[santehlit]

С безбровым лицом и рыбьими глазами на чеченца он ничуть не похож. Скорее прибалт - может, латыш или ещё хуже. Но какой гигант! Ростом далеко за два метра – это точно. Ладони – две моих. Сапожищи…. Да что говорить! Пьян был вдрыбаган. И в руке ещё сжимал плетёную бутылку с чачей.
Приволокли его чебуреки, усадили неподалёку от нас, стали что-то объяснять, указывая на Чистякова и нашего старшину. Смысл-то был понятен. Отметелить надо либо того, либо другого. Либо обоих вместе. Ничего невидящим взглядом старший сержант внутренних войск оглядел нас. Потом выставил перед собой ладонь. Жест должен был означать – щас! Потом приложился к горлышку и запрокинул голову. Глотал он долго. Что-то завораживающее было в этом действе. Мы все четверо, не отрываясь, смотрели на него. Даже Пестову изменила его привычная невозмутимость – он и ноги опустил. И Постовалов тоже. А у меня так слюнки побежали. Я же говорю….
Вояка опустил бутылку. Чичик ему тут же закусочку к губам – пимикан какой-то или сухофрукт. А старший сержант выпучил на него глаза и после непродолжительной паузы вдруг оросил потоком извергнувшейся изо рта жидкости. Потом вскочил и, раскачивая вагон, кинулся прочь, закрывая пасть ладонью и разбрызгивая из-под неё по сторонам излишки пищи.
- Ах, чинарики проклятые, весь вагон мне загадят! – раздалось за нашими спинами, и в то же мгновение, беспрепятственно миновав кордон, давно уже нестройненькая проводница устремилась вдогон.
Она неслась по проходу за сержантом, а вслед ей с полок свешивались чернявые бестолковки. Вот уже несколько спин заслонили её от наших взоров. А потом раздался визг.
Чистякова будто пружина подбросила:
- Я отца зарубил!
Следом я ворвался на вражескую территорию. В спину мне толкался Постовал.
- Я отца зарубил!
Чистяков настигал чинариков и бил их по затылку могучим кулаком. Они летели вперёд, забивая проход, словно бутылку пробки. И набилось их так, что его богатырский кулак не мог уже пробить брешь в этом месиве. Тогда он стал хватать их за плечи и выбрасывать с прохода. Мне за его спиной делать было нечего, и я свернул в ближайший кубрик, чтобы предотвратить атаку с тыла.
- Лежать! – орал я. – Лежать, сволочи! Всех поубиваю!
Чья-то чернявая голова свесилась со средней полки. Я – бац! – по ней кулаком. На нижней полке паренёк поджал к подбородку колени. Я подумал – встать хочет.
- Лежать!
И вбил каблуком в стенку бледное пятно его лица. В проходе копошилась повергнутая Чистяковым фигура. Я прыгнул ногами к нему на спину.
- Лежать!
Бац! Бац! – в соседнем кубрике Постовалов раздавал тумаки. Хрюм! Хрюм! – отзывались на удары чьи-то рожи. Женский визг прекратился. И драка затихла, когда вагоном промчался мичман Титов.
- Аат - ставить!
Через полчаса все грозненские новобранцы лежали на полках под приказом – не вставать! Двое или трое из них под контролем проводницы мыли пол. Поперёк всего вагона возлежал гигант-сержант, продолжая раскачивать состав, теперь уже могучим храпом. За боковыми столиками в каждом кубрике сидели наши парни, контролируя ситуацию. Мы с Постовальчиком - водрузив ноги на сержантовы сапоги. Голова его арийская терялась где-то в полумраке.

[santehlit]

На следующей станции наших беспокойных соседей высадили. Видимо, тормознули не из-за драки, потому что на перроне были не только мусора, но и форма внутренних войск мелькала. Должно быть, доехали ребятки до места своей службы. А мы тронулись дальше – в Краснодар.
Интересно, помнят ли парни из Грозного осеннего 1973 года призыва во внутренние войска чистяковское «Я отца зарубил!»? Я вот помню.
Но пойдём дальше.

Ваше благородие госпожа Учебка
Мне б тебя забыть давно - запомнилась ты крепко
Здесь порядок флотский – что ни говори
Не везёт мне в службе – повезёт в любви.

Анапа – город курортный. Всесоюзная детская здравница. Город магнолий и кипарисов. А ещё винограда. Ребята весеннего призыва рассказывали – руки им мыли. Ох, и досталось же бедолагам на уборке. Впрочем, это их рассказы. Нам достались персиковые аллеи. Хотя, конечно, не только без плодов, но даже и листьев. Это понятно – глухая осень.
В Анапе следы трёх культур. Любая сердцу моему Древней Греции – в виде алтарей на кладбище. Спорил и доказывал всем и всяк, что это именно подставки для жертвоприношений, а не надгробья. Греки, помнится мне, не хоронили своих жмуриков – сжигали, и все дела.
От османов осталась арка каменная. На самом видном месте набережной. Местные говорили: под ней пройдёшь – то ли хорошо будет, то ли хреново. В культпоходе мы были, отличники наши БП и ПП наперегонки. А я кричу - куда, придурки? Ну, когда мы от турок что-нибудь хорошее видели?
По песчаному берегу под парапетом и мостиками бегают лысухи за хлебными крошками. Узнали меня, обрадовались. Я им – привет передавайте уральским озёрам - сам-то не скоро.
Зимы здесь совсем нет. Один раз в Новогоднюю ночь снег выпал. Мы на зарядку выскочили – какой там, зарядка! Давай снежками кидаться. И старшины с нами. Служба службой, чины чинами, но ведь все мы с Урала – а тут, будто домом пахнуло.
Когда температура ниже нуля, замерзают брызги - под мостиками и причалами вырастают ледяные сталактиты. День-другой, глядишь – растаяли.
Ну, вот, наверное, и вся лирика. Служили мы здесь, учились. Не санаторно-курортной - повесткой военкомата призваны.
Первым делом нас конечно переодели. А гражданку в почтовые ящики и домой. В телеграмме прилагаемой пару строк можно черкнуть родным. Что писать? Простите мама с папой вашего сына олуха. Вот не слушался и попал. Написал: «Попал в морчасти погранвойск. Ждите через три года». За спиной почтари смеются:
- Попался на три года.
Неделю подшивались. Сидели в кубриках, пришивали боевые номера, погончики и погоны на робы, парадку, шинели. Потом пошла муштра. Ну а как же, на присягу - строевым. С первого смотра стало ясно – лучше нашей смены никто не ходит. Смена – это два отделения, полвзвода, одна восьмая роты. В каждой свой инструктор – старшина срочник. Нашего звали Олег Вылегжанин, в миру – Глобус, за круглый, лысый и большой череп. Парень он нормальный. Мечтал выпустить нас, первую свою смену, отличной - а тут такой подарок. Мы лучшие на всех смотрах – в роте, школе, отряде. Только мне не повезло. Передо мной в строю свердловчанин Сергей Терёшкин. Помните портрет капитана Флинта – широкие плечи говорили о силе удара, и узкие бёдра – о способности от них уворачиваться. Это о Терёшкине. Ещё добавлю, у него голова и шея – одно целое. Атлет, короче.

