[Prediger]

СЛОВО
в день памяти святого равноапостольного Николая, архиепископа Японского

Митрополит Ташкентский и Среднеазиатский

Владимир (Иким)

(3/16 февраля)


Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Возлюбленные о Господе братья и сестры!

Далеко от нас, на самом Дальнем Востоке расположена Япония, которую ее жители называют Страной восходящего солнца. Ни один народ мира так не охраняет свою самобытность, как японский. На протяжении многих столетий Япония вообще была закрыта для иностранцев – явившемуся в ее пределы чужаку грозила смертная казнь. Остальной мир знал о существовании такой страны, но мало что ведал о ее внутреннем бытии. О ней рассказывали легенды, складывали нелепые сказки. И когда в середине XIX века Япония наконец приоткрылась внешнему миру, японцы отнеслись к чужеземцам настороженно, а подчас и враждебно. Так же поначалу был встречен иеромонах Николай (Касаткин), явившийся в Японию с проповедью Святого Православия. Какой же широтой души должен был обладать, какую силу любви должен был явить этот смиренный пастырь, чтобы в Японии его начали прославлять не только христиане, но и иноверцы, чтобы его провозгласили одним из «семи великих самураев» – национальных героев японского народа?

Непостижим был бы для нас смысл его тихого подвига, если бы мы не знали, что в сердцах святых обитает всеобъемлющая любовь Христова.

Ксенофобия, то есть неприязнь к иноплеменникам, имела в Японии давние исторические корни, восходя к временам ее первого «открытия» европейцами. Это произошло в 1543 году, когда к берегам острова Кюсю причалил португальский корабль. Японцы встретили пришельцев весьма гостеприимно, и вскоре завязалась оживленная торговля с западными странами.

Вслед за купцами в Японию хлынул поток римо-католических миссионеров, среди которых первенствовали иезуиты. Латинская миссия имела огромный успех: по разным оценкам, в те времена обратились в католичество от ста пятидесяти тысяч до полумиллиона японцев.

Однако иезуиты, согласно тактике своего ордена, стремились не только проповедовать Евангелие, но и приобретать политическое влияние. Достижение политических целей до поры облегчалось для них тем, что до прибытия европейцев в Японии было неизвестно огнестрельное оружие, и, сделавшись советниками удельных князей, которые нередко затевали междоусобные войны, иезуиты могли содействовать им в вооружении войск. Чтобы иметь таких помощников, некоторые князья не только сами принимали католичество, но и в приказном порядке обращали в него всех своих подданных.

Возможности такого рода влияния уменьшились после того как Япония преодолела удельную раздробленность. Объединитель страны Ода Набунага еще относился к иезуитам терпимо, но его преемник в единодержавном правлении – Тайко Хидэёси не пожелал сносить вмешательства чужеземцев в государственные дела.

В 1587 году был издан указ, предписывавший иностранным миссионерам покинуть Японию. Однако иезуиты не уехали, а скрылись во владениях князей-католиков, где продолжали политические интриги. Реакцией на это стало запрещение исповедания христианства и жесточайшие гонения: множество католиков были распяты на крестах, вереницы которых выстроились вдоль дорог. В 1637 году на острове Кюсю под лозунгами римо-католицизма вспыхнуло массовое антиправительственное восстание, получившее название Симабарского. Мятеж был сурово подавлен – погибли десятки тысяч человек.

После этого появились указы, запрещавшие чужеземцам появляться в Японии, а самим японцам – покидать страну или, если они побывали за границей, возвращаться обратно. За исповедание христианства грозила смертная казнь (этот закон был отменен лишь в 1873 году). Религиозная жизнь была поставлена под строжайший контроль: каждый японец должен был ежегодно проходить регистрацию в буддийском приходе, при этом подозреваемые в христианских убеждениях должны были отрекаться от них не только от собственного лица, но и от имени своих потомков.

Буддизм, в то время господствующая идеология Японии, по сути не является религией в общеупотребительном смысле этого понятия: это лишь своеобразная философско-этическая доктрина. (Святитель Николай Японский замечал: «Буддизм в религиозном отношении – сущая пустота, ибо без Бога какая же религия?!») Однако, возможно, именно отсутствие в буддизме культовых жертвоприношений, могущих зафиксировать принадлежность человека к данному учению, стало причиной того, что буддийские гонения на христианство в Японии приняли особо изуверский характер. Отрекавшихся заставляли попирать ногами иконы Христа Спасителя и Матери Божией. Несколько таких гравированных на меди образов, которые использовались в обряде отречения, сохранилось до наших дней. Особенно истерты края этих икон: люди, которых понуждали совершать кощунство, пытались все же не становиться на Лики. Прохождение такой же процедуры предписывалось представителям единственной европейской страны, с которой Япония сохраняла торговые отношения, – протестантской Голландии. После прибытия в японский порт голландского корабля все находившиеся на его борту в присутствии специального чиновника топтали изображение Креста Господня. Японские власти видели в такой акции гарантию, что пришельцы не будут заниматься миссионерством. Но то, что голландские «христиане» ради коммерческих выгод были готовы на кощунство, вызывает отвращение.

В самой Японии, несмотря на страшные преследования, сохранялись ушедшие в катакомбы тайные римо-католические общины. Известно, что катакомбники пытались хранить почитание Пресвятой Богородицы под видом буддийского женского культа – поклонения бодисатве Каннон. После нового «открытия» Японии и введения веротерпимости выяснилось, что общая численность таких общин достигала двадцати тысяч человек.

С середины XIX века усилились попытки западных держав преодолеть изоляцию Японии, и японские власти начали понимать, что дальнейшее отъединение страны от остального мира становится невозможным. В 1854 году были заключены торговые договоры с Великобританией, США, Францией, Голландией. Годом позже был подписан подобный договор и с Россией. Однако Российская Империя, хотя и находилась в ближайшем соседстве с Японией, отнюдь не прилагала таких усилий и средств, как западные державы, для того чтобы включить эту страну в свою сферу влияния.

Разумеется, вступление в дипломатические и торговые отношения с другими странами еще не означало резкой перемены настроений японского общества. Века изоляции породили в японцах непомерную национальную гордость. Веками народу прививали неприязнь к чужестранцам и особую ненависть к христианству, закреплявшуюся в исторических преданиях, в буддийской литературе. Лишь постепенно в среде японского чиновничества и интеллигенции выкристаллизовывался слой, осознававший отставание своей страны от иноземных держав в науке и технике, слой, проявлявший живой интерес не только к своей национальной, но и к общемировой культуре. А поскольку Запад проявлял в «открытии» Японии особую активность, для японских сторонников прогресса особенно притягательной становилась западная цивилизация. И уже от западных учителей японские «западники» перенимали враждебное отношение к России, которая в те времена пугала Запад своим стремительным всесторонним развитием. О лицемерии западных держав в отношении к России говорил император Александр III Миротворец: «Нашему богатству завидуют, нашей силы боятся». Так что на иеромонаха Николая, прибывшего в Японию с православной проповедью, многие японцы смотрели не просто как на иностранца, а как на «плохого» (то есть русского) иностранца.

