[Prediger]

Посмертная судьба Понтия Пилата
Джаспер Гриффин


Ann Wroe. Pontius Pilate. - Random House, 2001.

Как известно, природа боится пустоты. Это абсолютная истина, справедливая для всего неодушевленного мира. Но человеческая природа тоже боится пустоты и по-своему стремится ее заполнить. Нас всегда огорчает неполнота сведений о многих знаменитых людях, участвовавших в важных исторических событиях: мы хотим знать об этих людях как можно больше, намного больше, чем знаем. Именно такому человеку посвящена книга Энн Роу: в ней рассказывается история наместника Иудеи Понтия Пилата, во время правления которого Иисус Христос был объявлен преступником и приговорен к смертной казни, - того самого Пилата, чье имя навеки покрыто позором, но о чьей жизни мы не знаем почти ничего достоверного.

Энн Роу далеко не первый автор, пишущий на эту тему. Только в минувшем столетии было опубликовано по меньшей мере двадцать книг, в названиях которых фигурирует имя Пилата, такие как "Пилат сказал свое слово" Клэрис М. Крессуэл (1920) и "Страсти по Пилату" Ли Гордона (1951), "Пилат-Паша" Мишеля Фоссэ (1939) и "Жена Пилата" Урсулы Блум (1978), не говоря о сочинениях с еще более броскими названиями, в свое время пользовавшихся шумным успехом: "Бумаги Пилата" Уоррена Кеффера (1976), "Заговор Пилата" Мартина Пейджа (1979) и даже "Пленки с голосом Пилата" Винцента О'Салливена (1986).

Недавно был опубликован и чисто академический труд Хелен К. Бонд "Понтий Пилат: исторические данные и их интерпретация" (1998). Что же касается книги Йорга фон Утманна "Переписка Понтия Пилата" (Гамбург, 1991), предложившего остроумную реконструкцию посланий, якобы написанных римским наместником, то ее трудно отнести к разряду научных исследований. Тем не менее ходит слух, что какие-то профессиональные ученые, пожелавшие дополнительных разъяснений, сразу же после выхода книги в свет просили у изобретательного автора дозволения ознакомиться с оригинальными документами, которые, по его уверениям, он лишь перевел на английский. Не знаю, стоит ли упоминать такой курьез, как книгу Ричарда Хаггитта "Понтий Пилот. Лучшие католические анекдоты, шутки и остроты" (1986). Но, вне всякого сомненья, нельзя не вспомнить Пилата, описанного в романе Мастера - героя классического произведения Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита". "...О чем, о чем? О ком? - заговорил Воланд, перестав смеяться. - Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы?"

Желание как можно больше знать об истории распятия Христа возникло очень рано: уже в IV веке н.э. святая Елена, мать первого христианского императора Константина, отправилась в Иудею с целью найти Истинный Крест, и, понятное дело, его нашла. Не меньший интерес вызывало и все, что имело отношение к судьям, игравшим столь важную роль в евангельских событиях. Одна из легенд сообщает, что благочестивых паломников, прибывших в Святую землю в VIII веке, препроводили к зданию, в котором, как говорили, прежде находилась резиденция Пилата, и показали им написанную по его распоряжению фреску, изображавшую Христа. В эпоху позднего Средневековья имело хождение поддельное описание внешности Христа, будто бы составленное для его розыска по приказу Пилата. Если верить этому описанию, Христос имел русые, орехового оттенка волосы, выше висков гладкие, а ниже - более темные, ниспадающие на плечи блестящими локонами. Посредине их разделял прямой пробор...

Позже, в XVI веке, какой-то испанец снискал большой успех, подделав текст смертного приговора Христу, произнесенного Пилатом.

