[santehlit]

- Всё васильки, васильки - сколько их много во поле
Помню, до самой зари их собирали для Оли….
Сами в слёзы и толпу чуть не завели…. Однако хлопали от души. Чего-чего, а аплодисментов хватило всем от благодарных зрителей.
Вечером жгли костёр. Пели песни хором, травили байки, пускали папиросу по кругу. Было здорово и грустно. Грустно от того, что уходило лето. Грустно, что столько дней потрачено впустую, на бессмысленную межусобицу, хотя можно было дружить весело и беззаботно.
Первого сентября Люся взяла меня за руку и отвела в школу. Но это уже другая история.

[santehlit]

Забияки

Если дружишь с хромым, сам начинаешь прихрамывать.
(Плутарх)

1

Наша маленькая в двадцать дворов улочка отправила тем годом в школу четырёх новобранцев. Первый раз в первый класс пошли трое Толек и один Колька. Расскажу обо всех, а начну с Толяна Калмыкова. Потому что дом его номер один и стоит крайним на улице у самого Займища. Потому что он выше всех в нашем квартете, сильней, отважнее, благороднее. Последнее утверждение спорно – себя бы поставил на первое место. Но вот пример, и судите сами.
Встречаемся на улице жарким летним полднем.
- Куда, Толян?
- Котят топить. Пошли со мной.
- Что?! Ну-ка покажи.
Он показал. В картонной коробке тыкались слепыми мордочками, топорщили голые хвостики четверо котят.
- Топить? Ты что ли фашист?
- Не-а. Мне рупь соседка заплатила.
- А мать за рупь утопишь? За трояк?
- Отстань.
- Слышь, отдай мне их.
- Зачем?
- Выкормлю.
- Без кошки они сдохнут.
- Я из бутылочки через соску.
- Не отдам – мне заплатили.
- А если я тебе, фашисту, морду набью?
Толька спрятал коробку за спину и с любопытством посмотрел на меня.
- Набьёшь – отдам.
Желание драться с Калмыком отсутствовало напрочь.
- Ты вот что… Ты больше ко мне не приходи, и я с тобой больше не вожусь – таких друзей в гробу видал.
Мы разошлись в разные стороны.
Я не сдержал слово. Как-то сам собой забылся инцидент, а долго дуться на Толяна невозможно – слишком интересно было с ним. Прошёл, наверное, месяц. Приходит Калмык с известной уже коробкой, а в ней все четыре весёлых пушистых котёнка, вполне самостоятельных.
- Те?
- Те. Я их выкормил из соски, теперь твоя очередь заботиться – найдёшь им хозяев.

[santehlit]

- Врёшь – поди, кошку у соседки кормил, а она их.
- Держи, Айболит, - он сунул мне коробку в руки и удалился с независимым видом.
Знаете, как я его после этого зауважал – просто кумиром стал моим, примером для подражания. Звал Толяном, а вообще-то кличек у него было предостаточно. Калмык, Калмычонок – это понятно. Сивым его звал старший брат Бориска. Волосы у моего друга были белее известки, как у ветерана-фронтовика. Дрались братовья не часто, но жестоко. Разница в три года давало старшему Калмыку преимущества в росте, силе, инициативе. Но Толян был упёртым – он поднимался и снова шёл в бой, вытирал кровь и продолжал наседать. В конце концов, избитый до полусмерти (наверное, лишка загнул), Толян терял терпение и облик поединщика: ударившись в рёв и слёзы, хватал, что под руку подворачивалось – нож, дубину, топор. Борька позорным бегством покидал усадьбу – благо ноги длинные, а вот характер слабый. Толька никогда не пользовался плодами своих побед, чтобы подчинить себе старшего брата - исправно слушался его до следующего конфликта.
Ещё его звали Рыбаком - страсть эта фамильная. Дед, работающий пенсионер, мастрячил внукам какие-то замысловатые капканы, силки, вентеря. Однажды сделал арбалет с луком из стального прутка и такими же стрелами. Толька пошёл с ним на болото, растерял все стрелы, кроме одной, которой подстрелил утку. Рыбалкой и охотой увлекался у них отец – Борис Борисович Калмыков. Только любил он эти промыслы не за азарт добытчика, не за результаты, а за возлияния у костра. Короче, алкаш был, и всё тут. Любил комфорт не только в доме, где за чистотой и уютом следили наперегонки жена и тёща, но и в полевых условиях. Сейчас поясню, в чём это выражалось.
У Борис Борисыча если лодка, то обязательно резиновая, из магазина. Такие же палатка, сапоги, гидрокостюм, удочки, сети и даже патроны. Хотя для набивки последних у него был полный набор приспособлений – калибровка, капсюлевыбивалка и вбивалка, дозатор для пороха, пыжерубка. Он мог дробь изготавливать в домашних условиях - были литейка, протяжка, дроберубка и дробекаталка. Но Борис Борисович предпочитал без хлопот приобретать в охотничьем магазине «Зорька» заряженные папковые патроны.
Отец мой за это его недолюбливал и даже презирал, во всяком случае, чурался. Зато обожали окрестные охотники. Дважды в год шумно было у него во дворе от людского наплыва. Мужики тащили свинец во всяких формах его существования, ну а мы, пацаны, довольно уже сноровато лили свинцовую проволоку, протягивали её через калибровку, рубили, катали цилиндрики в шарики, вращая тяжеленную крышку чугунной дробекаталки. Час-другой и готовы килограммов пять прокатанной в графите дроби. Мужики угощали хозяина спиртным, нас – охотничьими байками. Весело было всем.
Борис Борисыч не брал сынов на промысел. Однако эта страсть у них была в крови.
Потеряв последнюю стальную стрелу, Толян забросил на чердак арбалет. А утки, будто прознав об этом, вышли на берег, стали купаться в песке, хлопать крыльями и беспечно крякать. Такого нахальства от пугливых пернатых Рыбак уже стерпеть не мог. Стащил у отца двустволку, из которой прежде никогда не стрелял. В соучастники пригласил нас с Колькой Жвакиным, пообещав поделиться добычей. Кока встал на четвереньки – подставкой под тяжеленное ружьё. Я упёрся в Рыбакову спину, чтоб отдача – по словам мужиков, не малая – не швырнула юного охотника «к чёртовой матери».
По неопытности иль азарта охотничьего, а может от лютой ненависти к наглым лысухам Толян сдуплетел из ружья. Как мы ни готовились, выстрелы прозвучали громом небесным. Дробь вспенила воду далеко за береговой чертой. Утки всполошились и врассыпную – кто на крыло, кто бегом до камышей. Я видел, а Колька нет. Он вскрикнул, зажал ладошками уши, потом и затылок, на который обрушилось оброненное Рыбаком ружьё. Жвака драпанул домой. Следом Толян – отдача отбила ему плечо. Остался я один с брошенным ружьём и ничуть не пострадавший. А потом и утки вернулись на берег, посмеяться да покрякать над горе-охотниками.