Будущий просветитель Страны восходящего солнца в миру звался Иваном Касаткиным. Он родился в деревне Береза на Смоленщине.

Отец его, Димитрий Иванович, служил диаконом в деревенском храме. Деревушка была крошечная, всего из пяти дворов; положение же сельского духовенства в России XIX века было таково, что служить диаконом в подобном приходе означало жить в вопиющей бедности, почти в нищете. Вдобавок семью постигло тяжелое горе: когда Ване было всего пять лет, умерла его мать. Овдовев, диакон Димитрий остался с тремя малыми детьми на руках, но, отказывая себе порой даже в хлебе насущном, этот скромный служитель Божий сумел наскрести гроши на то, чтобы дать детям образование. Святитель Николай всю жизнь хранил благодарную любовь к отцу, посылал ему часть своего жалования, чтобы хоть старость его была обеспеченной.

В учебе Иван Касаткин проявлял редкое прилежание и блестящие способности. Он окончил Духовное училище в городе Бельске, а оттуда, не имея денег, чтобы нанять лошадей, пешком прошел 150 верст по печально известным «ужасным Бельским трущобам» до Смоленска, где находилась Духовная семинария. Семинарский курс он также окончил с отличием и уже на казенный счет был направлен в Санкт-Петербургскую Духовную академию. И там он настолько выделялся среди других учащихся, что преподаватели видели в нем своего будущего коллегу. Он был оставлен при академии: его ожидала быстрая карьера, профессорское звание, спокойная обеспеченная жизнь и всеобщее уважение.

Но однажды Иван Касаткин обратил внимание на объявление, приглашавшее кого-либо из выпускников академии занять место настоятеля храма Российского консульства в Японии. Он прочел это объявление не без интереса, но как нечто к нему лично совершенно не относящееся.

Однако немного позже, во время молитвы за всенощным бдением, к нему внезапно пришло убеждение, что в Японию должен ехать именно он, – ехать для того, чтобы обратиться к японскому народу со спасительной проповедью Православия Христова. Решение оказалось столь твердым, что могло быть только внушением Свыше. Впоследствии святитель Николай говорил, что до того момента его никогда не посещала даже мысль о принятии монашества. Но в тот миг он понял: просветитель Японской земли не имеет право на собственную семью, он должен быть иноком, чтобы всецело отдать себя предстоящему делу Божию.

Ректор академии епископ Нектарий, совершив его иноческий постриг с наречением имени Николай – в честь Святителя Мирликийского, покровителя странствующих, обратился к нему со словами напутствия: «Не в монастыре ты должен совершить течение подвижнической жизни. Тебе должно оставить самую родину, идти на служение Господу в страну далекую и неверную. С крестом подвижника ты должен взять посох странника, вместе с подвигом монашества тебе предлежат труды апостольские».

Путь из Петербурга в Японию через всю необъятную Россию был долог и труден. На этом пути, в городе Николаевске-на-Амуре, иеромонах Николай (Касаткин) встретился со святителем Иннокентием (Вениаминовым), великим просветителем народов Сибири. С отеческой лаской отнесся святой Иннокентий к младшему собрату. Заметив, как бедно его облачение, святитель купил красивый бархат и своими руками скроил для него рясу. Архипастырь возложил на молодого миссионера свой бронзовый наперсный крест, который получил за труды священного служения во времена Крымской войны. Святитель дал иеромонаху Николаю ключевой для его будущей миссии совет: первым его делом должно cтать глубокое изучение японского языка.

В продолжение всего своего земного жития святитель Николай Японский не знал тепла семейной родственной любви: ему выпала на долю строгая и требовательная, испытующая любовь Отца Небесного. В одной из дневниковых записей у него вырвались такие слова: «Рано покинула меня одного на свете родимая матушка! Не привык я, чтобы чья-то ласковая рука гладила мою русую голову». Рано, еще подростком, должен был он уйти из отчего дома – чтобы учиться, постигать духовную мудрость. Ради проповеди в далекой и незнакомой Японии он навсегда отказался и от возможности создать свой семейный очаг, согреваться человеческой теплотой в кругу родных и близких. Когда иеромонах Николай вступал на предстоящее ему поприще, его сердце переполняла любовь к будущей японской пастве, и он ждал и жаждал ответной любви – тем горше оказалось разочарование.

Впоследствии святитель Николай вспоминал об обуревавших его на том пути чувствах: «Когда я ехал сюда, то много мечтал о своей Японии. Она рисовалась в моем воображении, как невеста, поджидающая моего прихода с букетом в руках. Вот пронесется в ее тьме весть о Христе и все обновится... Тогда я был молод и не лишен воображения, которое рисовало мне толпы отовсюду стекающихся слушателей, а затем и последователей слова Божия, когда это последнее раздастся в Японской стране...

С каким трепетным чувством я приближался тогда к Японии! Такое высокое (не могу иначе назвать, как целомудренное) настроение было тогда; крайне боялся чем-нибудь не понравиться японцам...

Так и казалось мне, что вот уже становлюсь на почву евангельской проповеди, и ни волоском повредить не хотелось восприимчивости слушателей. Юношеское увлечение, взгляд сквозь розовые очки! Каково же было мое разочарование, когда я по прибытии в Японию встретил совершенно противоположное тому, о чем мечтал! Приехал, смотрю: моя невеста спит самым прозаическим образом и даже не думает обо мне... Тогдашние японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христианство как на злодейскую секту, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и чародеи».

Вместо цветочных букетов и стремящихся к свету Христову восторженных толп обетованная Япония встретила иеромонаха Николая ледяной враждебностью. Православному ревнителю предстояло полвека изнурительных трудов, среди которых у него не раз опускались руки.

Не раз впадал он в уныние и отчаяние, но всякий раз побеждал свою слабость упованием на Господа, взращивал в своей душе терпение и смирение. Всевышний увенчал его подвиг, юношеская мечта его исполнилась, и ныне славит его песнопение церковное: Устремился еси ко Христу Солнцу Истины, равноапостольне Николае, сего ради восприял еси ангельское житие преподобных и жребий служения апостольскаго во стране Японстей, идеже насадил Церковь Божию, яко прекрасный сад, и был еси верен пастве твоей даже до смерти, яко жених невесте прекрасней.