С самого начала проблема Пилата оказалась неотделима от важнейшего и в то же время чрезвычайно сложного вопроса: кто был виновен в осуждении Христа? Вопрос еще более актуальный: кого и по сей день следует считать виновным в богоубийстве? Уже в Евангелиях просматривается отчетливое желание возложить ответственность главным образом на евреев. Никто не оспаривает тот факт, что именно римский наместник был вынужден провозгласить смертный приговор; однако не менее очевидно и то, что в Евангелиях Пилат изображен весьма снисходительно. Он склонен пощадить узника и лишь под давлением еврейских первосвященников и толпы вынужден осудить его на смерть: "И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших!" (Матф. 27, 25). В то время, когда писались Евангелия, новой секте было гораздо выгоднее обвинять в происшедшем не римское государство, с которым они, возможно, надеялись прийти к соглашению, но своих могущественных соперников в религиозной сфере.

Еще дальше идет сохранившееся в отрывках апокрифическое Евангелие от Петра, написанное, по-видимому, во II веке. Здесь евреи поначалу радуются осуждению Христа и лишь затем, уже после его смерти, "осознав, какое великое зло сотворили, принимаются стенать и рыдать: "Горе нам по грехам нашим! Близок день суда и конец Иерусалима"". Пилат же, напротив, говорит: "Нет на мне крови Сына Божьего, вы сами хотели того, что случилось". Еще в одном апокрифе - "Деяниях Пилата", возможно написанных в IV веке, - Пилат обращается к евреям с пространным назиданием, ссылаясь на их собственное писание: они-де грешили неблагодарностью к Богу и прежде, когда Он извел их из египетского плена, так что отвержение Христа стало лишь естественным продолжением их истории. В этом апокрифе Иосиф Аримафейский, предавший тело Христа погребению, называет Пилата "человеком с обрезанным сердцем, хотя и не обрезанным по плоти", фактически признавая его истинным евреем. Раннехристианские авторы II века утверждают, что на самом деле Пилат был христианином. Особый интерес вызывала сделанная по приказу Пилата надпись на доске, прикрепленной к распятию: "Иисус из Назарета, Царь Иудейский". Как известно, Пилат не послушал первосвященников, требовавших: "не пиши Царь Иудейский, но что Он говорил: Я Царь Иудейский", и ответил им так: "что я написал, то написал". На этом основании уже в самом начале христианской эры был сделан вывод, что в действительности Пилат считал Христа Царем Иудейским, то есть был верующим христианином.

На христианском Востоке это представление было распространено куда более широко, чем на Западе. Эфиопская церковь и в наши дни почитает святого Пилата (его праздник - 25 июня). Живущие в Египте копты объявили Пилата мучеником, умершим за веру. Известен фрагмент коптского папируса, уцелевший при весьма романтических обстоятельствах: он был найден среди обломков после крушения судна, которое везло его в Англию. В этом папирусе, хранящемся в настоящее время в Оксфорде, сообщается, что Пилат верил в Бога, которого предал распятию. Книга Энн Роу начинается блестящим анализом этого загадочного текста, его истории и значения.

Совсем иной была посмертная судьба Пилата на суровом Западе. Западные христиане не могли примириться с тем, что Библия умалчивает о смерти Пилата, - по их мнению, столь великий грешник непременно должен был кончить жизнь в страшных муках. Неудивительно, что в многочисленных средневековых текстах Пилат претерпевает бесконечные страдания: на него обрушивает свой гнев разъяренный римский император, его пытают, приговаривают к смерти, распинают на кресте (в некоторых текстах не один раз), наконец, он кончает жизнь самоубийством. Однако этим история Пилата не исчерпывается. Его бренные останки притягивали к себе демонов и были причиной всевозможных несчастий и стихийных бедствий. Сначала, как и следовало ожидать, тело Пилата бросили в Тибр - таков был обычный конец многих знаменитых римлян, пользовавшихся при жизни дурной славой, начиная с императора Тиберия ("Tiberium in Tiberim!", "Тиберия в Тибр!" - кричала толпа во время его погребения) и кончая папой Пием IX, который жил в XIX веке. Затем тело выловили из воды, но оно никак не могло найти места упокоения, попадая то в одно кошмарное место, то в другое (на какое-то время угодив даже в жерло Везувия), пока, наконец, согласно наиболее распространенной версии легенды, не оказалось поблизости от Люцерна, в альпийском озере, раскинувшемся под так называемой горой Пилата. По преданию, путешественникам, ночевавшим в этих местах, случалось видеть призрак томящегося и скорбного Пилата, который умывал руки. Это зрелище предвещало его свидетелям безвременную и скорую смерть.

