладонь,-- и теприносили амбру, благовонное дорогое мирро, столь любимое Иисусом, иобтирали ему ноги. Сам покупал, отчаянно торгуясь, дорогое вино для Иисуса ипотом очень сердился, когда почти все его выпивал Петр с равнодушиемчеловека, придающего значение только количеству, и в каменистом Иерусалиме,почти вовсе лишенном деревьев, цветов и зелени, доставал откуда-томолоденькие весенние цветы, зелененькую травку и через тех же женщинпередавал Иисусу. Сам приносил на руках -- первый раз в жизни -- маленькихдетей, добывая их где-то по дворам или на улице и принужденно целуя их,чтобы не плакали, и часто случалось, что к задумавшемуся Иисусу вдругвсползало на колени что-то маленькое, черненькое, с курчавыми волосами игрязным носиком и требовательно искало ласки. И пока оба они радовались другна друга. Иуда строго прохаживался в стороне, как суровый тюремщик, которыйсам весною впустил к заключенному бабочку и теперь притворно ворчит, жалуясьна беспорядок.По вечерам, когда вместе с тьмою у окон становилась на страже итревога. Искариот искусно наводил разговор на Галилею, чуждую ему, но милуюИисусу Галилею, с ее тихою водой и зелеными берегами. И до тех порраскачивал он тяжелого Петра, пока не просыпались в нем засохшиевоспоминания, и в ярких картинах, где все было громко, красочно и густо, невставала перед глазами и слухом милая галилейская жизнь. С жадным вниманием,по-детски полуоткрыв рот, заранее смеясь глазами, слушал Иисус егопорывистую, звонкую, веселую речь и иногда так хохотал над его шутками, чтона несколько минут приходилось останавливать рассказ. Но еще лучше, чемПетр, рассказывал Иоанн, у него не было смешного и неожиданного, но всестановилось таким задумчивым, необыкновенным и прекрасным, что у Иисусапоказывались на глазах слезы, и он тихонько вздыхал, а Иуда толкал в бокМарию Магдалину и с восторгом шептал ей:-- Как он рассказывает! Ты слышишь?-- Слышу, конечно.-- Нет, ты лучше слушай. Вы, женщины, никогда не умеете хорошо слушать.Потом все тихо расходились спать, и Иисус нежно и с благодарностьюцеловал Иоанна и ласково гладил по плечу высокого Петра.И без зависти, с снисходительным презрением смотрел Иуда на эти ласки.Что значат все эти рассказы, эти поцелуи и вздохи сравнительно с тем, чтознает он. Иуда из Кариота, рыжий, безобразный иудей, рожденный среди камней!VIОдною рукой предавая Иисуса, другой рукой Иуда старательно искалрасстроить свои собственные планы. Он не отговаривал Иисуса от последнего,опасного путешествия в Иерусалим, как делали это женщины, он даже склонялсяскорее на сторону родственников Иисуса и тех его учеников, которые победунад Иерусалимом считали необходимою для полного торжества дела. Нонастойчиво и упорно предупреждал он об опасности и в живых красках изображалгрозную ненависть фарисеев к Иисусу, их готовность пойти на преступление итайно или явно умертвить пророка из Галилеи. Каждый день и каждый часговорил он об этом, и не было ни одного из верующих, перед кем не стоял быИуда, подняв грозящий палец, и не говорил бы предостерегающе и строго:-- Нужно беречь Иисуса! Нужно беречь Иисуса! Нужно заступиться заИисуса, когда придет на то время.Но безграничная ли вера учеников в чудесную силу их учителя, сознаниели правоты своей или просто ослепление -- пугливые слова Иуды встречалисьулыбкою, а беско-нечные советы вызывали даже ропот. Когда Иуда добыл откуда-то и принесдва меча, только Петру понравилось это, и только Петр похвалил мечи и Иуду,остальные же недовольно сказали:-- Разве мы воины, что должны опоясываться мечами? И разве Иисус непророк, а военачальник?-- Но если они захотят умертвить его?-- Они не посмеют, когда увидят, что весь народ идет за ним.-- А если посмеют? Тогда что? Иоанн говорил пренебрежительно:-- Можно подумать, что только один ты, Иуда, любишь учителя.И, жадно вцепившись в эти слова, совсем не обижаясь, Иуда начиналдопрашивать торопливо, горячо, с суровой настойчивостью:-- Но вы его любите, да?И не было ни одного из верующих, приходивших к Иисусу, кого он неспросил бы неоднократно:-- А ты его любишь? Крепко любишь?И все отвечали, что любят.Он часто беседовал с Фомой и, подняв предостерегающе сухой, цепкийпалец с длинным и грязным ногтем, таинственно предупреждал его:-- Смотри, Фома, близится страшное время. Готовы ли вы к нему? Почемуты не взял меча, который я принес? Фома рассудительно ответил:-- Мы люди, непривычные к обращению с оружием. И если мы вступим вборьбу с римскими воинами, то они всех нас перебьют. Кроме того, ты принестолько два меча,-- что можно сделать двумя мечами?-- Можно еще достать. Их можно отнять у воинов,-- нетерпеливо возразилИуда, и даже серьезный Фома улыбнулся сквозь прямые, нависшие усы:-- Ах, Иуда, Иуда! А эти где ты взял? Они похожи на мечи римскихсолдат.