Но начиналось его служение по-будничному серо, казалось почти бесплодным. В городе Хакодате, где размещалось Российское консульство, он оказался в узком кружке дипломатов, большинство из которых были маловерами, зараженными модным в тогдашних российских дворянско-чиновничьих кругах полубезбожным вольнодумством. Отца Николая, как ревностного пастыря, нередко раздражали и возмущали взгляды этих русских людей, не умеющих ценить унаследованное от предков сокровище Святого Православия. И разве ради уютного местечка при дипломатическом представительстве отрекся он от всех мирских радостей, покинул отечество? Но японцы, которым он всем сердцем желал указать путь в Царство Небесное, встречали его или холодной вежливостью, или нескрываемой ненавистью. Не зная языка и обычаев страны, еще не понимая образа жизни и стремлений ее народа, в Японии он чувствовал себя немым, глухим и слепым. Ему не оставалось ничего другого, как последовать совету святителя Иннокентия и изучать японский язык. Из семинарского и академического курсов отец Николай уже почерпнул знания древних языков, превосходно владел английским и французским. Однако японский и по произношению, и по построению фраз, и по письменности показался ему «положительно труднейшим на свете». Этот труднейший язык был тем орудием, которым должен был в совершенстве овладеть просветитель Японии. Вместо живой проповеди, которой так жаждала его душа, ему предстояли сухие кабинетные занятия. Снова потекли годы учения – целых восемь лет, по 14 часов в сутки.

Он изучал не только язык, но и японскую поэзию и историю, посещал буддийские и синтоистские кумирни, сумел войти в местный литературно-философский кружок. За эти годы русский священник стал японским ученым и японским оратором. Знавший его лично востоковед Д. М. Позднеев свидетельствует: «Путем постоянного чтения японской литературы и постоянного общения с японцами отец Николай достиг удивительного знания японского разговорного и книжного языка... Богатство словаря и легкость построения фраз давали его речи силу, приводившую в восторг всех японцев». Но научные и лингвистические штудии не были для него самоцелью. За те же годы святой Николай выполнил первый вариант своего перевода Нового Завета на японский язык. Один из его жизнеописателей, протоиерей Иоанн Кондрашов, отмечает: «Восемь лет он посвятил изучению той почвы, на которой предстояло сеять семена слова Божия».

Человек может победить внешние трудности, превозмочь испытания и скорби, совершить великие подвиги только если он победит собственную внутреннюю слабость. Величайший просветитель народов, святой первоверховный Апостол Павел свидетельствуeт о самом себе: «Дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтоб я не превозносился» (2 Кор. 12, 7). Труды святителя Николая в Японии были трудами апостольскими, и у него было свое «жало», своя мучительная немощь: нетерпеливое сердце, болезненно-ранимая душа. Он был пламенный ревнитель дела Божия и препятствия на пути святой веры, медленное распространение Православия среди японцев ощущал как постоянную острую боль, обвиняя в этом себя, подчас доходя до самобичевания. По несколько раз в год накатывали на него длительные приступы тоски; в такие дни просвещение Японии казалось ему совершенно несбыточным, а самого себя он видел полным ничтожеством, понапрасну тратящим средства благотворителей и распылявшим собственную жизнь. Но святой Николай «искал не своего, а Божиего», и, попустив ему на время впасть в греховное, по сути, уныние, Вселюбящий Господь вновь воздвигал избранника Своего на труды и подвиги, по слову Священного Писания, «печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть» (2 Кор. 7, 10). И по мере того как росла основанная им Японская Церковь, закалялась и окрылялась мужеством душа святителя Николая.

В воспоминаниях некоторых современников святой Николай предстает неким идеальным героем, словно изваянным из металла или мрамора. Так, Д. М. Позднеев, долго наблюдавший за деятельностью святителя, пишет о его качествах: «Железная воля и неистощимое трудолюбие... Широта идеалов крупного государственного ума... Вместе с мягкостью он был поистине железным человеком, не знавшим никаких препятствий». Но вот автохарактеристика самого апостола Японии: «Парадоксальная мечтательность... Тревожная, подозрительная, стеклянно-хрупкая душа...»

Да, окружавшим святитель Николай должен был казаться сильным, мудрым, спокойным, с ними он и был таким – ведь он был пастырь, несущий людям радостную весть о Христе Спасителе. Со временем все более умножалась его японская паства, все больше становилось у него духовных детей, каждого из которых он любил трепетной любовью. Но для всех них он был старшим – наставником, благовестником, отцом. Рядом со святителем Николаем никогда не было человека столь же высокой духовности или хотя бы «до плеча» ему, – такого, которому можно было бы открыть все свои заботы и тревоги, поделиться своей болью, чтобы эта боль стала легче. Отчасти этим объясняются постоянные сетования святого Николая на то, что из России не посылают в помощь ему второго миссионера, – он ждал соратника, на которого мог бы опереться, а такого не было. По-человечески святитель Николай был бесконечно одинок; лишь перед Господом он изливал свою печаль. В дневниках, которые он таил от всех и которые стали известны лишь после его кончины, перед нами предстает отнюдь не «железный» человек. В том-то и настоящий смысл его подвига: мы видим действительно героическую борьбу с грехом уныния, который святой Николай препобеждал молитвой и доводами разума: «Да разве Христос обещал нам что другое кроме креста в сей жизни? Итак, что же – смущаться и робеть?» В этой мучительной, десятилетия длившейся борьбе святитель Николай возводил нетерпеливую, «стеклянно-хрупкую душу» к высокому покою смиренных рабов Божиих, к вершине человеческой святости, которая говорит о себе: «Мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк. 17, 10).

Почти тридцать лет апостольского служения потребовалось святителю Николаю, чтобы прийти к спокойному убеждению: «Мой единственный смысл жизни и радость – просвещение Японии Православием, и я верю, что сие будет, верю так твердо, как верю в Бога, но достойна ли Япония ныне принять Православие или ей еще сужден полумрак – Господь весть!»

И уже незадолго до кончины святой Николай скажет своему долгожданному соратнику и преемнику, епископу Сергию (Тихомирову): «Роль наша не выше сохи... Так смотрите же, пашите! Честно пашите! Неустанно пашите! Пусть Божие дело растет! А все-таки приятно, что именно тобой Бог пахал. Значит, и ты не заржавел. Значит, за работой на Божией ниве и твоя душа несколько очистилась, и за сие будем всегда Бога благодарить».

Пути Промысла Божия зачастую оказываются совсем не похожими на человеческие о них представления, мечтания и надежды. Первый, кого святому Николаю удалось обратить в веру Христову, оказался совсем не из тех японцев, которые встречали его попытки проповедовать с вежливым любопытством. Просветителю Японии предстояло претворять ненависть в любовь, как ныне воспевает ему Церковь: «Теплоту и свет Христов источая, прелагал еси враги твоя в сыны духовные, имже раздая благодать Божию».

Посещая дом русского консула, иеромонах Николай не раз сталкивался в коридорах с суровым и надменным японцем, смотревшим на него с такой свирепой ненавистью, словно хотел испепелить своим взглядом. Об этом человеке отец Николай знал только, что тот преподает сыну консула искусство фехтования. То был Такума Савабе – безупречный самурай, знаменитый мастер боя на мечах, верховный жрец главной в Хакодате синтоистской кумирни. Савабе состоял в тайной организации, члены которой считали всякое чужестранное влияние злом для своей страны и готовились истребить всех появившихся в Японии иноземцев. Он был живым воплощением гордого и пылкого японского национального духа.