[santehlit]

Его земляк стоял за моей спиной – Сашка Чурцев. Роста мы одного, но у него сломаны и неправильно срослись обе ключицы. По этой причине богатырской была спина. Вызовут из строя – вот он изобразит букву «с», шлёпает ногами, а в подживотии ручонками сучит, будто тесто месит. Со стороны смотреть – смешно и жалко. В строю преображался. Прижимался чреслами к моим ягодицам, а руками за спиной своей сучил – должно быть, седалище охлопывал.
Я говорю:
- Слушай, друган, тебя случаем не хачик заезжий делал – ты что к моей попе прижимаешься?
А он белёсыми ресницами хлоп-хлоп, и на Терёшкина смотрит. Тот вопросительно на меня. А за Чуркиной спиной Постовальчик провоцирует улыбкой – давай, начни, а я закончу.
Глобус на него орал:
- Чурцев, держи равнение!
Его не пронимало. Более того, стал мне ногу подсекать. Моя вверх, согласно общему движению, а Чуркина следом, догоняет, и – бац! – подсёк. Я чуть не падаю.
Глобус:
- Агарков, ноги повыдёргиваю – будешь спотыкаться.
Я Чурке:
- В рыло дам.
Он на Терёшкина – хлоп-хлоп.
Постовальчик сзади – ну-ну.
Лопнуло терпение: разворачиваюсь и в хайло ему – бац! Он на меня. На мне Терёшкин повис, на нём Постовальчик. Глобус бежит:
- Отс-ставить!
Разобрался в чём дело и говорит:
- Поменяйтесь местами.
Я же говорю, нормальный у нас старшина. Перестановка в строю повлекла перемену места отдыха. То мы с Постовальчиком на нижних кроватях через проход обитались, а теперь с Терёшкиным на верхних рядом.
Этот будет среди ночи:
- Пойдем, покурим.
- Кончились.
- Угощаю.
Сидим в туалете на подоконнике, дымим. Письмо достаёт:
- На, почитай.
Только и осталось.
- Что там?
- Мама пишет: бьёт её падлюга-отчим. И дочку свою бьёт, сестру мою сводную. Что делать? Приду – убью гада. Я ж его шиздил на гражданке, а сейчас некому….
- Не знаю. Сходи к замполиту – может отпуск даст. Поедешь и отшиздишь.
- Думаешь? – обрадовался Терёшкин.
Отпуск ему не дали. Но пришло письмо от матери. Сообщает - участковый приходил, приструнил дебошира. В зубы двинул. Это, говорит, по-дружески. А не уймёшься – посажу.
- В зубы – это хорошо, - ликует Терёшкин. – Этот козёл по-другому не понимает.
Присягу приняли – сели за парты. Хотя про парты это я образно.
Как и предупреждал старший лейтенант Ежов, готовили нас крепко. В меру строевой, в меру физо, даже политзанятия – не основная дисциплина. Изучали дизеля – в принципе, и в частности. В специальном корпусе их запускали и глушили, разбирали и собирали. Потом робы стирали. Один придурок доумился с содой постирать, чтоб быстрее побелела, и стал бы он похож на старослужащего. Роба-то побелела, а с рук кожа сползла. Потом водили его перед всей ротой, по обоим кубрикам, демонстрируя – как пьяного илота спартанцы.

[santehlit]

Катера, я скажу, это что-то! Мы только на плакатах увидели – глаза разгорелись. Красиво, комфортно – «Аисты» называются, проект 1398. Дважды в неделю ездили на пирс, из эллингов выкатывали на стапелях под кран-балку и на воду – ходим по створам, на волну (бортом и носом), привыкая к качке. Набиваем руку в искусстве кораблевождения (правильнее, катеровождения).
Выяснилось, что я совершенно не подвержен морской болезни. Во время качки никаких ощущений и после тоже. А братва – кто в каюте пластом лежит (если желудки крепкие), кто на кокпите фалами к поручням примотался и медуз пугает – бэ-э-э-э. Они страдают, а я штурвал накручиваю – за всех сразу.
На пирс едем – штормовое платье надеваем: куртку, брюки – мех под болоньей. На море брызги не только солёные, но и дюже холодные.
Морское дело осваивали в учебном корпусе. В кабинете паркет, вдоль стен под стеклом и без саркофагов макеты кораблей - парусники, броненосцы, современные, с пушками и ракетами. Хозяин кабинета мичман Угрюмов - выдающаяся личность! Историю флота российского знает лучше энциклопедии. Про любое сражение рассказывает, будто участвовал. Он нас паркет заставлял драить, а мы шли на Морское дело, как на праздник. Часами, да что там, сутками готовы были слушать Угрюмого – всегда нам времени не хватало на его уроке. А он:
- Учите, парни, морской язык.
Все эти фок, нок, бизань мачты, стеньги и брам-стеньги…. Скажите – ну для чего они нам на современном флоте? А какие бывают канаты? Кроме синтетических есть ещё пеньковые, манильские. Манильские названы в честь столицы Филлипин и вяжутся из копры – продукта кокосовых орехов. Я и не знал.
Морские узлы вязали. Вязали и развязывали. На скорость, на крепость.
Что такое выброска? Берётся булыжник (кругляк), оплетается фалом (верёвкой – если так понятнее), оставляется длинный конец – и готово. Выброска готова. Для чего? Представьте картину: океанские волны, надо пришвартоваться двум кораблям. Трос, самый маленький – толщиной с мою руку. Попробуй, добрось. А выброску метров на пятьдесят (плюс-минус туда-сюда), наверное, любой закинет. Если ещё размотать над головой как пращу….
Как-то с Угрюмым вышли из класса в спортивный городок, встали парами друг против друга и давай выбросками перебрасываться. Сами понимаете, старались не только докинуть, но еще напарнику по бестолковке попасть. Или по копытам.
Потом Постовал говорил:
- Ну, и выдержка у тебя. Я пару раз думал – сейчас башку снесёт. А ты и не дёрнулся.
Мог похвастаться, как был чемпионом среди команчей по этой самой фигне, но не стал. К чему лишние фразы? С некоторых пор решил быть невозмутимым, как старшина Пестов. Только плечами пожал:
- Лучше целиться надо.
Лоцию изучали по реальным картам Дуная, Амура и Уссури.
Вот в чём уж очень сильно я преуспел, так это в ППСС (правила предупреждения столкновения судов). Точнее, в части световой сигнализации, обеспечивающей безопасное плавание в ночную пору. У нас был стенд, на котором загорались различные конфигурации цветных огоньков – белых, красных, зелёных. И по ним следовало определить, что за судно перед тобой. Например: три зелёных вертикально, три белых треугольником вершиной вверх – пограничный корабль левым бортом. Или два белых вертикально, два красных с наклонов вправо и зелёный слева – сухогруз с бочками ГСМ, идёт прямо. Ничего сложного - в две минуты любого обучу. Три белых огня – габаритные - топовый, баковый, ютовый. Топовый – это на мачте, на самом верху. Баковый и ютовый – на носу и корме корабля. Если видишь все три огня сразу, кораблик в профиль. В анфас – обязательно топовый и какой-нибудь из крайних. На ходу зажигаются бортовые – красный и зелёный. Два зелёных вертикально – пограничник на ходу. Один красный на мачте – взрывоопасный груз в трюме. Два – танкер, соответственно. Всё. Не надо больше ничего знать и выдумывать. Включай пространственное воображение и выдавай ответы на стендовые вопросы. На соревнованиях стал я чемпионом роты по этому самому делу и очень возгордился. Ответствовал на все просьбы о помощи - раз природой не дано, надо ли напрягаться?