Однако и ужасной смерти Пилата, и его загробных мучений было недостаточно: болезненное любопытство и жажда справедливого отмщения побуждали западных христиан дополнять историю его жизни не только в конце, но и в начале. Каковы обстоятельства его рождения? Кем были его родители? Как он рос и воспитывался? Ответы на все эти вопросы должны были так или иначе указывать на что-то порочное, отвратительное. Существует несколько вариантов предания. Наиболее распространенная версия изложена в "Золотой легенде" Иакова Ворагинского - собрании нравоучительных историй, которое пользовалось в Средние века чрезвычайно широкой популярностью. Согласно этой версии, некий король соблазнил девушку по имени Пила, дочь мельника Атуса. Родив сына (разумеется, внебрачного), она дала ему имя "Пилат", составленное из собственного имени и имени своего отца. Уже в раннем детстве Пилат убил своего сводного брата, законного наследника престола, и вскоре был отослан в Рим. Там он подружился с юным сыном французского короля, но потом убил и его. Впоследствии Пилат был отправлен на "остров Понт", где жил непокорный, суровый народ, и назначен правителем этого острова - отсюда его прозвание "Понтийский". Жестокостью своего правления он привлек к себе симпатии царя Ирода, и тот сделал Пилата наместником Иудеи; отправляя эту должность, Пилат приговорил к смерти Христа, а затем и сам нашел ужасный конец. Обо всем этом, пишет Иаков Ворагинский - отнюдь не бывший доверчивым простецом, каким его часто считают, - "мы читаем в одной повести, по-видимому не вполне достоверной".

"Золотая легенда" потчует нас точно такими же баснями об Иуде Искариоте - надо полагать, самоубийство, о котором говорится в Евангелиях, в Средние века и для него казалось недостаточным наказанием. Родители Иуды, напуганные предсказанием о его будущей страшной участи, "как мы читаем в некоей повести, по-видимому не вполне достоверной", сразу же после рождения сына положили его в корзинку и бросили в море, которое отнесло младенца на "остров, называемый Скариот". (Ох уж эти острова с этимологически прозрачными названиями!) Его тоже усыновила королевская семья, он опять-таки играл с маленьким принцем и убил его, а затем бежал. Когда Иуда явился к Пилату, "тот почувствовал, что гость пришелся ему по сердцу", - при столь невероятном сходстве судеб этому едва ли можно удивляться! Что же, теперь двух злодеев водой не разольешь. Однажды Пилату страстно захотелось отведать яблок (ни дать ни взять святой Августин, а то и наши прародители Адам и Ева) из сада, принадлежавшего, как выяснилось позже, отцу Иуды. Иуда тайком забрался в сад, чтобы нарвать яблок для Пилата, и, неожиданно столкнувшись с владельцем, убил его. Потом он женился на вдове - то есть на собственной матери. Когда эта история, скроенная по образцу мифа об Эдипе, вышла на свет, Иуда стал учеником Иисуса, но не настоящим, а ложным: предав своего господина за плату, он в отчаянии покончил с собой. Таким образом, Христос был жертвой двойного предательства: Иуда предал его из алчности, а Пилат из страха.