Видя явную враждебность Савабе, отец Николай даже не пытался с ним познакомиться, считая, что попытка всякой беседы с ним будет бессмысленной. Но однажды самурай не смог сдержать своего гнева и сам заявил священнику:

– Вас, иностранцев, нужно всех перебить. Вы пришли выглядывать нашу землю. А ты со своей проповедью всех больше повредишь Японии.

Однако святой Николай уже знал, что одна из главных нравственных ценностей японцев – это обостренное чувство справедливости. И на гневную тираду Савабе он спокойно возразил:

– А разве справедливо судить, тем более осуждать кого-нибудь, не выслушав его? Разве справедливо хулить то, чего не знаешь? Ты сначала выслушай да узнай, а потом и суди. Если мое учение будет худо, тогда и прогоняй нас отсюда. Тогда ты будешь справедлив.

Самурай нехотя согласился слушать. Поначалу он прерывал речи святого Николая злыми насмешками, но постепенно начал все глубже задумываться, а потом сам попросил о новой встрече для продолжения беседы. После нескольких таких бесед перед изумленным Савабе раскрылась истина Святого Православия. Об этом первом своем ученике отец Николай писал митрополиту Санкт-Петербургскому Исидору: «Ходит ко мне один жрец древней религии изучать нашу веру. Если он не охладеет или не погибнет (от смертной казни за принятие христианства), то от него можно ждать многого... Он хорошо образован, умен, красноречив и всей душою предан христианству. Единственная цель его жизни – послужить отечеству распространением христианства, и мне приходится постоянно останавливать его просьбы из опасения, чтобы он не потерял голову, прежде чем успеет сделать что-либо для этой цели».

Вскоре Савабе привел к отцу Николаю двух своих ближайших друзей, и они также прониклись открывшейся им Истиной Божией, а затем сами начали обращаться с православной проповедью к своим соотечественникам. К 1868 году двадцать японцев были готовы принять Святое Крещение. Большинство первых японских христиан были подобные Савабе самураи, пламенные патриоты родной страны, дотоле считавшие вредоносным все приходящее из-за границы, но, просветившись, они узрели в Православии ключ к национальному возрождению Японии.

Такуме Савабе, этот «японский Савл», замышлявший гонения на веру Христову, преобразился в благовестника Павла (именно в честь первоверховного Апостола он был наречен при Крещении). На этом поприще Господь попустил ему тягчайшие, «огненные» испытания, в которые Павел Савабе был ввергнут, лишившись прежнего житейского благополучия. Его постигло страшное горе: он потерял даже свое жилище, сделался бездомным скитальцем, а вскоре за проповедь христианства был брошен в подземную тюрьму, однако выдержал все это, не ослабев в православной ревностности. Впоследствии он стал прославленным проповедником, первым японцем, удостоившимся священного сана. О пути Павла Савабе святитель Николай пишет: «Мирно и безмятежно жил Савабе в язычестве. Будучи жрецом древнейшей в городе кумирни, он пользовался уважением народа, получая значительные доходы и зная только довольство и счастье. В семействе у него была прекрасная молодая жена, маленький сын и мать жены. Горд он был своим отечеством, верой своих предков, а потому презирал иностранцев, ненавидел их веру, о которой имел самые неосновательные понятия...

Какова же была моя радость, когда я стал замечать, что мой слушатель с напряженным вниманием стал прислушиваться к изложению нового, неведомого ему учения, и его дотоле горделивая мысль стала смиренно склоняться перед поражающей истиной. Видимо, Сам Бог направил его мысли на истинный путь.

Перед моими глазами совершился процесс рождения человека к новой жизни благодатию Божией, а далее начинался уже другой процесс – процесс испытания и укрепления сил новорожденного Павла».

Окрыленный появлением первого «малого стада» верующих, святой Николай отправился в Россию – доказывать перед Святейшим Синодом возможность распространения Православия среди японского народа и добиваться создания Японской Православной Миссии, снабжаемой соответствующими средствами. Усилия его увенчались успехом: 6 апреля 1870 года император Александр II утвердил своим указом синодальное определение об учреждении Миссии в Японии. Когда отец Николай возвратился в Страну восходящего солнца, его ожидала огромная радость: даже в его отсутствие трудами самих японцев православная паства умножилась – число обращенных превысило пятьдесят человек. Через два года из России в Хакодате прибыл второй миссионер – иеромонах Анатолий (Тихай), который потом трудился в этом городе до самой своей кончины в 1883 году. Оставив на его попечение уже окрепшую хакодатскую общину, святой Николай, уже в качестве начальника Миссии, переехал в столичный Токио.

В столице просветителю удалось своей проповедью привлечь внимание нескольких десятков японцев, но проводить с ними занятия ему поначалу пришлось в убогой каморке. Святитель Николай в то время писал: «Представьте мою обстановку, хотя это одна из последних мелочей. Жара теперь, Боже, какая жара! Перестать работать, конечно, нельзя, не об этом и речь; и утром до полудня, и вечером с пяти часов человек двадцать-тридцать имеют полное право приходить выслушивать уроки Закона Божия. Но куда приходить? Мое жилище – одна комната на чердаке! Встать в ней во весь рост человеку такого роста, как я, едва возможно. Разочтите, сколько воздуха в таком жилье. И в нем, однако, происходит катехизация двадцати человек. Сидеть – уже не спрашивайте, как сидеть... К счастью, есть два окошка, одно наискось другого. Если благотворительная природа посылает ветерок, то ничего. А если нет веяния воздуха – духота нестерпимая. Внимание с трудом связывает мысли; самое горло отказывается служить полтора или два часа подряд».

Но подобные трудности померкли перед новой страшной угрозой: возобновились гонения на христианство, законы против которого еще не были отменены. Поводом к началу преследования христиан в Хакодате послужили события во время празднования Пасхи. Торжественный благовест консульского храма Воскресения Господня привлек внимание множества любопытных, а молившиеся в храме православные японцы воспользовались этим, обратившись с проповедью к своим соотечественникам. Губернатор усмотрел в этом нарушение закона, начались аресты, среди арестованных оказались Павел Савабе и его ближайший друг Иоанн Сакаи.

К тому времени отец Николай успел завязать знакомства в правительственных кругах; он начал хлопотать об освобождении своих духовных детей, ему обещали помощь, а по секрету намекнули, что вскоре ситуация в стране вообще должна измениться. Действительно, 10 февраля 1873 года вышел указ о свободе совести, отменявший все запреты на христианскую проповедь и деятельность христианских общин. Так начиналась провозглашенная императором Японии эпоха Мэйдзи (просвещения).

Утверждение веротерпимости позволило отцу Николаю и его ученикам, японским катехизаторам, свободнее и шире вершить дело проповеди: число обращенных измерялось уже сотнями, потом тысячами. Вдохновленный этим, святой Николай писал: «Признаки того, что Богу угодно просвещение Японии светом Евангелия, с каждым днем выясняются все более. Взгляните на этот молодой, кипучий народ. Он ли не достоин быть просвещенным светом Евангелия? С каждым днем ко всем миссионерам, в том числе и к русским, приходят новые люди, жаждущие знать о Христе. С каждым днем число новообращенных растет... Господь попустил нам испытать гонения, но неизбежная туча уже пронеслась мимо».