[santehlit]

Ну, что ещё рассказать? О БЖ? БЖ – борьба за живучесть корабля. Живучесть – способность корабля оставаться на плаву и выполнять боевую задачу, получив кучу пробоин. Тренажёр – точная копия трюма корабля. Только не повезло ему – оба борта в дырках от пуль и осколков снарядов. Одна такая – мама дорогая! – голова пролезет. Её чопиком не забьёшь – пластырь накладываешь с подпоркой. Переборки тоже надо струбциной подпереть – могут схлопнуться.
Короче, спустили, объяснили, показали и приказали. Сначала насухо всё сделали. Водой даванули – потекла наша работа. Потом под давлением воды все пробоины заделывали. Потом к всеобщей суматохе сирену добавили. Потом мигающий красный цвет. Потом кромешная темнота. Тренировки, тренировки, тренировки….
Расскажу, забегая вперёд, об экзамене. Построили наш расчёт (8 курсантов) в этом самом трюме. Каплей (капитан-лейтенант) из экзаменационной комиссии прошёлся, всем по сигарете в зубы дал. Кто-то:
- Разрешите закурить?
- Разрешаю.
Да как закуришь – стоим в робах без тельников и гюйсов: через минуту будем мокрые, как черти. И спички, и сигареты и сменная амуниция – наверху. А я думаю, зачем он сигареты нам в рот сунул – нет, неспроста. Говорю:
- Сигареты, парни, не выплёвывайте.
- А куда их?
- Под язык засунь.
Я так и сделал. Да пусть себе горько – жуют же табак аборигены.
Только скрылись в подволоке (потолке) каплеевы штиблеты, брякнул люк – началось! Свет погас. Аварийный замигал. Погас, проклятый! По ушам сирена проехалась, в грудь - вода. Сорвались, бросились борта латать. Напор с ног валит. Избыточное давление – одна атмосфера. Утопли, значит, на 10 метров. За минуту не управимся – сила напора удвоится. На двадцати метрах погружения (условного, конечно) выключаются сирена, аварийка, включается нормальный свет. В заштопанные дыры сочится вода, давление за бортом - три атмосферы.
Открывается люк, в наше чумное пространство просовывается каплеева голова - осторожненько, чтобы формочку не замочить. Видит – всё нормально – спускается. Мы строимся. Он проходит с экзаменационной ведомостью.
- Фамилия? Сигарета ваша где?
Я выплюнул коричневое месиво на ладонь.
- Молодец. Отлично. Ваша? А фамилия? Хорошо.
Не правда ли, интересный подход к оценке индивидуальных действий расчёта.
Ну, это я много вперёд забежал – аж на выпускные экзамены. До них нас лудили и лудили.
Да-а, служили. Но мы были живыми людьми, и с нами случались различные истории. Расскажу пару штук.
День к отбою катился. У нас личное время. Захар из своего (второго) кубрика прибегает.
- Хотите на «шурупа» взглянуть?

[santehlit]

Эка невидаль! Но идём. Сидит паренёк в морской робе и к солдатской шинели пришивает погоны. По щекам слёзы бегут. Никто не смеётся – посмотрели и прочь. Рассказали потом старшины. Пацан из свердловского института в морчасти призвался, а папашка – генерал в Генеральном штабе. Как узнал, ногами затопал – а подать сюда сукина сына! Учиться отправлял – а он вон куда устроился. Короче, от службы отмылить не удалось, а вот от трёх лет – да: в Москву, в советскую армию служить отправили. Был бы парень на гражданке, упал на спинку, ножками посучил, мамашке поплакался, и отстал бы грозный родитель. А тут – на-ка, выкуси. Тут, брат, дисциплина. Приказали – и шей погоны к солдатской шинели, а потом – шагом марш в Москву. Эх, жизнь наша! Даже не знаешь – завидовать или сочувствовать пареньку. Я – сочувствовал.
Другого, по фамилии Моторин, на гражданку жениться отправили по залёту. Беременная девушка папе, тот военкому - в Анапу депеша. Командир навстречу – всегда за советскую семью! Отрядили домой голубчика, мичман в сопровождающих. Без дороги десять дней на всё прочее – сочетание, свадьба и медовая неделя. Вернулся, злой, как чёрт. Оно и понятно – от молодой, любимой жены на узкую курсантскую кровать. В курилке, что на улице перед казармой, друзьям рассказывает:
- …. она обиделась, отвернулась. Я говорю: чё пердильник отклячила – воняешь, лежишь. Она поворачивается. Говорю, спереди ты не лучше пахнешь. Плачет, самка!
Парни другого рассказа ждали, про интим, должно быть – хохотнули сдержанно. Перерыв закончился, потянулись в учебный корпус.
Я в наряде был дневальным по роте. В курилке подметать – обязанность свободной смены. Томился с метлой в стороне, ожидая конца перерыва - этот трёп по ушам пришёлся.
Все вышли. Моторин задержался, увидел меня, входящего, и стрельнул «бычком». В меня, между прочим, целил. Для окурков в центре курилки обрез стальной бочки вкопан. Я ногу на баночку (лавочку), преграждая путь:
- Вернулся и поднял.
Он ударил меня коротко без замаха - в дыхалку метил, но попал в черенок метлы. Её конец и сунул ему в нос. Моторин спиной вперёд побежал, с лица из-под ладони закапала кровь. Я за ним. Знал, что сейчас произойдёт - нутром чувствовал, все поджилки мои вибрировали от возбуждения. Сейчас на метлу обопрусь и двину ногой в грудину - сядет он у меня, голубчик, точно в обрез с водой, харчками и «бычками»….
За спиной, как выстрел из пистолета:
- Товарищи курсанты!
Я крутанулся через правое плечо, метлу как карабин к ноге.
- Виноват, товарищ капитан третьего ранга.
Наш взводный Яковлев.
- С вами что?
Рядом с моим пристроил плечо Моторин:
- Расцарапал, товарищ капитан третьего ранга. В носу ковырял….
- Ага, в носу, - взводный у нас нормальный. – Ну, иди.
Ну, что сказать – молодец Моторин хоть в чём-то: не стал стучать.
Молодец-то молодец, но на следующее утро в умывалке, только лицо намылил, мне – бац! – кто-то по затылку, я губу разбил о кран водоразборный. Пену смахнул, головой верчу – полроты мимо шмыгает, все торопятся процедуры известные принять. У нас как – пока одни, стоя в проходе, заправляют кровати верхнего яруса, владельцы нижних – в умывалке, и все бегом, всё на ходу. А мне стало доставаться каждое утро.
Постовальчик бы решил мою проблему, но после перестановки с Чуркиным разъехались и наши кровати – нижние заправляют, верхние умываются.
Говорю Терёшкину:
- Проследи, Серёга, кто мой кумпол тревожит.