Энн Роу внимательно изучила все эти легенды и множество им подобных. Как утверждает одна из них, Пилат был родом из Испании: его дом (Casa de Pilato), крытый изящной голубой черепицей, можно и сейчас видеть в Севилье. В нем по-прежнему стоит стол, на который Иуда, тщетно пытаясь облегчить муки совести и решив вернуть "цену крови", высыпал свои тридцать сребреников. Нельзя не отметить поразительный дар предвидения, которым обладал нанятый Пилатом архитектор, - он выстроил дом в готическо-мавританском стиле, сложившемся спустя тысячелетие после смерти наместника Иудеи.

Неясен вопрос о жене Пилата, бегло упомянутой в Евангелии от Матфея: во время суда над Христом она прислала к мужу гонца и, ссылаясь на увиденный ею дурной сон, просила помиловать праведника. Как здесь не вспомнить жену Юлия Цезаря, которая точно так же верила снам и пыталась роковым мартовским утром уговорить мужа не ходить в сенат? Больше в Евангелии от Матфея госпожа Пилат не появляется, и в чем смысл этого единственного упоминания, не так-то легко понять. Некоторые считают, что она втайне сочувствовала новому учению, и причисляют ее к первохристианам; по мнению Оригена, ее следует признать первой язычницей, обратившейся в христианскую веру. В календарях некоторых восточнохристианских церквей она даже была названа святой. Западная же традиция, как и в случае с самим Пилатом, куда менее снисходительна. В мистериях, которые Энн Роу удачно привлекает в качестве вспомогательного материала для своего анализа, жена Пилата предстает чувственной красавицей, одетой в роскошное платье. Некоторые утверждают, что просить о помиловании Христа ее подвигла вовсе не вера, а бесы, которые преследовали свои собственные темные цели: если бы распятие удалось предотвратить, божественный замысел спасения человеческого рода потерпел бы неудачу.

"Так из бледной тени, мелькнувшей в Евангелии, возникла полнокровная и сладострастная женщина. Больше того: логика средневековой легенды требовала, чтобы Пилат наряду с женой был наделен и детьми..."

Когда речь идет о детях Пилата, обычно упоминают сына и дочь. Булгаков пополняет число его домашних еще и собакой - волкодавом Бангой.

Но на ком все-таки Пилат был женат? Евангелист Матфей об этом умалчивает. Опять пустота, которую мы так не любим! В одной из наиболее пространных версий средневековой легенды женой Пилата названа некая знатная римлянка по имени Клавдия Прокула - ни больше ни меньше как дочь Юлии, которая, в свою очередь, приходится дочерью самому императору Августу. Разумеется, серьезная историческая наука не обмолвилась об этой мифической фигуре ни единым словом, так что по существу о жене римского наместника мы не можем утверждать ничего определенного.

Сам Пилат, как его изображают Евангелия, более всего похож на измученного колониального администратора, которому поручено управлять какой-нибудь беспокойной провинцией, населенной таинственным и строптивым народом (что-то вроде Ирландии или Индии), и приходится постоянно охлаждать пыл упрямых религиозных смутьянов. Даже когда Пилат строит акведук для снабжения Иерусалима водой, неблагодарные местные жители приходят в ярость, обвиняя его в том, что он растратил деньги из сокровищницы Храма, - между тем как в любом другом городе Римской империи этот поступок не вызвал бы никаких возражений. Чрезвычайно красноречив евангельский эпизод, в котором Пилат задает Иисусу свой знаменитый вопрос: "Ты Царь Иудейский?", на что тот отвечает: "От себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе обо Мне?" Пилат взрывается: "Разве я иудей?" (Иоан. 18, 35) - как бы говоря: "Неужели ты всерьез думаешь, что я понимаю хоть что-нибудь в этой чуждой и нелепой стране?" Затем, с трудом овладев собой, он продолжает: "Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал?"