[santehlit]

Удивил меня Толян своим бегством, а вот Колька ни сколько. Фамилия у него была Жвакин, а кличек – хоть пруд пруди. Впрочем, чего там – улице ли фантазий занимать? Ноги у него были самой сильной стороной, не потому, что быстро бегал – хотя и этого у него не отнять – просто привык все проблемы копытами решать. Чуть небо омрачилось, Кока ноги в руки и домой. Хауз для него и двух его старших братьев был крепостью, которую в отсутствии родителей не раз пыталась взять штурмом уличная пацанва.
Они стоили друг друга, братья Жвакины. Никогда не бились за свой авторитет, не дорожили им: главное – добежать до дома. А уж оттуда, из-за высокого забора и крепких ворот, ругай, кого хочешь и как хочешь, швыряйся камнями, зелёными грушами и яблоками. Груши на нашей улице редкость, а эти поганцы настаивали их в моче и кидали в толпу. Кока сам однажды признался, а потом бросился бежать, и понятно почему.
У Кольки были белые волосы, даже белее чем у Калмыка. Сивым его звали братовья, а мы – никогда, уважая Сивого-Рыбака. У него был румянец от уха до уха и белое тело, которое совершенно не поддавалось загару. Это было странным.
- Ты альбинос какой-то, - заметил однажды я.
- Альбинос, альбинос! – стали дразниться мальчишки.
Но призадумались, когда узнали, что альбиносами зовут неполосатых тигров. Сравнивать Коку Жвачковского даже с неполосатым тигром – курам на смех. И не прижилось.
Третьим в нашей компании был Толька Рыженков - парнишка с пшеничным чубчиком, лёгкой косинкой в глазах, влюбчивый до неприличия. Когда нас приняли в октябрята и дали значки с маленьким Лениным, Рыжен заявил:
- Я теперь таким же буду.
Думаете, он стал отлично учиться, слушаться родителей и учителей? И в мыслях не было - он стащил бигуди у старшей сестры и завил чубчик.
- Похож? – продемонстрировал нам.
- С Володей Ульяновым? Одно лицо, - согласились мы.
Эта страсть у Рыжена скоро прошла и появилась другая. Девочку звали Люба – пухленькая, румяная хохлушка-хохотушка. Я бы тоже в неё влюбился, если бы не…. Она училась в нашем классе, но жила в другом районе посёлка. Мальчишки там обитали злые, коварные – большие любители подраться, был бы повод. Люба – это повод. Я это понимал и даже не оглядывался в её сторону – не по Сеньке шапка. А Рыжен так не думал и, влюбившись, пошёл провожать.
Догнал он нас на самом Бугре. Мимо бы пробежал, не заметил – так его шуганули. Нос расквашен, фингал под глазом, в ранце снег вместо тетрадок. Урок да не впрок. На следующий день, зачарованный сияющими глазками и ямочками на щёчках, он взял её портфель и вновь пошёл на Голгофу. И казнь косоглазого «Христа» повторилась. И повторялась изо дня в день. Любочке что, ей весело, и перед девчонками форсит – вон как мальчишки-то из-за меня. А Рыжена били, с каждым днём всё ожесточённее.
Скажите, вот он рыцарь-романтик, настоящий герой – так страдать из-за дамы сердца. Но погодите с выводами, лучше дослушайте рассказ до конца.
Герой-романтик звал нас в телохранители, не поверите – даже зарплату обещал. Но лезть в такое пекло за пончик стоимостью четыре копейки никто не хотел. Жалко было товарища, но так били-то его не за сходство с маленьким Лениным – с девочкой из другого района хотел дружить, а это не поощрялось.
Однажды всё переменилось.