[santehlit]

На следующее утро только мыльными ладонями по лицу провёл, мне кулак в голову прилетел - кожа на щеке лопнула, поцеловавшись с краном. Ах, туды твою!
Глаза промыл, смотрю - Терёшкин рядом фыркает.
- Серый, ну, что ж ты - поставили смотреть, а ты подслушиваешь.
Крутит круглой своей бестолковкой:
- А я что, я ничего. А ты чего?
А у меня кровь по щеке, под глазом синева разливается.
Постовал:
- Терпеть больше нельзя – надо что-то делать.
Вечером в личное время пошли с ним во второй кубрик и прямо к Моторину:
- Твоя работа? Открыто посыкиваешь побазарить?
Нас окружили ребята:
– В чём дело?
Обсудили все нюансы, дали добро на поединок. В курилке – есть и такая в роте, под крышей, приличная, в смысле размеров, по углам урны – закрылись четверо: мы с недругом, конечно, Постовал и Игорь Иванов, командир отделения Моторина. Остальные слонялись по коридору, страхуя на случай чего.
У Моторина вид сельского пройдохи – хитрые глазки и круглое мясистое лицо, напоминающее сортирного червя. Драться он не умеет, но силенкою не обижен - такие в потасовку лезут по пьянке или от великой злости. Мне надо его разозлить, на это расчёт - кинется очертя голову, и я уложу его хорошим ударом: чего тут с ним прыгать, изображая Мохаммеда Али.
- Что, опарыш, звенят коленки?
Он стоял, набычившись, опустив руки, сжав кулаки. Лицо его наливалось краской. Я переступал с ноги на ногу, поводил плечами. На это тоже был расчёт. Пусть мельтешат в его глазах – он рванёт, я подставлю плечо и резко уберу. Он и уйдёт в пустоту, а потом встретиться с моим кулаком.
Что-то медленно мой противник злостью наливается.
- О-па! – я сделал выпад и назад. – Не дрейфь, моряк ребёнка не обидит.
Стоит, сволочь, желваками играет.
- Опарыш, ты зачем женился? Ты же педик – тебя самого надо….
Он сорвался с места, промахнулся по моему плечу и напоролся подбородком на встречное движение кулака. Высоко взбрыкнул ногами – как фигуристка коньками. Грохнулся спиной на кафельный пол. Затылком попытался разбить мозаичную плитку – не смог.
- Всё, - сказал я.
- Нормалёк, - оценил Постовал.
- Закончили, - подтвердил Иванов. Он был лучшим гимнастом роты, и всё поглядывал на Постовала, который на первенстве отряда получил кандидата в мастера по гиревому спорту. Поглядывал и прикидывал: не придётся ли драться ещё и секундантам.
- Нет, не всё, - прохрипел за моей спиной Моторин.
Он уже поднялся на четвереньки и мотал головой, пытаясь остановить вращение Земли. Опираясь на подошедшего Иванова, встал на ноги и оттолкнул его.
- Я готов, - сказал Моторин, мотая головой.
- Похвально, - я обошел его по кривой.
- Парни, кончайте, - подал голос Игорь Иванов.
- Заткнись, - посоветовал Постовал.
Противник был в моей власти - он стоял на ногах, но себя не контролировал. Я мог затащить его в гальюн (сортир) и макнуть рылом в очко – была такая мысль. Мог усадить задницей в урну, вдавить, сравняв коленки с плечами, и тогда без посторонней помощи ему оттуда не выбраться. Я мог сделать с ним всё, что угодно.

[santehlit]