С умилением и восторгом рассказывает святой Николай о проявлениях ревностности, о православном благочестии японцев. Один из описываемых им случаев произошел еще во время пребывания его в Хакодате: «Странный по видимости случай произошел с г-ном Томи Петром. В одно время все заметили его внезапное исчезновение куда-то. Никто не знал, куда он скрылся. Я спросил его жену, но и она не знала, хотя ее лицо не выражало ни горя, ни даже особой озабоченности. Все это было весьма загадочно и продолжалось довольно долго. Но вот, спустя одиннадцать дней после того, однажды вечером г-н Петр Томи является ко мне. Вижу – худ до невероятности, кости сильно выдались на совершенно изменившемся в своем цвете лице; просто жалко было смотреть на него. На мои вопросы: где он был и почему так сильно исхудал, он ответил, что все это время он находился в воздержании от сна и пищи и в молитве о скорейшем просвещении братьев-язычников тем светом Истины, которого сам недавно сподобился. Услышав обо всем этом, я был очень изумлен столь трогательным проявлением горячей верности по вере. Но все-таки я должен был заметить ему, что такое дело впредь нужно совершать согласно с установлениями Церкви, ибо иначе можно принести сильный вред своему здоровью».

Сведения о другом благочестивом японце святитель Николай почерпнул из письма одного из своих сотрудников, японских катехизаторов: «Жизнь и смерть нашего христианина по имени Исаия Кондо, точно страница из житий святых. Исаия сам был беден, жил тем, что днем продавал на улицах "сою", а вечером – "соба", но всем, кому только нужно было, говорил о христианской вере; любимым чтением его было Священное Писание и жития святых; самым любимым занятием – молитва. В субботу после полдня он обыкновенно прекращал свою разносную торговлю и начинал духовные занятия, в которых и проводил все время до конца воскресенья; в другие праздники поступал так же. Когда священник посещал Аомори (где он жил), он всегда говел и причащался. В церкви Аомори он, несмотря на свою бедность, всеми был уважаем и избран был в старосты, каковую должность исполнял со всем усердием. Но особенно отличительной чертой его было милосердие. Катехизатор пишет, что он знает 27 случаев, когда Исаия выручал бедных из самой крайней беды; из них 4–5 он приводит в письме; вот, например, один: ходя с "соей", наткнулся он в одном доме на такое бедное семейство, что старуха-мать только что умерла от голода; другие члены семьи были близки к этому и плакали около трупа, не имея средств похоронить его. Исаия, бросив свою "сою", прибежал к катехизатору, занял у него одну йену, заказал кадку для покойницы, потом сам обмыл труп, сам вырыл могилу – уже ночью, с фонарем; сам, с помощью бондаря, снес кадку-гроб на кладбище и похоронил, читая и распевая христианские молитвы, которыми он всегда сопровождал и языческих покойников.

Вот другой случай: набрел он на нищего старика, обессилевшего от голода и упавшего на дороге; принес к себе, питал, служил ему и, наконец, отправил к родным в далекий город. Вообще питался он скудно, все, что добывал своим промыслом, раздавал нищим и бедным. Своими делами милосердия он приобрел себе немалую известность в городе, так что местные газеты выставляли его в пример подражания. Умер он от тифа, простудившись. Предсмертные слова, которыми он утешал свою плачущую бабку, до того трогательны, что нельзя читать без слез: смерти нет для него – только жизнь, здесь ли, там ли, ибо живет он во Христе. Похоронен он великолепно: священник прибыл, несколько окрестных катехизаторов собралось, местные христиане не пожалели ничего. Язычников также множество провожало».

А вот еще один его рассказ, уже 1900 года: «Была хорошая христианка из Касивазаки – Мария, служащая там учительницей школы. "Восстанут дети на мать", – исполняется на ней, – не только родные ее, но взрослые сын и дочь ненавидят веру Христову и по возможности гонят за нее мать. Она, однако, благодушно выносит все и прибыла в Токио, чтобы помолиться в соборе, получить благословение и укрепить свою веру. Подкрепи ее Господи!»

Красота души, которую многие сыны и дочери японского народа обретали в Православии, восхищала святого Николая. Япония виделась ему необозримой нивой, созревшей для прекрасной жатвы Господней. Но на этой ниве до боли не хватало делателей. Западные страны посылали сюда сотни и сотни миссионеров, насаждавших римо-католическое и протестантское учения, искажающие веру Христову. А Православная Миссия, которую возглавлял святой Николай, имела всего три миссионерские вакансии, да и те большую часть времени пустовали: направлявшиеся сюда русские священники по разным причинам служили в Японии недолго. И святой Николай часто и слезно сетовал на то, что Россия, главная обладательница сокровища Святого Православия, столь равнодушно относится к священному делу просвещения японского народа.

Святой Николай оставался на своем посту как одинокий воин Христов и делал для японской паствы все, что было в его силах. После провозглашения веротерпимости ему удалось арендовать участок земли на холме Суругадай в центре Токио для размещения Православной Миссии. Там на средства, полученные от российских благотворителей, он построил несколько зданий и создал целую систему просветительных учреждений, среди которых – катехизаторское училище, где святой Николай сам преподавал, школа псаломщиков и отдельное женское училище.

В 1878 году была основана вскоре ставшая знаменитой Токийская Духовная семинария, срок обучения в которой был рассчитан на семь лет. В первые четыре года давалось образование, подобное университетскому: преподавались европейские языки, японская и китайская классическая литература, всеобщая и японская история, философия, психология, медицина и математика.

Об уровне преподавания свидетельствует, например, тот факт, что министр иностранных дел Японии Соэдзима Танэоми направил туда учиться своего сына и двух племянников; из числа воспитанников семинарии вышли многие японские государственные деятели и видные ученые. Поступать в семинарию могли не только христиане, но и все желающие, однако после 4-го курса, когда начиналось углубленное изучение богословских дисциплин, оставались только принявшие Святое Крещение; с 5-го курса студентам вменялось в обязанность самостоятельно проповедовать. С 1889 года Миссия начала два раза в месяц выпускать журнал «Сэйкё Симпо» («Православный вестник»), позже был основан научно-философский журнал «Синкай» («Духовное море»), а женское училище стало издавать свой журнал «Уранисики» («Оборотная сторона парчи»), где публиковались стихи, рассказы, художественные переводы, очерки на духовно-нравственные темы.