[santehlit]

2

Чтобы покинуть школу через парадный выход, надо было пройти два маленьких коридорчика. К чему такая анфилада дверей? А кто знает - строителям было видней.
Я шёл первым и как всегда беззаботно балаболил о чём-то. Крепкая затрещина опрокинула меня в угол второго коридорчика. Успел только заметить, что бил Рыжен. И в то же мгновение град ранцев и портфелей обрушился на мою недоумевающую голову. Ботинки, валенки и сапоги вонзались в моё скрюченное тело, торопясь и мешая друг другу.
Кока шёл вторым, мгновенно оценил опасность и метнулся назад. Успел бы и Рыбак убежать, но он остался и бился в дверях один против своры одноклассников, не иначе как белены объевшихся. Впрочем, помочь мне он не сумел – вышибли его из дверного прохода, как пробку из горла бутылки.
Спас меня Илюха Иванистов. Был в нашем классе такой мальчик, жил с Любочкой на одной улице, но с тамошними ребятами не якшался - мнил себя независимым и бесстрашным. Впрочем, второе обеспечивал старший его брат Юрка Иванистов, которого, по слухам, даже милиция боялась. Был он бандитом (может хулиганом?), ходил с ножом и жестоко избивал младшего брата за любую провинность. Но попробовал бы кто посторонний тронуть Илюху – всё, кранты: возмездие наступало незамедлительно и было жестоким, даже изощрённым. Однажды он построил наш класс, достал нож и аккуратно отрезал все пуговицы, даже с ширинок брюк – положил их в карманы владельцев, пообещав в следующий раз выпустить кишки наружу. Ему верили, его боялись. Поэтому никто не хотел связываться с младшим Иванистовым. Илюха этим пользовался, бесстрашно влезал в любую заваруху, чтобы доказать свою независимость. Встрял и теперь. Продрался сквозь терзавшую меня толпу, встал над поверженным телом, и замельтешил кулаками, разбрызгивая по стенам разноцветные сопли – от зелёных до красных. Враги мои отпрянули. Выскочили из коридорчика и сгруппировались в школьном дворе. Илюха помог подняться, отряхнул от мусора.
- За что они вас?
- Не знаю. Рыжен, наверное, натравил.
Мы выглянули за дверь. Толпа одноклассников, числом не менее пятнадцати человек, томились ожиданием. Рыжен среди них за своего - руками машет, на окна указывает. Положение было фиговым. Илюха похлопал меня по плечу – держись, братан! - и смело пошёл на переговоры.
Я вернулся в школу, и с друзьями по несчастью, поднявшись на второй этаж, осмотрели двор. Увиденное не радовало. Взбесившиеся одноклассники стояли воинственной ратью, жаждали крови. Илюха томился в сторонке в гордом одиночестве. Впрочем, зная его настрой, не трудно было догадаться, что мирный исход – это не совсем то, что его устраивало. Надежды на него не было никакой. Нужно что-то делать и рассчитывать только на себя – жаловаться, кому бы то ни было, а уж учителям точно, не в школьных правилах.

[santehlit]

Выход я предложил такой – выпрыгнуть в окно первого этажа, пока враги не оцепили школу по периметру, и драпать до дому без оглядки. План Рыбаку понравился, а про Коку что говорить – ему бы только «костыли» размотать, а там уж его ни одна собака не догонит.
Дверь класса, окна которого выходили в школьный сад, была распахнута - там гремела ведром техничка. Мы вошли.
- Давайте парты поможем перевернуть.
- Вот молодцы. Вот тимуровцы, - обрадовалась женщина.
Мы с Рыбаком за парты, а Кока шмыг к окну. Дёрнул шпингалеты и – вот она свобода!
- Ах, ироды! Ах, поганцы! Вот я вас шваброй.
Рыбак был уже на подоконнике, и швабра пришлась по мне. Впрочем, я вовремя подпрыгнул, и сырая тряпка на палке угодила в ведро. Оно опрокинулось, вода хлынула на пол. Совсем не женская ругань стеганула мою спину, но всё это было уже не важно. Потому что, взлетев на подоконник, я сиганул в распахнутое окно. Потому что, скрывшийся с глаз Кока, вдруг «вырулил» из-за школьного угла, таща за спиной свору улюлюкающих одноклассников.
- Бей! Ату их! Ату!
Мы бросились в сад, перемахнули высокий забор и поняли, что недооценили соперников. С обеих сторон улицы спешили к нам мальчишки, и не с пряниками в руках. Назад путь тоже отрезан. Мы кинулись в восьмилетку напротив – двухэтажное деревянное строение, с учениками которой перекидывались снежками на переменах.
Когда я вбежал в её двор, Кока уже хлопнул входной дверью. Впереди маячила спина Рыбака, а сзади настигало сиплое дыхание Рыжена. Не знаю, откуда у него взялась эта прыть, но летел он как ветер, вскоре догнал и поставил подножку. Рухнул я, а Рыжен, оседлав, принялся мутузить.
- Ага, попался!
Если б он не орал так истошно, мне бы опять здорово досталось. Но его вопли остановили Рыбака - он вернулся и сумкой так шандарахнул предателя, что тот кубарем покатился прочь. Толян помог мне подняться, и мы бросились бежать - захлопнули дверь перед самым носом настигавших преследователей.
Теперь оставалось только ждать и слоняться по коридорам - то пустым и гулким, то взрывающимся гулом голосов и топотом ног после звонка. Уже потемну в компании моей старшей сестры и её подруг беспрепятственно вернулись домой.