С опущенными руками в позе неандертальца, покачиваясь, стоял Моторин. И я напротив. Красивее мне было бы уйти – дело сделано. Но что-то вспыхнуло в душе – то ли обида за далёкую и незнакомую девушку, у которой запах задницы с передницей так раздражали моего противника. То ли жалость к себе пронзила сердце – даже у такого опарыша есть жена, которая, как бы её не обижали, ждёт его и, возможно, любит. А мне-то…. Мне и строчки черкнуть некому. На всем Белом Свете не нашлось ни одной девушки, пожелавшей осчастливить меня своим вниманием. Господи, где твоя справедливость?
Тело моё взмыло вверх, и нога обрушилась на противника. Получи, фашист, гранату! Моторин нашёл спиной угол, врезался, стёк задницей в урну и затих. Дело сделано. Мы разошлись, незамеченные старшинами. Больше наши пути с Моториным не пересекались.
Да-а. Письма, письма. Я почему стал отличником БП и ПП, да как бы не лучшим в роте? Писать было некому. Отец дулся, что, не попрощавшись, служить ушел, и общаться не хотел. Сестра разок написала. Увидела дома мои фотографии у мамы и:
- Ах, какая форма! Ах, какой ты красивый, братик. Оставайся жить у моря – мы к тебе в гости будем ездить.
Мама тоже не баловала весточками. Вот и корпел над книжками в часы самоподготовки – святое время письмописания.
Был у нас такой курсант Устьянцев – Устинька – красивый, как девушка. У него даже родинка на верхней губе. Так этому Ален Делону по четырнадцать писем в день приходило. И всё от девчонок. От разных.
Направляющий нашего отделения – Кошков, а замыкающий – Охапкин. Разница в росте чуть не метр. Первый посадил последнего на колено, сфотографировался и отправил домой. Сестра девятиклассница запала. Требует от брата: «Познакомь с Обхваткиным – хочу переписываться». Направляющий наш хохочет:
- Она мне до подбородка, ты ей будешь….
И - ха-ха!
Служил с нами и такой чудак – Уфимцев, из Кировской, кажется, области. У парня был классическая строевая выправка и такой же шаг. Мичмана его в другие роты водили, чтобы показать, каким должен быть строевой моряк. И парень старался изо всех сил, только нервный был очень. Если б я сказал, умственно ограниченный, то, наверное, в зависти уличили. Действительно не было у меня его выправки и такого шага строевого - зато с нервами всё в порядке. Сидим как-то на ЗОМПе (защита от оружия массового поражения), мичман Заболотный вещает.
Уфимцев:
- Товарищ мичман, можно выйти.
Мичман:
- Можно Машку под забором - во флоте говорят: разрешите. Впрочем, если твою Машку уже тянут под забором, то и тебе «можно».
Зачем он так сказал? Да прикололся – обычная на флоте шутка. А Уфимцев не понял – ринулся на Заболотного с кулаками, да курсанты его смяли.
- Псих, - покачал седой головой мичман
Пришло Уфимцеву от любимой девушки письмо в учебку – невтерпёж, мол, больше ждать (это три-то месяца!), замуж выхожу. Что тут сотворилось – всей ротой его ловили. Носится, орёт: жить больше не буду, руки наложу. Чего орать-то и бегом бегать – пошёл бы и наложил втихаря. В смысле, руки на себя. Народный артист Кировского театра – не люб он был мне. Наши пути не пересекались, но задолбали начальники: Уфимцев, мол, Уфимцев – гордость роты и первый кандидат в старшины. Полил он мне бальзам на душу на выпускном экзамене по строевой. Больше-то ему нечем было отличиться, вот он и напрягся, как струна. Ну, блин, сейчас зазвенит. А комиссия идёт себе неспеша шеренгой – покажите платочек, да подворотничок. Известно - театр начинается с вешалки. Дошли до Уфимцева, а из-под того ручеёк потёк.

[santehlit]

- Ну, что ж вы,… - засмущались экзаменаторы. – Идите, переоденьтесь.
Известно, во флоте любят прикалываться. Не миновала и меня сия злая участь – то бишь, стать объектом розыгрыша. Расскажу, как это случилось. Месяца три-четыре мы отслужили, стало ясно, кто есть кто. Ну, я, понятно, отличник. А был в нашей роте замечательный главный старшина, Ничков по фамилии. Он выпустил две отличных смены. Ему б ещё одну – и медаль на грудь «За отличие в охране госграницы». Но у парня были золотые руки. Медаль мы тебе и так дадим, говорят командиры, ты нам сделай колонки для ВИА (вокально-инструментальный ансамбль). Ну, он и делал – что-то сам, а потом помощник потребовался. Приходит к замполиту Дятлову, а тот:
- Кто у нас отличник? Агарков? В распоряжение главного старшины Ничкова.
День тружусь, второй. Нравится мне Ничков, я ему, похоже, тоже. Не панибратсвуем, но и обходимся без уставных прелюдий. Он мне – Толян; я ему – Саня.
Трудимся. Заходит старшина первой статьи Петрыкин (в миру – Тундра, так как родом из Заполярья). Он – освобождённый комсомольский работник, вернее – безработник, так как целыми днями ни хрена не делает, слоняется по роте, ищет над кем приколоться. Заглянул в чеплашку с клеем:
- О-па-на! Кончился. Ну-ка, курсант, шилом в подвал. Найдёшь мичмана Казеинова, попросишь у него кузевалу – клей такой.
Я без задних мыслей в подвал. Бродил, бродил, нашёл – в какой-то бендежке два мичмана в шахматы режутся.
- Разрешите обратиться?
- Валяй.
- Ищу мичмана Казеинова.
Смотрю, собеседник мой побагровел и брови сдвинул, а партнёр его гримасничает – улыбку душит.
- Для чего?
Я чеплашку подаю, хотя уже чувствую, влип во что-то.
- Кузевалу надо – клей такой.
Один мичман закашлялся. Второй говорит:
- Какой педераст тебя послал?
- Никак нет, товарищ мичман - старшина первой статьи Петрыкин.
- Старшина твой и есть настоящий педераст. Скажи, что вечерком я к нему загляну.
Когда вернулся с казеиновым клеем, Петрыкин встрепенулся со стула, на котором сидел, помахивая ножкой.
- Принёс?
- Так точно.
- Что сказал мичман Казеинов? – Петрыкин подмигнул Ничкову.
А я включил швейка – то есть, напустил на себя наиглупейший вид – и отвечаю:
- Сказал, что старшина, меня пославший, педераст, и он вечером его навестит. Спросил фамилию.
Петрыкин побелел, как песец полярной ночью:
- И ты сказал?
- Так точно.
- Тьфу! – Петрыкин спешно покинул нас.
Ничков улыбался ему в спину.
Вскоре нужда в помощнике иссякла, и он вернул меня, откуда брал - прямо на политзанятия.
- Ага, командировочный! – обрадовался Дятлов. – А ну-ка скажите нам, товарищ прогульщик, что значит быть храбрым?
Я и до места не дошёл, прямо от дверей поплёл:

[santehlit]