Здесь напрашивается сравнение с британской властью в Индии. Как обронил однажды видный итальянский журналист Джованни Папини, Пилат, родись он англичанином, наверняка читал бы Милля, Суинберна, Байрона и Теннисона - замечание, выдающее, по-видимому, не слишком точную осведомленность о читательских пристрастиях большинства колониальных служащих (хотя, с другой стороны, Маколей, живя в Мадрасе, перечитал всю греческую классику). По правде говоря, во все времена и во всех странах Милль и Суинберн имели не так уж много по-настоящему преданных поклонников. При чтении этого евангельского эпизода, пишет Энн Роу, приходят на ум и попытки английского вице-короля завязать диалог с Ганди. Исследовательница напоминает также о знаменитой беседе Христа и Великого Инквизитора в "Братьях Карамазовых".

Фоном евангельских диалогов Христа и Пилата служит вечное и неизменное противостояние тупой мирской власти - которая, по словам Одена, "всегда гнетет одним и тем же гнетом" - и чего-то ей не покоряющегося, ускользающего, вырывающегося из ее тисков даже в тех случаях, когда они сжимаются до предела, обрекая жертву на мученическую смерть. "Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было бы Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня".

Пилат не впервые оказался в столь сложной ситуации. Сразу же по прибытии в Иудею он вывесил в Иерусалиме римские военные знамена, украшенные изображениями императора. Это было обычной практикой в любой провинции Римской империи, но Иерусалим до сих пор был исключением. Оскорбленные евреи попросили наместника убрать знамена. Пилат приказал вооруженным солдатам взять просителей под стражу и пригрозил им смертью. Тогда евреи пустили в ход последнее средство, к которому прибегают фанатики, - они сделали вид, что готовы броситься на мечи стражников у него на глазах. Пилат был вынужден уступить. Теперь повторялась та же история, но на этот раз наместник имел дело не с обычными представителями еврейского священства, пусть и крайне разгневанными, а с чудаком-одиночкой, причем сами евреи - так, по крайней мере, свидетельствуют Евангелия - требовали от него применения силы. <...>

Когда Пилат беседует с Иисусом, их реплики поражают какой-то мучительной недосказанностью, они как бы повисают в воздухе. "Ты Царь Иудейский?" - "Ты говоришь". Ответ Иисуса намеренно темен. Что он хочет этим сказать? Притязает ли на что-то или, напротив, отказывается от всяких притязаний? Далее звучит еще один незабываемый вопрос Пилата, резко обрывающего диалог: "Что есть истина?" Хочет ли он тем самым обнаружить свою философскую искушенность ("Мне известно, что это излюбленный конек философов, и при желании я мог бы рассуждать на эту тему, но не стану - во всяком случае, я не намерен говорить об этом здесь и с тобою")? Или это всего лишь проявление усталого цинизма ("Разве мы оба не знаем, что истина - условный термин, за которым ничего не стоит?")? А может быть, попросту нежелание продолжать надоевший разговор ("Хватит, я больше не намерен тратить мое драгоценное время на досужую болтовню!")?

Папини представлял себе Пилата членом партии консерваторов с неизменным "Таймс" в руках; Эрнест Ренан сравнивал его с либералом. Анатоль Франс изображает его в преклонном возрасте, оставившим службу: бывший наместник перебирает в памяти события прошлого и никак не может вспомнить дело Иисуса ("Иисус? Иисус из Назарета? Нет, такого не припоминаю"). Как мы видели, в одном из христианских апокрифов Пилат полемизирует с евреями, обсуждая их собственное священное писание. В мистериях он, напротив, может претендовать на искушенность в греко-римской языческой культуре ("Я стяжал признание среди философов!"). Однако чаще его изображают как велеречивого провинциального тирана, падкого до низменных удовольствий. Иногда же он предстает обычным чиновником, заурядным и бесцветным. В XX веке Иисуса нередко были склонны считать радикалом и революционером, жертвой политических преследований, а Пилата, соответственно, своего рода фашистским палачом. Впрочем, уже в Средние века кто-то попытался приписать Пилату непосредственное участие в избиении младенцев, которое на деле происходило примерно тридцатью годами раньше его прибытия в Иудею. Видимо, сочинитель этого мифа решил подправить историю и сделать так, чтобы Пилат появился на сцене в "нужный момент".