[santehlit]

3

Это не инцидент – это было начало войны, в которой мы заранее обречены на поражение. Кока на утро сказался больным и в школу отказался идти. Заглянул к Рыбаку - тот нехотя швырял тетрадки в сумку, а настроение читалось на несчастном лице. Я поведал о наших бедах старшему Калмыку – Бориске. Тот боевым пылом не проникся, но обещал над проблемой подумать. Учился во вторую смену, и времени для размышлений у него было предостаточно. А мы пошли в школу будто на фронт, но не добровольцами.
Весь день шли переговоры - на уроках записками, на переменах визави. Мы пытались дознаться причин вдруг возникшей всеобщей к нам нелюбви. Конкретных претензий мы не услышали, но чувствовалось, что Рыжен помутил изрядно. Мы предлагали для разрешения конфликта биться с любым желающим, но только один на один, а не как вчера – толпой на троих. Нам предлагали другой вариант - каждый, того желающий, бьёт разок по морде (по моей, между прочим, и Толькиной тоже), на том и расходимся. Это было унижением - могло подойти Жвачковскому, но нам это не подходило. Однако и зайцами бегать каждый день было постыдно.
После уроков на школьный двор выходили угрюмые, как защитники Фермопил, но меж собой решили – больше не побежим, станем спиной к спине и будем биться, пока не ляжем бездыханными спартанцами Леонида.
Нас поджидали. И не только враги. Оказывается, Борька Калмыков всё-таки обдумал проблему и нашёл из неё выход. Жили на Бугре братья Ухабовы – драчуны и забияки - Колька, Витька, Саня и Женечка. Вот этот младшенький – по-уличному Пеня – парень был, про которого говорят, оторви да брось. Был он, конечно, старше нас и даже старше Борьки Калмыкова. Избалованный авторитетом братьев, лез в любую заваруху. Не главное - кто с кем и из-за чего – но всегда на стороне сильнейшего. Страсть как любил победы. Был он крупнотелым, толстогубым, косноязычным - под носом и на подбородке всегда блестело. Нерасторопным был. За то и кличку получил - Пеня. Напросился футбол погонять, а на поле стоял как пень – с места не сдвинулся. Отсюда и пошло – Пень, Пеня (вместо Женя). Учился в Челябинске, в каком-то ПТУ, но чаще находился дома, болтался по улицам, отбирая деньги у малышей. Врал о своей учёбе и жизни городской безбожно. Что, де, мусора однажды их общагу штурмом брали, а они (бравые птушники) натянули резину меж тополей и как из рогатки обстреливали стражей порядка кирпичами, урнами и прочим хламом. Одним метким выстрелом мусорскую машину перевернули. Врал ещё, что у «Фантомаса» есть продолжение – «Труп в зелёном чемодане» называется. Что Фантомасом звали корову, которую задавила на дороге машина французских мусоров, и человек в ужасной маске им за то мстил. Вообщем, враль безбожный и неумный, а тип ещё тот, от которого лучше держаться подальше. Но он теперь шёл нам на выручку с маленьким юрким помощником – первоклассником Серёжкой Щипкиным.
В этот момент мы стояли вдвоём против стены одноклассников, алчущих нашей крови, и никак не соглашались на безвозмездный мордобой.

[santehlit]