- Ну, понимаете…. Надо человеку через речку перебраться, а мостик узенький, ему страшно – вот он по-пластунски переполз. Обошлось – не свалился. Следующий раз на карачках. Потом просто перешёл - храбрец. Значит, быть храбрым – это побеждать свой страх.
- А! – недовольно махнул на меня Дятлов. – Вот она цена пропущенных занятий. Кто скажет?
Поднялся кто-то, рапортует:
- Быть храбрым – это значит брать высокие соцобязательства и выполнять их.
Дятлов:
- Молодец. Пять.
- Ага, - бурчу, усаживаясь за парту. – А перевыполнять – героизм.
- Вот именно! – обрадовался Дятлов. – И тебя пять. Вижу – мыслить умеешь.
Учёба в ОУОМСе давалась легко, и каждое воскресенье поощрялась. Наш недельный распорядок устроен был так – пять дней учёба, в субботу большая уборка в роте, воскресенье – выходной. Для всех прочих – фильм, свободное время. А отличников куда-нибудь выгуливали. В городе были много раз – во всех примечательных местах. В Новороссийск ездили на боевые корабли смотреть Черноморского флота. В долину Суко….
Вот если это был Урал, её бы назвали лощиной. На дальнем Востоке – распадком меж сопками. Здесь сопок нет. В преддверье Кавказских гор ущелье между двумя холмами называли долиной. Ничего на вид там не было примечательного – кусты, деревья на склонах, а внизу ручей журчит. Экскурсовод был замечательный. Он поведал, как в войну наши разведчики с капитаном Калининым нарвались здесь на фашистскую засаду. Ночью за ними должен катер прийти. Весь день они бились с превосходящим противником, теряя бойцов, отступали к морю. На закате оставшиеся в живых двое бойцов бросились в море и поплыли, чтобы не сдаться врагу. С ножом против шмайсеров не устоишь, а патроны кончились. Фашисты палили им вслед - может, убили, а может, и нет….
Написали письмо турецким морякам, как запорожцы султану. Нет, с текстом всё в порядке – без оскорблений – мол, миру мир, и всё такое. Сам процесс шуточками сопровождался, а у меня Калинин с бойцами из головы не идут. Как воочию вижу серые тени немецких солдат на склонах, их мерзопакостные голоса – мол, русские, сдавайтесь! И стрельба, стрельба…. Свист пуль. Вскрики раненых. Дым оседает в долину. И так не хочется умирать в этот солнечный день, когда природа цветёт и благоухает, и море ласкает бликами. Будь прокляты те, кто придумал войну!
Письмо написали, закупорили в бутылку, бросили в море – плыви к турецким берегам. Сели в автобус, тронули, а я головой верчу – будто что забыл в долине Суко.
Вечером к Постовальчику:
- Слышь, Вовчара, ты готов умереть? Ну, чтоб за Родину и всё такое. Меня разок бандюки пугнули – так я от них на край света бежал. А люди в бой идут – умирают и убивают. Мы с тобой сможем?
Постовал:
- Да, погоди ты умирать. Тут другое дело…. Ты заметил – у нас все мичмана красавцы, как с картинки.
- Ну и что?
- Естественный отбор. Остаются старшинами в отряде, женятся на местных. Есть жилье – вперёд, на сверхсрочную.
- Умно. Нам-то что?
- Балбес. Ты что, не хотел бы жить в Анапе?
- Не знаю. Наверное. Сестра пишет – оставайся, будем в гости приезжать.
- Ну, и...?
- Я согласен, остаюсь.

[santehlit]

- Зря смеёшься. Давай прикинем. У меня есть шанс остаться в спортивной роте. А ты – лучший курсант. Тебя старшиной оставят.
- Могут, - неуверенно согласился я.
- Ну и вот, останемся, пойдём в увольнение, познакомимся с девчатами и женимся.
- Хохотушки здесь ничего, я видел – грудастые.
Вовкины слова тоже запали в душу и после непродолжительной борьбы вытеснили скорбь о капитане Калинине.
В следующее воскресенье отличников повезли в одну из городских школ на КВН. Здорово! Посмеялись, повеселились от души. Потом танцы. Мне одна девочка понравилась. Ещё на сцене её приметил – красивая, озорная. А смеётся как – загляденье. Музыка зазвучала, я к ней – позволите? Позволила. Второй танец – я опять рядом. На третьем говорю – а не позволят ли домой проводить?
- Тебе же в часть? – смеётся и удивляется.
- Могу я голову потерять, хоть раз в жизни.
- Так-таки первый раз?
- А то.
- Не верю я вам, особенно военным.
- Значит, вы не проницательны. Вот послушайте, как стучит, - прижимаю её ладонь к груди.
- Ну, ладно, ладно – словами убедил. Что с поступками?
Думаю, пусть Постовальчик пыхтит, гирьки свои в спортроте поднимает, об увольнении мечтает. А у меня уже сейчас будет девушка. В своём успехе я не сомневался – что же я, восьмиклассницу не оболтаю?
Удрал в самоволку. Идём по городу, болтаем. Я болтаю. Она смеётся. Пусть смеётся. Тактику, думаю, избрал правильную. Неумный на моём месте, о чём бы речь вёл? Ах-ах-ах, любовь-любовь-любовь…. И потом – а жильё у тебя есть?
А я умный и ей глаголю:
- Как ты можешь жить в такой дыре? Такая девочка яркая, можно сказать звезда морская – и такое захолустье. Вот отслужу, поедем со мной на Южный Урал? Там города – миллионные. Там заводы. Там мощь всей страны куётся. А природа…. А люди….
Добрались до её дома, поднялись на лестничную площадку. Я треплюсь, а её не удерживаю, наблюдаю – если уйдёт, значит, не зацепил и наоборот. Она слушает, хихикает, ждёт чего-то. Может, думает – с поцелуями полезу. Не дождёшься – я не такой!
Хлопнула дверь подъезда, шаги чьи-то поднимаются к нам. Смотрю – мама дорогая! – целый капитан первого ранга. Посмотрел на меня сурово, на дочь:
- Ирка, домой.
Та шмыг за двери.
- Ну...?
Я с трудом язык от нёба оторвал:
- Курсант одиннадцатой роты Агарков.
- Здесь самовольно?
- Так точно.
- Дуй в часть, скажешь старшине роты, чтоб наказал.
И всё, скрылся за дверью. Кому рассказать, не поверят – сам командир части каперанга Карцев застукал в самоволке и отпустил. «Скажешь старшине роты» - это шутка, не более. Что я, идиот, себе взыскания выпрашивать? Разве он меня запомнит? Таких гавриков у него пять тысяч штук.
Думаю, что соврать на КПП? Обязательно надо что-нибудь про Карцева – такой подарок судьбы. Но на КПП меня не тормознули – прошёл, как в порядке вещей.
Когда по части плёлся, мысли другой оборот приняли. Фамилию мою мог Карцев запомнить и роту. Явится проверить – вот он я во всей красе – самовольщик, трус и лгун. А ещё в зятья набивался. Нет, обязательно надо доложить Седову.