Энн Роу называет свою книгу "биографией человека, которого выдумали". Пилат - лицо историческое, но мы знаем о нем крайне мало, и глубокое, прекрасно написанное исследование Роу дает нам возможность понять, как разные эпохи и страны заполняли этот досадный пробел. Прежде всего книга интересна именно этим, однако у нее есть и другие достоинства: автор подробно и весьма проницательно реконструирует самоощущение Пилата, пытается, если можно так сказать, "влезть в шкуру" человека, который носил римское платье, брился заточенным клинком, служил в римской армии, с удивлением глядел на древний Иерусалим, над которым еще возвышался Храм, и был вынужден находить общий язык с загадочными и далеко не покладистыми евреями. Исследование, предпринятое Энн Роу, было чрезвычайно трудоемким. Она изучила множество источников - книг, написанных на разных языках и относящихся к разным историческим периодам. Достойна всяческих похвал способность исследовательницы мысленно представить себе жизнь и службу римлянина, занесенного на дальнюю окраину великой империи, в чужой мир Иудеи, ее умение построить на этой основе живой и большей частью убедительный рассказ. Сочинение Роу не имеет ничего общего с многочисленными новейшими романами, где современные персонажи (политики, торговцы наркотиками, частные детективы и т.п.) и современные события насильственно переносятся в Древний Рим. В отличие от подобных романов, ее книга может с полным правом считаться художественным произведением.

Сожаление вызывает лишь то, что Энн Роу не всегда прибегала к советам профессионала, который наверняка помог бы ей устранить некоторые маловажные, но в то же время весьма показательные недочеты. То, что они ускользнули от глаз многочисленных рецензентов и широкого круга читателей, свидетельствует, видимо, об известном нежелании части ученых принимать всерьез даже самые интересные и популярные сочинения, посвященные предмету их научных интересов.

Кое-какие ошибки касаются исторических лиц и мифологических персонажей. Особа из императорского дома, на чью руку претендовал выскочка Сеян, была, конечно же, не "Ливией Юлией, перешагнувшей рубеж семидесятилетия", но соблазнительной Ливиллой, которая годилась престарелой матроне самое меньшее во внучки. Урана оскопил не Хронос, олицетворяющий время, а совсем другой бог, которого звали Кронос. Мифический властелин ветров был не "Эолом, царем Фессалии", сыном Эллина и родоначальником племени эолийцев, а Эолом, потомком Гиппота, правителя плавучего острова, названного в мильтоновском "Лисидасе" "мудрецом Гиппотадом". Фрагмент стихотворного диалога из сатиры Горация, в которой поэт беседует со своим другом и покровителем Меценатом о гладиаторах, переведен так: "Думаешь, Фракиец может тягаться с Куренком Сиром?" У Горация вопрос звучит иначе: "Куренку Фракийцу по плечу ли тягаться с Сирийцем?" Всех этих погрешностей, встречающихся только там, где Энн Роу отклоняется от своей темы, вообще можно было избежать, - ведь в подобных отклонениях не было никакой нужды. Очень жаль, что стремление автора украсить текст излишним ученым орнаментом дает университетским профессорам предлог для того, чтобы строить саркастические мины и недоуменно поднимать брови. Но Энн Роу может утешать себя тем, что, кроме этих мелких придирок, специалистам отыграться нечем, - в остальном они могут только завидовать яркой, талантливой писательнице, осмелившейся так складно рассказать о предмете их научных штудий.

The New York Review of Books
Перевод Г. Маркова

Библиография:
Jacobus De Voragine, William Granger Ryan (Translator). The Golden Legend (In Two Volumes). - Princeton University Press, 1973.
Paul L. Maier. Pontius Pilate. - Kregel Publications, 1996.
Helen K. Bond. Pontius Pilate in History and Interpretation. - Cambridge University Press, 1999.
Л.Н. Сухой. Понтий Пилат. - Феникс, 2000.