[Иэм]

http://ezhe.ru/ib/issue1181.html

Когда-то давно, когда я учился в духовной семинарии в советской ещё тогда Прибалтике, в компании семинаристов в кулуарах как-то зашла речь о чём-то крамольном с точки зрения начальства. То ли о распорядке в учебно-воспитательном заведении, разражавшем некоторых студентов своей расписанностью по минутам, то ли о строго насаждавшемся народном благочестии, не терпящем отступлений от общепринятой формы, то ли ещё о чём-то подобном. Слово за слово, смешочки да хохотушечки — и тут я возьми да сымпровизируй что-то похожее на маленькое театральное действие в лицах, одновременно представляя из себя, насколько помню, провинившегося бурсака и — разгневанного инспектора или префекта, которого, надо сказать, порядком побаивались.

Критическая пантомима удалась, помню, на славу — все покатывались и помирали со смеху. К слову сказать, в закрытом учебном заведении, где, в целом, жизнь и помыслы — всё, в основном, чрезвычайно серьёзно и лишь о самом серьёзном — о жизни и смерти, о Боге и вечности, о грехе и спасающей благодати — посмеяться диким хохотом бывает ещё как пользительно! И пар перенасыщенный спустишь, и сам с небес горних на землю грешную слезешь, и младостарцем этаким, мудрецом двадцатилетним, от дыма кадильного задыхающимся, себя ощущать перестанешь, почувствовав простым грешным человечком.

Посмеялись, помню, а кто-то и головой укоризненно покачал. И тут один из наиболее заразительно смехотворствовавших однокашников вдруг и говорит: а хорошо бы, мол, тебя, друг ситный, на магнитофон записать, да и дать тебе самому послушать, а потом и высмеянному тобой, негодником, начальству. И действительно — вытаскивает диктофон и демонстрирует аудиозапись части моей «юморески в лицах». При этом сказал, что он «конечно же, никому этого демонстрировать не будет, просто советует мне быть осторожным». Я, кажется, смутился и не знал толком, что ответить на слова и действия «доброжелателя» (к слову сказать, вполне неплохого человека), хотя и внутренно скривился.

Однако, на моё счастье, рядом случился старший коллега-семинарист, старше меня лет на 12, товарищ мне, двадцатилетнему, — человек вполне бывалый. Так вот он и говорит: а в Советской армии, мол, за такие дела, то есть за стукачество, «в парашу мордой макали и тёмную устраивали»... Помнится, конфуз в компании на некоторое время остался, как и настороженное отношение к тому человеку, записавшему сравнительно невинные шутки на магнитную ленту. Впрочем, с однокашником этим мы через какое-то время помирились.

Уже много лет спустя мне довелось преподавать «религию» в одной австрийской гимназии. Mы проходили, кроме всего прочего, ислам. Мировые религии предусмотрены в программе по католическому образованию в средних школах, в том числе и государственных гимназиях! Идя навстречу пожеланиям некоторых особо заинтересованных учеников, я сделал введение в основы арабской письменности, наглядно показав, как вырисовывается причудливая арабская вязь, а также продемонстрировал, как произносятся некоторые специафические арабские звуки, прочитрав наизусть нараспев, по всем правилам таджвида, несколько коротких коранических сур.

Детишки были в восторге. Но видимо, как позже оказалось, не все. Через некоторое время на меня форменным образом донесли в родительский комитет, директору гимназии, а также инспектору и директору епархиального ведомства по образованию, что я-де «провожу в школе тихой сапой исламизацию» бедных неразумных гимназистов, рассказывая о красотах арабского языка и Корана. Нудные разбирательства заняли некоторое время, порядком подпортив мне нервы и прогнав здоровый крепкий сон: необычайно глупо я себя чувствовал, быв вынужден по складам объясняться, что я «не верблюд». Данный случай по ходу подшили к другому, где мне вменялось в вину произнесение, пусть и в шутку, — в виде цитаты из венского сатирика, драматурга Йоханна Нестроя, — запрещённого ныне на всём цивилизованном белом свете слова «негр» (Neger). Так-то вот!

На мой встречный вопрос представителю родительского комитета, а в каких это именно «демократически принятых» законах прописано, что некоторые слова запрещены, и какие именно эти запретные слова, родитель заявил, что это «всем известная политкорректность». Я возразил, что мне об этом ничего неизвестно, и что я «не все». В общем, мы друг друга недопоняли.

После вышеуказанных случаев я и вывел для себя, бедолаги, некий духовно-психологический закон, гласящий в моей импровизированной формулировке, что «совок — понятие метафизическое, равно не зависящее от места, времени и страны пребывания носителя» сего странного свойства — «совковости». Которое встречается далеко не только в исторически и хронологически ограниченном государстве — Союзе Советских Социалистических Республик, но во всех странах, во все времена и в условиях любого общественного строя.