[santehlit]

Дальше как – вот я страдаю, наказанный. Ирка меня находит – ах, ты бедненький. А я – папашку благодари. Она – папочка, как ты мог? Каперанга ко мне – прости, зятёк дорогой.
- Товарищ мичман, - подхожу к Седову. – Получил замечание от капитана первого ранга Карцева. Прибыл для получения наказания.
- Наказания? – старшина роты внимательно посмотрел на меня. – Хорошо, получишь. После завтрака задержись у тумбочки дневального. Инструктору скажешь – по приказу Седова.
И всё. Никаких расспросов: что почём, и как там Карцев? Умудрённый у нас старшина. Наутро ещё с одним пареньком по фамилии Сибелев прикорнули на стульях у поста дневального. Петрыкин летит:
- За мной.
На тот свет я за тобой бы пошёл да тормознулся, пропуская вперёд.
Вышли из части. В домах офицерского состава нашли нужную квартиру. Петрыкин задачу объяснил - капитан третьего ранга Яковлев ютится в гостинице, а семья по прежнему месту службы. Теперь им дают квартиру, которую наша задача – отремонтировать. И вот мы втроём, вооружившись скребками, стали скоблить стены и потолок. Пыль подняли…. наглотались…. Даже курить не хотелось после работы и после обеда. Сидим в курилке, дожидаясь Петрыкина, и не курим. Яковлев идёт:
- Вы, почему здесь?
Суетится, новосёл. А мы – так, мол, и так - старшину первой статьи Петрыкина ждём.
- Идёмте.
Яковлев отвёл нас к своему будущему дому:
- Ждите здесь.
Сели на лавочку у подъезда, ждём. Час проходит, другой – нет Петрыкина. Четыре часа прошло – запропал где-то Тундра. Смеркаться стало. В части горн заиграл – вечерняя прогулка. Ещё через полчаса второй сигнал – вечерняя поверка. Сибилев за угол заглянул:
- Кажется, свет в квартире горит.
- Тебе какая команда была? Сидеть ждать, а не в окна заглядывать.
Сибилев - недоученный студент Магнитогорского пединститута. Ему швейка врубать - не привыкать. Сидим, ждём, чувствуем – развязка близка.
Топает Яковлев.
- Вы чего здесь?
- Петрыкина ждём?
- А его не было? Ну-ка, пойдёмте.
Поднялись на этаж. Яковлев своим ключом квартиру открыл. В прихожей Петрыкин в нас задом целит – пол домывает.
- Вот как хорошо! – радуется взводный. – И побелили, значит. Можно въезжать.
Петрыкин на нас глазами вращает - морда пунцовая. В часть шли – поставил меня к Сибилеву в затылок и рычит:
- Раз-два, раз-два, левой….
И бубнит:
- Кранты вам, салаги, задрочу. Бог видит ….
Мы идём, молчим и думаем: «Ну, дрочи, дрочи – да только известно, бодливой корове Бог рог не даёт».
На этот раз дал. Буквально на следующий день Глобус домой улизнул, в краткосрочный отпуск, а на его место инструктором к нам послали Петрыкина. В тот же день на вечерней поверке:
- Агарков, выйти из строя.
Подходит:
- Это что, это что...?

[santehlit]

Дёрг меня за гюйс и пуговицу оторвал – форменный воротник повис на одном плече. Дёрг за робу – её край из-под брюк выпростался. Стою растрёпой, а Тундра:
- За нарушение внешнего вида объявляю наряд вне очереди.
Ну, наряд, так наряд. Он инструктор – имеет право. А я… Что я – служу, как говорится, Советскому Союзу.
Наряд вне очереди выпал на камбуз – в посудомойку. После развода нас ещё раз построили, проверили отсутствие грязи под ногтями, ну и прочее. Приняли мы боевые посты у отслужившей смены. Впереди ужин, но ещё есть время перекурить - курилка в подвале. Наряд-то не маленький – пять тысяч человек накорми, посуду помой, обеденные столы и залы тоже.
Спускаюсь в подвал. Группа курсантов толпится у трапа и дальше ни шагу. В чём дело? И курить охота, и время уходит. В чём дело? Из курилки пронзительный и ненавистный голос Петрыкина:
- Равняйсь! Смирно! Отставить! Отставить касается команды «Смирно!», а «Ровняйсь!» никто не отменял. Я вас, сволочи, научу Родину любить. Смирно!
Блин! Нигде от него нет покоя. Да плевать! Раздвинул плечом курсантов и пошёл в курилку. Открываю дверь, ко всему готовый - но к этому не был. Опешил от удивления - Устинька подметает пол и петрыкинским голосом орёт:
- Подтянуть грудь, выпятить живот…. Прямо шагом марш!
Наконец врубаюсь и подыгрываю – закрывая дверь, ору для оставшихся в коридоре:
- Разрешите присутствовать, товарищ старший сержант?
- Я вам покажу перекур! – надрывается Устьенька. – Тряпку в зубы, и чтоб пол блестел.
Сели с курсантом Устьянцевым, курим, смотрим на дверь – кто первый войдёт? Докурили – никто не вошёл. Вот таких смельчаков набирают в морчасти погранвойск. И тупорей - назови я Петрыкина старшим сержантом, носом бы дверь открыл.
Чашки моет посудомоечная машина. Один курсант вставляет, другой вынимает и подаёт мне. Моя задача – всполоснуть их в ванне. На самом деле эта операция называется дезинфекция, и в ванне не просто горячая вода, а раствор горчицы. Лезть туда босыми руками нельзя. Вон на полочке лежат резиновые перчатки. Но кто бы объяснил…. А самому догадаться – с умом напряжёнка.
Помыли посуду, убрались в обеденных залах, поплелись в роту. Легли спать на час позже, а подняли на час раньше общего подъёма. В подвальном помещении камбуза построили. Краткий инструктаж. Старший наряда, проходя мимо, заметил.
- Что у вас с руками? Покажите. Дезинфицировал? В горчице? Бегом марш в санчасть.
Положили на недельку. Выхожу к здоровым людям, а там – мать честная! – полномасштабная война третьей смены с инструктором Петрыкиным. Глобус наш умудрился залететь в отпуске – подрался с кем-то. В мусарне посидел, потом в части досиживал. Лычки с него срезали и отправили в баталерку (кладовку) матросом. А Тундру назначили нашим инструктором на постоянной, стало быть, основе. Ну, он и взялся с нас шкуры драть. Но ведь и мы не пацаны доприсяжные – чему-то ОУОМС нас научил. Стали мы Петрыкину «паровозик» делать. Объясню тем, кто не служил.
Строй идёт – три шага нормальных, на четвёртый ботинком изо всех сил в асфальт. Получается: раз, два, три, бум…! раз, два, три, бум! На паровоз похоже. Для инструктора «паровозик» от смены – оскорбление. Коллеги смеются, командиры задумываются - а на своём ли старшина месте? Здесь одно спасение:
- Смена, бегом марш!
И вот мы, лучшая в отряде по строевой подготовке смена туда бегом, обратно бегом. Только вышли из корпуса, роты, камбуза:
- Смена, прямо бегом марш!