- А что тут происходит? – удивился и быстро разобрался Пеня. – Ага, бугорских обижают. Ну-ка, Щепка, вдарь.
Щипкин вразвалочку подошёл и треснул крайнего по носу. То был Юрка Семченко, и кровь из его ноздрей брызнула на школьную стену. Юрка сел на корточки, зачерпнул в пригоршню снег и приложил к лицу. Щипкин шагнул к следующему, и процедура повторилась. Кто-то бросился бежать.
- Куда? Стоять! – рявкнул Пеня. – Поймаю, убью.
Ему поверили и остановились. Только Рыжен улепётывал без оглядки.
- Этого зарежу со всей семьёй, - пообещал младший из Ухабов.
Щипкин аккуратно, никого не пропуская, обошёл всю толпу наших врагов. Тому, кто не желал кровоточить с первого удара, он повторял ещё. Упёртым бил и по третьему разу. Впрочем, удар, как говорится, у него был поставлен, а перепуганные мальчишки не сопротивлялись, не закрывались – безропотно подставляли носы для экзекуции. После воспитательных процедур Пеня собственноручно обшарил карманы – забрал всё, что нашёл. Особенно радовался мелочи.
- Завтра я снова приду сюда в это же время. С каждого – по пять копеек. Кто не принесёт, получит от Щепки. Всем ясно? Свободны.
Домой мы шли, радуясь счастливому избавлению, и строили планы мести коварному Рыжену. Однако Пеня повёл, между прочим, такие речи:
- Мужики, я вам помог, а долг, как говорится, платежом красен. Короче, по десять копеек с каждого в день, и ни одна собака вас не тронет. Даже можете лупить одноклассников, когда захотите, как Щепка, или же это он будет проделывать с вами.
Десять копеек! Эту сумму мне давали на школьный буфет. Остаться без обеда, или Щипкин расквасит мой нос. Я покосился на юркого первоклассника. Да что он может без Пени? Прибить его щелчком – плёвое дело. Тем не менее, гривенники мы аккуратно отдавали каждый учебный день самому Пене, а в его отсутствие молокососу Щипкину. Толян спёр у деда трояк, и Пеня на месяц освободил его от податей. А я голодал, отдавая все деньги на обед. Впрочем, сильно отощать и умереть с голоду не дали мне одноклассники - вчерашние враги, а теперь собратья по несчастью. На большой перемене я собирал благодарных слушателей и рассказывал выдуманные истории, бесконечные, как сказки «Тысяча и одной ночи». Именно благодарных, потому что за красноречие получал награду – пончик, а то два или три.
Рыжена мы отметелили очень скоро. Надо отдать должное – парень не был трусом, как, скажем, Кока. Он вышел на болото играть в хоккей - заявился, как ни в чем ни бывало. На что рассчитывал? Только ему известно.
- Ну, что? – спросили мы.
- Бейте, - согласился Рыжен.
Кока отказался от экзекуции – не думаю, что пожалел, наверное, последствий боялся. Я встал напротив - Рыжен улыбался, глядя в мои глаза своими раскосыми. Он ничуть не боялся, или делал вид – и у него получалось. Ударил в его незащищённый подбородок, и Рыжен, поскользнувшись (был на коньках), хрястнулся спиной об лёд. Шапка его откатилась. Рыжен поднял её, нахлобучил, поднялся и сам – улыбка его осталась на льду. Потом ударил Рыбак и ещё пнул пару раз лежащего, срывая злость – экзекуция была закончена.
Потом его подловил Пеня и собственноручно отлупил – наложил дань в двадцать копеек. Сначала Рыжен отказывался платить, и Щепка каждый день пускал кровь из его носа. Потом где-то стал доставать деньги – наверное, крал – и жизнь его полегчала.
Пеня, не встречая сопротивления, наглел с нами день ото дня и дошёл до беспредела на новогодний праздник. В наши подарочные кулёчки он только лапу свою запустил с мерзкой ухмылкой – угощаешь? – и после этого там не осталось шоколадных конфет. А у противников наших прежних, мальчишек с Рабочей улицы, совсем отобрал кулёчки. Щипкин – упырь-малолетка – попробовал девчонок потрошить, но те такой визг подняли, что вмешался Пеня:
- Этих оставь.

[santehlit]

Никакие дипломатичные переговоры, никакая кровавая потасовка не спаяла бы так наш классный коллектив, как эта всеобщая беда – жестокая, жадная и сопливая. Рыжен, плативший двугривенный налог, мог беспрепятственно провожать Любочку – никто его не трогал. Никто не задирался к нам. Все мучительно искали выход из создавшейся ситуации. И, кажется, он сам нашёл нас.
Однажды в класс явилась женщина в форме, сказала, что работает в детской комнате милиции. У неё, мол, есть сведения, что гражданин Ухабов Евгений отбирает карманные деньги у школьников и заставляет их красть у родителей.
- Вы не бойтесь, - убеждала она. – Вам достаточно только подписать одни общие для всех свидетельские показания, и Ухабов загремит в колонию для несовершеннолетних преступников.
- Он никогда не узнает, о нашем разговоре, - заверяла милицейская дама.
Первым вскочил из-за парты Рыжен. А потом другие. И я подписал. И Рыбак – правда, последним. А вот Кока Жвачковский состорожничал – мало ли чего. Впрочем, он не кривил душой – Пеня его не трогал: как-то незамеченным проскользнул он меж загребущих ухабовских лап.
После этого Пеня действительно куда-то исчез. Заскучал его подручник Щепка - били его в школе каждый день. Впрочем, сам виноват….

[santehlit]

4

Появился Ухаб в конце зимы, и мы затряслись от страха. В школу боялись ходить - боялись и ходили. Месяц прошёл - Пеня никого не трогал. Щипкина перестали бить, но и он ни к кому не лез. Мы уж подумали, изменились времена – проучили мусора хулигана. Но вот однажды….
У нашей одноклассницы Любы Гайдуковой был старший брат Мишка, нигде не учившийся и не работавший переросток – дурачок, наверное, но неутомимый, как крот. Жили они на околице, где зимние метели такие наметали сугробы, что домишко их скрывало с крышей. Мишка Гайдуков целыми днями ковырялся лопатой в сугробе – рыл ходы, сооружал лабиринты, в путанице которых сам только и мог разобраться. В его подснежном королевстве, по слухам, была Палата – огромный зал с застеклёнными для света окнами. Взрослые парни устраивали там пиршества, а нам, ученикам начальной школы, дорога туда была закрыта - старшие не брали с собой, а самим страшно – заплутаешь в Лабиринте да пропадёшь. Однако влекло.
Вдруг Любочка Гайдукова передаёт нам приглашение от брата – посетить его знаменитые ходы. Сам приглашает, сам покажет. Нам бы, дуракам, задуматься – с чего это? Да откуда у третьеклассников ум? Уши да чуб, за которые удобно таскать, да лоб, которым можно стучать о школьную доску, вгоняя в тупиц знания. Нет, ума не было.
Приходим вчетвером - даже Кока, которому вдруг изменило природное чутьё опасности. Мишка улыбается, пряча глаза под цыганский чуб, за собой манит. Ползём вереницей – темно, страшно, ложных ходов с тупиками много – главное, не отстать от проводника, а то можно заблудиться. И вот, наконец, загадочная Снежная Палата. В ней светло – над головой окно, в виде стекла в снегу, и в нём мерзкая рожа Ухаба.
- Что, попались, голубчики? Мишка вылазь.
Гайдуков, как мавр, сделавший дело, молча в одну из тёмных дыр. Мы следом:
- Эй, эй, эй…!
Рыжен первым за ним кинулся, ему и прищемило в узком проходе затвором руки. Сверху Пеня сунул в щель широченную доску, и оказались мы в снежном плену – потому что ни поднять её, ни раскачать, ни вытолкнуть её не смогли. Да и не пытались, если честно – перепугались в кромешной темноте. Задом пятясь, вернулись в Палату. Рыжен хнычет, Кока подтягивает - первому руки прищемило затвором, ему больно, а второй от необоримого страха в слёзы ударился. Мы с Рыбаком в переговоры вступили.
- Жень, отпусти.