С 1874 года начался ежегодный созыв Поместных Соборов Японской Церкви, на которые съезжались священники и катехизаторы из разных областей страны; открытие Соборов было приурочено к дню памяти святых первоверховных Апостолов Петра и Павла. Об атмосфере, царившей на этих собраниях ревнителей молодой Церкви, святой Николай пишет: «Точно пчелы, слетающиеся в свой родной улей, стекаются наши служащие в свое родное гнездо, откуда выпущены на службу, и каждый спешит рассказать и начальнику Миссии, и сослуживцам по единому коегождо, аще сотворил Бог во языцех служением его, и поведать все свои радости и печали, все, что дала служба и опыт целого года».

К концу 1870-х годов в пяти городах Японии были построены храмы, еще в нескольких городах и селениях устроены молитвенные дома, и все острее становилась нужда умножающихся православных общин в священниках, которые могли появиться только из числа самих японцев. Но как посещения Японии российскими архиереями для совершения хиротоний, так и поездки японских ставленников в Россию для принятия сана были крайне затруднительными. Эти трудности были главной причиной ходатайства святого Николая перед Святейшим Синодом о направлении для новопросвещенной японской паствы собственного епископа. Ответом на это прошение стало предложение принять святительский сан ему самому. На телеграфный запрос об этом святой Николай откликнулся: «Если из России не может быть назначен епископ, я согласен». Ему пришлось во второй (и в последний) раз поехать в Россию. 30 марта 1880 года в Троицком соборе Александро-Невской лавры совершилась архиерейская хиротония святого Николая. При вручении ему архипастырского жезла митрополит Санкт-Петербургский Исидор напутствовал просветителя Японии такими словами: «До конца жизни тебе служить взятому на себя делу, и не допусти, чтобы другой обладал твоим венцом».

Собранные в России благотворительные средства позволили святителю Николаю приступить к осуществлению его заветного чаяния – постройке в Токио соборного храма во имя Воскресения Христова. Строительство продолжалось восемь лет, и на вершине холма Суругадай был воздвигнут великолепный собор, ставший символом Православия в Японии и одним из лучших украшений ее столицы: японцы с их тонким чувством прекрасного не могли не оценить красоты дотоле неведомого им православного зодчества. Некоторые спрашивали святого Николая: зачем при сравнительно немногочисленной пастве нужен такой грандиозный храм? На это святитель отвечал: «Это сейчас собор кажется велик, придет время – и он станет мал, не сможет вместить всех молящихся». Уже на освящение Токийского Воскресенского собора 24 февраля 1891 года съехалось более четырех тысяч православных японцев. В этот день произошло «маленькое чудо»: дотоле в Токио долго стояла пасмурная ненастная погода, но во время церковного торжества небо внезапно прояснилось и теплые солнечные лучи озарили храм. О соборе, любимом своем создании, святитель Николай писал: «Собор будет памятен, будет изучаем, подражаем многими не на десятки, а смело говорю, на сотни лет, ибо храм – действительно замечательнейшее в столице Японии здание, о котором слава разнеслась но Европе и Америке еще прежде его окончания, и которое, ныне будучи окончено, по справедливости вызывает внимание, любопытство, удивление всех, кто есть или бывает в Токио».

С годами у святого Николая выработался постоянный, неукоснительно им соблюдавшийся распорядок дня. Вставал он на молитвенное правило в 5 часов утра (и при этом считал себя ленивым. В одной из его дневниковых записей читаем требование к себе: «Ежедневно, несмотря ни на какие дни, вставать в 3 часа, ложиться между 10 и 11 часами и после обеда не отдыхать, а если сон станет очень клонить, прилечь на четверть часа». Однако подобной нагрузки организм его просто не выдержал). С 7 до 12 часов – чтение лекций по богословским предметам в семинарии и катехизаторском училище. Послеобеденные часы отводились на встречи с духовенством, дела церковного управления, чтение и диктовку писем. А в 6 часов вечера начинался длившийся до 11 часов «второй рабочий день» святителя Николая – его переводческие труды.

Перевод на японский язык Священного Писания и православных богослужебных книг стал одним из главных деяний просветителя Японии. Это был апостольский подвиг не меньший, чем предпринятый в древности святыми равноапостольными братьями Кириллом и Мефодием перевод Библии на славянский. О первостепенной важности и насущной необходимости такого труда святитель Николай писал:

«В Японии, по крайней мере в ближайшем будущем, жатвы много. А деятелей с нашей стороны нет ни одного, если не считать мою совершенно частную деятельность... Пусть бы я и продолжал свои занятия в прежнем направлении, но силы одного человека здесь почти то же, что капля в море.

Один перевод Нового Завета, если делать его отчетливо (а можно ли делать иначе?) требует исключительного труда. Затем необходим перевод и Ветхого Завета; кроме того, если иметь хоть самую малую христианскую Церковь, решительно необходимо совершать службу на японском языке. А прочие книги, как Священная история, церковная история, литургика, богословие? Все это тоже предметы насущной необходимости. И все это, и другое подобное нужно переводить на японский язык, о котором еще неизвестно, дастся ли он иностранцу так, чтобы на нем можно было писать хотя бы наполовину так легко и скоро, как иностранец пишет на своем...

В настоящее время работа Миссии в какой бы то ни было стране не может ограничиваться одной устной проповедью... В Японии же, при любви населения к чтению и при развитии уважения к печатному слову, верующим и оглашенным прежде всего нужно давать книгу, написанную на их родном языке, непременно хорошим слогом и тщательно, красиво и дешево изданную. Особенное значение у нас имеют книги, выясняющие вероисповедные различия с католичеством и протестантством...

Боже, целое море переводов! Но зато какая польза будет от них! Нужно только в церкви внятно читать и петь, а молящимся внимательно прислушиваться, и целое море христианского научения вливается в душу, озаряет ум познанием догматов, оживляет сердце святой поэзией, оживляет и движет волю вслед святых примеров. Это не протестантская церковная беднота, пробавляющаяся несколькими ветхозаветными псалмами, слезливыми стишками и самодельной каждого пастора проповедью – "чем богаты, тем и рады", и не католическая богомольная тарабарщина с органными завываниями. Это светлая, живая, авторитетная проповедь и молитва устами всей Церкви Вселенской, голосом боговдохновенных святых отцов, в совокупности столь же авторитетных, как евангелисты и Апостолы, верховодители церковной молитвы... Помоги, Боже!»

Святой Николай овладел японским языком как родным, но это заставляло его относиться к переводу священных текстов с еще большей тщательностью. Он переводил с церковнославянского, считая его точнее русского, но при этом каждый переведенный стих Евангелия сверял с текстами Септуагинты, латинской Вульгаты, английским и китайскими переводами, опирался на толкования святителя Иоанна Златоуста и других отцов Церкви. За 4–5 часов такой напряженной работы ему удавалось перевести не более 15 стихов, а иногда над одним евангельским изречением или краткой молитвой приходилось думать по несколько дней.

К примеру, спор японских верующих о молитве «Господи, помилуй!», воспринимавшейся некоторыми как мольба преступника о пощаде, святитель Николай разрешил так: «У нас таких отношений с Богом нет. Мы возьмем слово "аварема". Так мать "милует" ребенка, "жалеет" в исконно древнерусском смысле».