[santehlit]

Заместителем у Карцева по строевой подготовке был кавторанга Белов - зверь о двух ногах. Станет в обед у чипка (матросское кафе) и смотрит: кто не так честь отдал – заворачивает. Соберёт вокруг себя десятка три-четыре бедолаг, и ходят они по кругу, и козыряют, пока не скажет Белов:
- Свободен.
В тот день мы мимо него трусцой.
Белов:
- Товарищ старшина.
Петрыкин:
- Смена стой.
И на полусогнутых к Белову – так, мол, и так, следуем с камбуза в учебный корпус.
- Ну, так и проследуйте, как подобает, - требует кавторанга.
Петрыкин возвращается:
- Правое плечо вперёд, смена, шагом марш.
Выводит нас на исходную прямую – к прохождению торжественным маршем готовит. А от направляющих шепот шелестом:
- Паровозик, паровозик, паровозик….
Ну и что, что Белов. Ну и что, что зам по строевой. Достал Петрыкин до самого немогу. Не отступать, моряки!
Идём. Петрыкин руку к виску:
- Смена, смирно, равнение на-Лево!
Всё сделали, как надо – и руки прижали, и на Белова дружно воззрились, а ногами:
Раз, два, три, бум! Раз, два, три, бум!
Крякнул Белов, развернулся и, широко ступая, ринулся в штаб. Мы подумали – всё, кранты Тундре. Он руку опустил, на нас не смотрит, топает по аллее (без команды и повернули) в учебный корпус.
За ночь Петрыкин оклемался, отошёл от животного страха перед Беловым. Утром на зарядке загнал нас в какой-то аппендикс аллей и давай воспитывать:
- Что, скоты – думали, ваша возьмёт? Ни черта! Ещё маршал Жуков говорил, что дисциплина держится на старшинах. А вы – тля, навоз, придурки недоученные. Я с вас ещё семнадцать шкур спущу, но сделаю людьми….
Туманец морозный, подтянувшись с моря, клубился по аллеям. Температура не такая уж и низкая для нас, уральцев, но при морской влажности уши сворачивала. Мы стояли без шинелей, без головных уборов - Тундра, песец заполярный, закалял нас, приучал стойко переносить холода. Другие (чуть парок изо рта) – на зарядку в шинелях, на камбуз в шинелях, а мы всегда вот такими.
- Что здесь происходит? – майор в юбке, сама начальница медицинской службы отряда, топала мимо. – Кто старший?
Петрыкин метнулся к ней.
- Ты,… ты,… ты…. – она не могла подыскать слов своему возмущению. – Курсантов в роту, а сам ко мне, вместе с командиром. Ко мне…! бегом…! вместе…! в роту…!
Она топала ногами и грозила кулаком Петрыкинской спине.
Всё, спёкся Тундра. На самоподготовку к нам пришли Яковлев и Ничков. Последнего взводный представил как нового инструктора. Только к утру следующего дня в смене осталось едва ли половина состава. Остальные в санчасти – результат Петрыкинского воспитания. Я ещё день держался, а потом чувствую – хреновато. Себя чувствую хреновато. Перед ужином подхожу к Седову. Он:
- Запишись в тетрадь дежурного. После ужина вас всех Петрыкин в санчасть сводит.
Опять Петрыкин!
Сели на камбузе – меня от еды воротит.

[santehlit]

- Будешь? – двигаю чашку Терёшкину.
Ничков с края стола:
- Что там?
- Разрешите, - говорю, - выйти - тошнит.
- Беременный что ль? Иди.
Я поднялся из-за стола, баночку (лавочку) переступить не смог и упал в руки курсантов. Всё, отключился.
Очнулся в каком-то лазарете – восемь кроватей в два яруса, табуреты, тумбочки. Две двери – одна закрыта, другая в туалет. Двое парней в больничных халатах (под ними - тельники) режутся в карты. Меня зовут.
- А ну, кто войдёт?
- Сюда никто не войдёт – лазарет.
Их слова подтвердились – пищу нам выдали через окошечко в двери.
- Что творится? – спрашиваю.
- Под подозрением ты, на менингит. А менингит – болезнь заразная.
- А как же вы?
- И мы под подозрением.
Через пару дней подозрения с нас сняли и из лазарета перевели в палаты. Сестричка там – загляденье. У неё под халатиком ничего нет, ну в смысле, платья, юбки. Уголки разойдутся, между пуговиц что углядишь – тема обсуждений до самого отбоя. Однажды сунула мне руку в карман больничного халата и вытаскивает целую горсть таблеток - для Терёшкина собирал, тот всякую гадость жрёт.
- Вот, значит, как… хорошо же… .
С того дня вместо таблеток стали мне ставить уколы. Она же и ставила. Каково перед красивой девушкой с голой-то задницей? А парни говорят – она к тебе не ровно дышит. Может быть. Вот как она уколы ставила. Трусы я сам спускал. Она – ладошкой проведёт, кожу в складку пальцами соберёт, а потом тыльной стороной – шлёп. Такая прелюдия. А уж потом по этому месту ваткой со спиртом и иглой…. Скажите, все сестрички так уколы ставят? Или она действительно, того…. Так сказала бы. Слышал, медички не из робких.
В канун госэкзаменов Ничков усадил нас в классе самоподготовки.
- Перед смертью, как говорится, не надышишься. То, что упустили в процессе обучения, за один день не наверстаешь. Поэтому мы сейчас побалакаем немножко и пойдём играть в футбол.
Футбол! За полгода ни разу не играли. Тут один москвич достал хвастовством – кого только он не делал на зелёном газоне. Всех! Страсть, как мне хотелось его наказать. И вот удача! Саня, ну, давай же быстрее. А Ничков говорил не торопясь, чуть-чуть подкашливая после каждой фразы:
- На границе вам придётся самостоятельно принимать решения в самых непредвиденных ситуациях. И отвечать за жизнь свою, подчиненного и пассажиров. Перед вашим призывом на Амуре инцидент был. С точки возвращался «Аист». На борту пассажирами два погранца с собакой. Ветер был, рябило. Парней укачало. Моряки их выгнали из каюты, заставили на кокпите к поручням привязаться. В какой-то момент старшина с управлением не справился и перевернул катер. Моряки выплыли, а солдаты утонули, и собака….
Кто-то хихикнул.
Ничков дёрнул головой:
- Пусть ваша мама дома смеётся, когда похоронку получит на вас.