[santehlit]

- Ага, сейчас, - радовался нашей беде и своей удаче толстогубый Ухаб. – Мусорам меня сдали, сволочи. Всё про вас знаю. Замёрзните, поганцы - я вас собакам скормлю.
Хныкать хотелось уже всем. Однако Рыжен примолк, испуганный, зато Кока за всех старался.
Мы осмотрелись. Узилище было достаточно обширным. Скрещенные доски, подпёртые столбиками в четырёх местах, удерживали белый свод, высокий настолько, что стоя рукой не дотянуться. По периметру что-то вроде скамьи из снега с какими-то тряпками, соломой. На полу «бычки», фантики конфетные, пробки от бутылок – остатки пиршества.
Холодно. Может костерок запалить? Кто предложил? А кто ж у нас глупее помёта? Конечно, Рыжен. Если от дыма не задохнёмся, то с потолка начнёт капать – промокнем, замёрзнем и окочуримся раньше времени. А что делать? Ждать, пока Пеня своей дурью натешится? Или лечь, лапки сложить и прикинуться замёрзшими – сам за нами полезет. Мысль, конечно, интересная, но попробуйте полежать недвижимыми на снегу. Нормально? То-то.
Рыжен похватал тряпки, солому сгрёб – лёг. Ну, лежи, брат, мы за тебя покричим.
- Женя, эй! Тольке Рыженкову плохо. Его в больницу надо скорей. Выпусти нас.
Кричали, кричали – в мутном окошке никого. Может, разбить его? Разбить, встать один другому на плечи, и верхний, наверное, сможет вылезти в дыру. За помощью сбегает. Я легче всех – мне и лезть.
- Надо темноты дождаться, - размышляю вслух. – Сейчас Пеня увидит и всю затею испортит.
- До темноты мы замёрзнем.
- Давайте прыгать.
- А может, он ушёл?
- А может, не ушёл.
Пеня не ушёл. Он курил с Гайдуком на лавочке у дома и напрягал свои извилины, думая, как с нами поступить. Выпустить и отлупить? Ну, отлупить – это уж точно. А вот выпускать не хотелось – когда ещё заманишь в такую ловушку? Бросить, чтоб замёрзли? На Гайдука свалить? Ему, дураку, ничего не будет. А если мусора до меня докопаются? Вот такие сомнения терзали Ухабовскую душу - даже голова заболела от умственного переутомления.
Как всегда в подобных случаях, на помощь приходит Провидение. Узкой тропинкой меж сугробов пробирался Андрей Шиляев из магазина домой. Пеню просто озарило.
- Слышь, Шиляй, рабов не надо? Бери, недорого отдам, а в хозяйстве пригодятся.
Андрей учился в седьмом классе, был человеком самолюбивым, гордым, независимым - Пени он ничуть не боялся, скорее наоборот. Андрюха мог постоять за себя и презирал уличных хулиганов, помыкающих мальцами.
- Каких рабов?
- Пойдем, покажу.
Мы встрепенулись, когда померк свет единственного окна. Готовы были напрячь голосовые связки, вымаливая прощение и свободу, но воздержались, приметив новое действующее лицо.
Одним взглядом оценив ситуацию, Андрей деловито спросил:
- Сколько?
- По полтиннику за штуку.
Покупатель вытащил из кармана монету:
- Хватит?
- На двоих, - торговался Пеня.
Андрей пожал плечами – дело хозяйское – сунул монету обратно. Ухаб забеспокоился – новенький серебряный рубль разжёг в нём алчность.
- Согласен – забирай.
Монетка вновь увидела дневной свет, но не спешила покинуть ладонь хозяина.