Трудность переводческих трудов апостолов славянства, святых Кирилла и Мефодия, заключалась в том, что до них славянский был языком варварским, не имевшим слов для обозначения высоких духовных понятий, и просветителям приходилось вводить такие слова, не нарушая при этом общего строя языка. Святитель Николай столкнулся с трудностью иного рода: в японском языке было достаточно терминов, относящихся к сферам духовности и философии, но значительная их часть на протяжении веков использовалась буддистами или конфуцианцами, и при приложении таких слов к учению Христову могли возникать опасные двусмысленности.

В Хакодате святой Николай начинал переводческий труд в одиночку; в Токио ему удалось, наконец, найти сотрудника – им стал японский ученый Павел Накаи, человек обширнейших знаний, ревнитель православной веры. Накаи помогал святителю избегать при переводе подводных «рифов» – двусмысленностей или вульгаризмов.

Пользуясь его советами, святой Николай добивался казавшегося немыслимым совершенства: сочетания общепонятности с возвышенностью и красотой слога. О требованиях, предъявляемых им к собственной работе, он писал: «Не перевод Евангелия и богослужения должен опускаться до уровня развития народной массы, а наоборот, верующие должны возвыситься до понимания евангельских и богослужебных текстов. Язык вульгарный в Евангелии недопустим.

Если мне встречаются два совершенно тождественных иероглифа или выражения и оба они для японского уха и глаза одинаково благородны, то я, конечно, отдам предпочтение общераспространенному, но никогда не делаю уступок невежеству и не допускаю ни малейших компромиссов в отношении точности переводов, хотя бы мне и приходилось употребить очень малоизвестный в Японии иероглиф. Я сам чувствую, что иногда мой перевод требует большого напряжения со стороны японцев. Но это в значительной мере объясняется новизной для них самого Православия».

Из этих слов, в частности, выясняется изумительный факт: русский по происхождению, святитель понимал тонкости японского литературного языка и японских философских терминов лучше многих японцев. Святому Николаю оказывалось мало однажды предпринятого оттачивания каждого изречения, борьбы за благородство каждого иероглифа – он по несколько раз вносил исправления в уже сделанную работу. Святитель рассказывал, как это происходило: «Больше года займет исправление перевода, пока решимся напечатать... Прежде всего каждый стих будет прочитан быстро. Накая должно спросить, понимает ли все. Если замедлит в ответе, значит, мысль не ясна, и надо выразить ее яснее... Такое исправление, серьезное и вдумчивое, должно быть произведено два раза».

Святитель Николай твердо помнил, что он переводит не слова человеческие, а слово Божие, он не забывал святоотеческого предостережения: «Проклят тот, кто делает дело Господне с небрежением». Отсюда его строжайшая требовательность к своему переводческому труду, отношение к нему как к делу священному. Отсюда же его крайнее негодование по поводу наспех и небрежно сделанных протестантскими миссионерами переводов Евангелия – в этом ему виделось кощунство. Вот одна из дневниковых записей святителя:

«Мне привезли в подарок три разных перевода Нового Завета на китайский язык, перевод Ветхого Завета, много христианских брошюр, изданных протестантами в Ханьхоу... Я особенно обрадовался переводам Нового Завета – все новые, у нас еще не бывшие; думал, то-то будет помощь нам с Накаем в переводе! Но какое разочарование! И как я озлился! Ни стыда у людей, ни страха Божия! Слово Божие у них – точно мелочь для игры: перебрасывают фразы и слова, удлиняют, укорачивают, украшают, безобразят, – просто не знаешь, что думать о таких людях и таких переводах... Розгами бы или лучше бамбуками всех этих бездарных и безответственных тупиц!»

Во времена становления Японской Церкви, уже в сане епископа, среди архиерейских трудов святой Николай ежедневно и неукоснительно отдавал переводу пять вечерних часов. В последние годы жития он беспокоился не о постигших его недугах, а лишь о том, как бы эти недуги не стали препятствием для его труда. В 1911 году он написал в дневнике: «Глаза начинают болеть. Впрочем, даст Бог, хватит на перевод богослужения, а быть может, и Ветхого Завета». А 3 ноября 1911 года (то есть за три месяца до кончины) он пишет: «В половине 3-го часа ночи астма разбудила и не дала больше спать, встал и занимался делами. Освоившись, и с этой болезнью жить можно: дал бы Бог подольше прожить, чтоб побольше перевести».

Склонный к самоумалению, доходившему подчас до самобичевания, святитель Николай лишь однажды (и то с самоиронической оговоркой: «овсяная каша сама себя хвалит») позволил дать оценку собственным трудам: «У нас для чтущего все ясно; мысль прозрачна, как хрусталь, и все можно изъяснить и истолковать». Да, ныне не только Японская Православная Церковь, но и его недруги из других конфессий признают выполненные святителем Николаем переводы Священного Писания образцовыми, непревзойденными по точности, красоте и духовной силе.

Эпоха Мэйдзи открыла путь в Японию не только для Православия – с Запада в страну явилось множество римо-католических и протестантских миссионеров. Таких проповедников были сотни, в то время как святой Николай оставался один. Сердце святителя больно ранило зрелище того, как взыскующих истины японцев, которые могли бы приобщиться к спасительной православной вере, западные миссионеры вовлекают в искаженные учения. Эта боль была одной из причин настигавших его приступов уныния. Так, среди его дневниковых записей 1886 года есть и такая: «Мучительные сомнения – не загублена ли даром жизнь? Станет ли Православие в Японии? Кому работать для этого? Ведь вот один как перст, ни единой души русской больше в Миссии!

Да что здесь! И в самой России штундисты и прочие секты с ножом к горлу лезут, а миссионеров – один отец Арсений Афонский на всю Россию, нарасхват, и нет помощников, учеников у него; жалуется, бедный, и ищет, и едва ли найдет!

Итак, не рано ли еще пускаться русским в заграничное миссионерство? Колоссами высятся везде католичество и протестантство! Кaкие массы людей! Какие неувядаемые, неисчерпаемые фаланги деятелей! А здесь хоть бы кто на помощь (настоящую помощь, разумеется). Что мы? Как брызги, которые бесследно всосутся в песок! Как не закручиниться, как не прибедниться! Разве чудо Господь сотворит, направив Японию на Православие?

Боже, Боже, как громадны, неистощимы средства и ресурсы – и материальные, и нематериальные – у католиков и протестантов, и какая бедность у нас, не имеющих ровно ничего, кроме истины, без малейших ресурсов даже заявить ее!

Скоро протестанты и католики сомнут нас под ногами и оставят далеко позади себя! А там что – ничтожество и исчезновение? Ужели это? Итак – жизнь загублена! Какое мучение может быть горше этой мысли! Боже, не дай совсем ослабеть!»