Одним из характеристических свойств «совковости» является глубоко укоренённая и даже усиленно пестуемая подлая страсть к стукачеству. Павлик Морозов, конечно — фигура исключительно советского героического мифа. Но стукач, — хоть в советском человеке сравнительно недалёкого прошлого, хоть в возрождающемся ныне типе «русского православного патриота-государственника» как человека вероятностного будущего России, хоть в агрессивном европейском «либерале» с его болезненной политкорректностью и весьма жёстким недоверием ко всему, что не отвечает его представлениям о либерализме, — это архетип, который воистину живее всех живых!

Не будь «совок» актуальной, востребованной в будущем тоталитарном глобализме фигурой, не было бы животной боязни обывателя, — российского, европейского, американского, какого угодно, — в отношении всего чуждого, что не отвачает его душевному или интеллектуальному уровню: под бокс подстриженной убогой посредственности ума и мышино-сероватой пошлости вкуса. Не было бы карательной статьи в европейском законодательстве, запрещающей сомневаться в еврейской Катастрофе, не было бы в России пресловутого центра «Э» и прочих злокачественных метастазов печально знаменитой 58-й статьи... То есть боязнь и опасения, конечно, были бы (всё это «слишком, слишком человеческое»), но не было бы оправдания подлости высокими мотивами общественного блага и чего угодно другого.

Не было бы рассованных повсюду камер слежения, очень малоэффективных, как говорят, для раскрытия реальных преступлений, зато успешно заменяющих человеческих стукачей. Ведь в стукачестве главное что, в чём его великая упреждающая роль — вовсе не то, что всякое твоё крамольное слово непременно будет услышано и передано по инстанции, вовсе нет! Главное — это ощущение ВСЕПРИСУТСТВИЯ! Они «здесь, среди нас», тысячью глаз и ушей — и поэтому бесполезно скрывать не только свои слова, но и свои самые потайные мысли. Единственно, что ты можешь сделать — это, говоря пророческими словами Оруэлла, «полюбить Старшего Брата». Полюбить за минуту или секунду до того, как в затылок твой войдёт милосердная, спасительная пуля.

Спасающая тебя от убогой участи выпасть из социума, где высшей ценностью следует считать не столько даже любовь к родине, нет — прежде всего ненависть к её врагам. А последних — ой как много... Где политкорректные «слова-феромоны» (Юлия Латынина) с успехом заменят тебе тяготы и риск собственного мышления, введя в безмысленную «нирвану идиотичности» (Эрвин Шаргафф). И где в старинные меха «соборности» вольют новое, кислое и едкое вино коллективизма или уж форменную серную кислоту «игры в команде».

Пытаясь подменить собою всевидящего и всеприсуствующего Бога человека более архаичного мышления, государство, этот инструмент нарождающегося и набирающего силу мирового Князя, одновременно входит своим мертвящим дыханием, вместе с его смертельными вирусами — в глубину наших лёгких и души, пытаясь заменять мысли, приучать к чувству, что всё контролируется. Представляя это себе развившимся до высот идеала — и пуля в затылок ещё покажется приемлемым, достойным выходом! Как говорил в некоем английском произведении капитан Сильвер — «живые позавидуют мёртвым»...

Советский человек, дремлющий этаким мелким бесом в каждом из нас — старых, среднего возраста и самых молодых, европейцах, россиянах, американцах и австралийцах, в душных государственниках и агрессивных правозащитниках-либералах — вносит свой скромную, но действенную лепту в приближение будущего с его неотвратимой, железной поступью. В котором вместо крови по жилам — течёт по трубам нефть или иной «носитель», вместо трепетной, живой мысли — партийная агитка, вместо слов, выражающих мысли — слова-пароли, вводящие своей бессмыслицей в бездушный мир клонированных робокопов, где вместо доверия и открытости — подозрительность и затаённость, вместо плачущей души — подлежащая терапии психика, а в качестве суррогата «Всевидящего Ока» выступает камера слежения.

Но у бесов есть одно доброе свойство — разлетаться чёрной пылью, сиречь стаей зловонных навозных мух, при одном их смелом именовании таковыми! Назвавший грех грехом — он уже на полпути к спасительной исповедальне, а подлость подлостью — на полдороге к мирскому званию порядочного человека.

Ну, а человек, живущий «у Христа за пазухой, где тепло, и человечно, и со всячинкой» (М. Кузмин), отвачает на всякое жизненное обстояние известными словами, внушающими надежду, которая сильнее любого минутного уныния: «Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его... Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня...»