[santehlit]

Шиляев кивнул Мишке:
- Открывай.
Гайдук аккуратно вытащил из щели затвор и утащил домой.
- Вылезайте.
- Андрей, мы не знаем ходов – тут лабиринт, - на правах ближайшего соседа обратился к спасителю Рыжен.
- Выведи их, - приказал Шиляев Гайдуку.
Тот покивал головой и нырнул в тёмный лаз. Через пару минут он уже был в Снежной Палате. Следуя за ним, мы, наконец, выбрались на Божий свет. Пеня завладел рублём и заторопился.
- Ставьте жопы – прощаться будем.
- По полтиннику за пинок, - сказал Андрей, холодно глядя в лупоглазые Ухабовские зенки.
- Что-о? – возмутился работорговец. – Да я их так…
- Только попробуй тронуть моё имущество, - Андрей опустил авоську на снег.
Затей они драку, мы бы без команды бросились на Пеню и возместили все накопленные обиды. Понять это не сложно, и мучитель наш побрёл прочь, кляня себя за неудачную сделку. Он вдруг подумал, сколько мог бы зарабатывать, водя нас на верёвке и позволяя каждому желающему лягнуть нам под зад копеек этак, скажем, за пятнадцать. А мы, радуясь счастливому избавлению, гуськом брели за благородным Андреем, и Рыжен захлёбывался словами, описывая наши злоключения. Возле своего дома Шиляев остановился.
- Вас всегда будут бить и унижать, если не научитесь себя защищать. Хотите – научу?
Мы, конечно же, хотели быть такими же сильными, храбрыми и независимыми, как он.
- Иди сюда, - поманил он Рыжена.
Тот встал напротив, улыбаясь. Резкий удар в скулу сбил его шапку. Рыжен покачнулся, но устоял.
- Молодец. Теперь ты, - Шиляевский палец нацелился в мою грудь.
Недоумевая, зачем он так быстро из героя превратился в мучителя, шагнул вперёд. Моя шапка усидела, но лопнула губа, наколовшись на краешек зуба.
- Молодец. Следующий.
Я отошёл в сторонку, уступая место Рыбаку. Плюнул на снег, и слюна имела алый цвет. Толян шагнул навстречу экзекуции, а Кока в тот же миг сорвался с места и запылил позёмкой вдоль по улице в сторону дома. Может его бегство, а может ещё какая прежняя неприязнь правила Андреевой рукой – только достался Рыбаку удар, что говорится, от души. Толян охнул от зуботычины и раскинул руки, падая. Поднялся не сразу и не на ноги. Стоял на четвереньках, мотал головой, и капли крови летели в обе стороны.
Андрей кинул взгляд на дело рук своих и зашагал домой, бросив:
- Приходите завтра в это время.

[santehlit]

5

Наутро в школе.
- Пойдёшь? – пытал Рыбака.
- Да на фик надо. Меня Пеня ни разу не тронул, а этот…. Нет, не пойду.
Меня пытал Рыжен:
- Пойдёшь?
Я пожимал плечами. Конечно, хорошо быть гордым и независимым, уметь давать сдачи, но чтоб по морде получать каждый день…. Бр-р-р…. Какой-то спартанский способ воспитания – пренебрежение к боли, за счёт постоянного её присутствия, методом привыкания. Но есть и другой - например, индейцы никогда не наказывали своих детей, считая, что физическое воздействие унижает гордость человека, делает его трусом. И вырастают индейские мальчики в могучих и бесстрашных воинов, терпящих любые муки у столба пыток. Лично мне такой метод более по душе.
- Я лучше к Пене пойду, - помахал Рыбак трёшкой перед моим носом.
Он прав - за деньги Ухаб любого другом считать будет. А мне-то их где взять – воровать не приучен. Копить по гривеннику в день, голодая, целый месяц? А за месяц…. И решил - раз уж Судьбе угодно меня колотить, пусть она бьёт руками Шиляя. Коку Жвакина такие сомнения не терзали.
В назначенное время к известному дому пришли вдвоём с Рыженом.
- А мне не больно, - вертел головой Толька в томительном ожидании экзекуции. – Я вообще терпеливый.
Конечно, подумал я, с такой-то практикой. Но Андрей нас бить не собирался - более того, он как будто бы извинился:
- Вы за вчерашнее не дуйтесь - просто проверил, насколько ваше желание стать настоящими мужиками серьёзно. Прописные, так сказать.
Добавил, намекая на отсутствующих наших товарищей.
- Ну и видно теперь - кто есть кто.
В углу широкого Шиляевского двора была оборудована спортивная площадка – турник вкопан, на нём мешок с песком висел, помост со штангой и большим набором гантелей. Самодельную штангу Андрей один поднимал, а мы – разве только вдвоём с Рыженом. Зато испробовали все гантели и подобрали подходящие. По команде наставника мы подтягивались на турнике, отжимались от помоста, работали с гантелями, скакали через девчоночью скакалку, мутузили самодельную «грушу». И так каждый день.
Андрей заставлял нас с Рыженом боксировать между собой - и Толян косоглазый так разматывал кулаки, что я и защититься не всегда успевал, а уж сдачи дать…. Зато я легко одолевал его в борьбе – сказалась отцова выучка. Андрей наставлял нас не только премудростям поединков, но и хитростям коллективной драки. Оказывается, и тут имели место свои тонкости, дававшие преимущества умению, а не числу.
В школе, по приказу шефа, мы о тренировках ни гу-гу. Зато над нами потешались. Слух о нашем снежном пленении и необычном избавлении прокатился по классу и выплеснулся в коридоры.
- За грошик купленные, - дразнились знакомые.
Или:
- Эй, двугривенный, подь сюды…

[santehlit]

Прикусили языки острословы, когда мы втроём отлупили десятиклассника Суслая. Суслай – это кличка такая. Может, фамилия у него Суслов, может, звали Славка - не суть важно. Был он здоровым бугаём и гордостью школы – побеждал всех в районе на физических олимпиадах. В смысле, по физике – наука такая о природе вещей. А здоровым он был не потому, что занимался спортом, а просто ел помногу. Драться совсем не умел. Но начал удачно.
Что они не поделили с Шиляем, осталось мне не известным. Только на перемене босс предупредил - после уроков будет дело. И вот мы стоим втроём плечо к плечу на школьном дворе, и все ученики пялятся на нас в окна. Суслай хлопнул дверью, подошёл небрежной походкой – куртка расстегнута, пиджак тоже, галстук на боку, край рубахи торчит из брюк. Впрочем, он всегда такой – расхлестанный. Остановился, чего-то жуя.
- Ну?
А потом вдруг бросил портфель свой полупудовый в Рыжена и кинулся на Шиляя. Схватил атамана за грудки и давай трепать. Силёнка у парня была – под его лапами затрещали Андреевы латы (в смысле – пиджак, рубашка, куртка). Суслай то рвал их остервенело, то душил противника, стягивая ворот, то просто тряс, как грушу. Андрей крушил ему рёбра тренированными кулаками, а вот в лицо попасть не мог – гордость школы расставил локти.
- Агарыч, ноги! – крикнул атаман.
Этот приём мы много раз отрабатывали на тренировках. Я бросился Суслаю под ноги. Андрей толкнул его, и они оба кувыркнулись через меня. Тут, наконец, Рыжен выбрался из-под завалившего его портфеля, подскочил и очень удачно пнул Суслая в косицу. Тот хрюкнул и затих. Напрочь - ни звука, ни движения. Мы пинали его – причём, Рыжен в лицо, Шиляй по рёбрам, я по толстым ягодицам – а он лежал, как покойник, молча и не шевелясь.
От школьной калитки мы оглянулись. Суслай неуклюже дёргал ногой, пытаясь повернуться то ли на бок, то ли на живот. Школьные окна облепили встревоженные лица.
Андрей стянул с ладони перчатку и выставил перед собой.
- Один за всех!
- И все за одного! – мы с Рыженом дружно шлёпнули по ней своими ладошками.
Ну, блин, мушкетёры!


Сообщение отредактировал santehlit - 29.2.2020, 9:41

[santehlit]

7

Сначала была весна, и снег на поляне растаял. По воскресеньям мы бегали кросс до леса и обратно. Это очень далеко – наверное, несколько километров. И после такой пробежки у меня неделю болели ноги, но ликовала душа. Под ногами шуршала прошлогодняя трава, похрустывал ледок над следами луж, грудь наполнял исключительной чистоты и свежести воздух. На опушке мы отжимались от пахнувшей прелостью, стылой ещё земли, подтягивались на ветке берёзы. Мнили себя спартанцами и презирали тех, кто в такие часы дома сидит.
После проводов Николая Томшина в армию, ватага Лермонтовская распалась. Теперь мы уже не собирались такой толпой, как было прежде. По двое, по трое ходили в кино и получали там от забияк с других улиц. Старших ребят били на танцах. Андрей решил вернуть нашей улице утраченный авторитет. По приказу наставника мы с Рыженом обошли весь Бугор и оповестили ребят – Первого мая выступаем. Собрались и выступили целой колонной. Пристроились в конце первомайской, где учащиеся и трудящиеся демонстрировали свою солидарность со всем угнетённым миром, и прошли за ними до самой площади. Пели блатные песни, кричали «ура!», махая ветками и флажками, отобранными у школьников. У нас даже собственный транспарант был, написанный Андреем на куске картона - «Бугор сила». На площадь, понятно, мы не пошли, но на улице прохожие на нас таращились, указывали пальцами, махали руками, приветствуя. Ну, а мы ликовали – Да здравствует Первое мая, праздник соединивший бугорских ребят!
После демонстрации встали в круг, прикидывая финансовые возможности. Думали в лес пойти и решали, что прикупить – вино, закуску, сигареты. Борька Калмыков вылетает из-за угла на своих худых и длинных, следом Олег Духович, друг и одноклассник. Наехали на них Красноармейские пацаны – фотик Барыгин им понравился. Борька вырвался и побежал, следом Дух, а за ним уже вся Красноармейская ватага.
Натолкнулись на нас. Перед Андреем их атаман начал кульбиты выделывать.
- Знаешь кто я?
- Знаю, - говорит Андрей спокойно. – Ты – Колчак.
- Верно. А знаешь….
И дальше полилась неположенная на музыку песня - эх, сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ невинных загубил….
- Что мне до твоей арифметики, - говорит Андрей презрительно. – Придёт время – и тебя прикончат.
- Может, попробуешь? – встрепенулся Колчак.
- Сам сдохнешь.
Красноармейский атаман затруднился с ответом. Все муки – бить или отступить, а если отступить, то как, не потеряв престижа – отразились на его отвратительном лице. Подсунулся подручный – шу-шу-шу на ухо. Колчак тревожно зыркнул по сторонам, махнул рукой своим, и, огибая наш строй, красноармейцы бегом покинули несостоявшееся битвы поле. Причину такого их поведения узнали поздно вечером, когда уставшие и навеселе вернулись из леса. Бориска-то наш, Калмыков-старший, не поверил, что устоим против красноармейских, и драпанул под шумок. Заметил это кто-то из врагов, и бросились колчаковцы в погоню. Догнали, накостыляли, фотик отняли – а мы и не ведали, а то разве б дали.