Эти тягостные сомнения святой Николай преодолевал, как должно православному христианину, – преданием своего дела и самого себя в волю Всевышнего. Уже на следующий день в дневнике появляется иная запись: «Вчера написанное – одно малодушие. Нашей нетерпеливости хотелось бы, чтобы перед нашей секундой бытия сейчас же и развернулся весь план судеб Божиих. Вероятно, во всем есть смысл, что намеренно сам человек не ставит в противоречие разуму Божию. Ведь я же не для себя, не по самоволию поехал в Японию, а мне хотелось сделать какое-то добро, – так отчего же не положиться на волю Божию?

Итак, нужно стоять на посту и спокойно делать, что под рукой, не заботиться о прочем: мы рабы – Хозяину виднее, Он пусть заботится! Но не безучастно относиться к своей службе, как то делают дрянные рабы, а влагать сердце и душу в нее, но спокойно, от неудач не опускать голову и руки, от удач не поднимать выше обыкновения голову и не давать пульсу биться сильнее. Хозяин правит ладьей жизни нашей, и затишье ли, быстрое ли течение – все это Его дело, а наше – спокойно грести, не выпуская весла, пока смерть не выбьет его из рук».

Святитель пишет о бедности Православной Миссии, «не имеющей ровно ничего, кроме истины», но сама эта Божественная истина – великая сила. Поэтому святому Николаю, одинокому делателю на необъятной Японской ниве, удается сделать для просвещения японцев светом Православия почти столько же, сколько всему сонму западных миссионеров со всеми их колоссальными ресурсами для вовлечения в свои конфессии. Отчет святителя Николая, направленный им в 1896 году Святейшему Синоду, снабжен весьма красноречивой статистикой: «Прошло уже более 40 лет с открытия Японии для иностранцев и вместе с начала миссионерского дела здесь.

Христианские миссии имели достаточно времени, чтобы вполне освоиться на новом поле действий, определить свои отношения к народу, развить свои системы и явить плоды своей деятельности. В каком же состоянии ныне их дело?

Вот наличные силы христианских миссий в Японии в конце прошедшего года:

1) у католиков: 1 архиепископ, 3 епископа, 93 миссионера, 25 монахов-марианитов, 83 сестры – всего 205 человек;

2) у протестантов: 680 миссионеров и миссионерок;

3) у православных: 1 миссионер.

А вот и плоды их деятельности к концу прошедшего года:

1) у католиков: 52 177 христиан, в том числе и остатки существовавшего здесь в XVI столетии католичества;

2) у протестантов: 38 361 христианин;

3) у православных: 23 153 христианина».

Анализируя причины своих казавшихся невозможными успехов, святой Николай утверждает: «Причина сего в истинности Православия и в помощи Божией... Господь благоволит к Своему юному насаждению – Церкви Православной среди японского народа и в даровании ей успехов являет неоспоримые знаки Своего благоволения...

Японцам в христианской проповеди больше всего нравятся догматы. Нравственное учение у них и свое хорошо... Но о Боге, Творце вселенной, о Пресвятой Троице, об Искупителе, что может сообщить людям как непрелагаемую Истину только Божественное откровение, японец с интересом слушает и исполняет...

Если японец прежде чем принять христианство основательно изучает его и сравнивает: в католической миссии узнает католичество, в протестантской – протестантство, у нас – наше учение, то он, сколько я знаю, всегда принимает Православие... Что же это? Да то, что в Православии Христово учение хранится чистым и целым, мы ничего не прибавили к нему, как католики, ничего не убавили, как протестанты...

Ко мне иногда приходят японцы-протестанты, просят объяснить какое-либо место Священного Писания. "Да у вас же есть свои учителя – миссионеры, их спросите", – говорю я им. Что они отвечают? – "Мы у них спрашивали – говорят: понимай как знаешь, но мне нужно знать подлинную мысль Божию, а не мое личное мнение..."

У нас не так – все светло и надежно, ясно и прочно, потому что мы кроме Священного Писания принимаем еще Священное Предание, а Священное Предание – это живой непрерывающийся голос нашей Церкви со времен Христа и Его Апостолов доныне, который будет до скончания мира... Это и помогает нам безошибочно уразумевать смысл Священного Писания, ибо, если дитя не поймет чего в истине Отца, то самое надежное ему обратиться за пояснением к Матери. Матерь же наша – Церковь, в которой невидимо обитает по Своему обетованию Сам Христос».

С разящей точностью святой Николай указывает на духовную ущербность латинства и протестантизма. О римо-католиках он пишет: «Да как же вы с завязанными глазами бросаетесь в пропасть? Ведь вы будете отвечать на Суде Божием; самое первое в человеке – разум, он светоч на пути нам; в религиозном деле он один недостаточен, так вот вам слово Божие – непогрешимый руководитель. И вы против того и другого! Слово Божие говорит: "от Отца исходящаго", Папа поправляет Бога и говорит: "и от Сына"; вы Бога бросаете, переходите к Папе; Бог учит: "пийте от нея вси"; Папа: "нет, не все, а только духовные"; вы – тоже; Бог дает языки Апостолам, чтоб всякий народ на своем языке слышал слово Божие; Папа возмущается против этого, отбирает Богом дарованное право у народов, "пусть де на одном латинском слышат"; вы на стороне Папы, против Бога... И везде вы с Папой, против Бога, – разумно ли это? Богоугодно ли это?»

Не меньшее негодование вызывает у святителя и духовный блуд бесчисленных протестантских деноминаций: «Протестанты совершенно как блудные дети, радостно несущиеся вдаль от родного крова в восхищении, что имеют в руках часть наследства и свободу тратить его как хотят. С какой радостью они толкуют о христианской свободе и как наивно пользуются ею... Бедные! Как видимо беспутно расточают сокровище свободы, данное Отцом Небесным! Смешивают свободу с безалаберным самопроизволением и тем сами себя обедняют.

Свобода есть беспрепятственное движение и жизнь в законных пределах; выскочишь из них – значит, лишишься свободы. Рыба свободна и счастлива в своей стихии – воде, но если бы она под тем предлогом, что свободна сделать это, выпрыгнула бы на берег, то попала бы в стихию, которая не свойственна ей, которая сковала бы ее, сделала ее жизнь на время мучительной, а со временем и совсем лишила бы ее жизни. Так и с протестантами, выпрыгнувшими из Церкви; они сами лишили себя благодарной атмосферы Церкви и бьются, и трепещутся, точно рыба на песке, – чему верить? Не знают! Чему следовать? Не ведают! Все перемешалось и перепуталось во взаимных недоумениях и спорах, а неверие, точно шумящая и ревущая волна хлещет все выше и свирепее и рвет из рук у них последнее весло – надежду, Священное Писание...

В Европе и Америке протестантский мир все более и более приходит в сознание окончательной своей несостоятельности и почти совсем отрекся от Христа Бога... Но щепы от разбивающегося протестантства еще заносятся сюда в виде миссионеров, с ревностью набрасывающихся на Японию в таких количествах. И здесь японцы, точно дети в куклы, с восторгом начинают играть в пасторов, учителей, проповедников, диаконов, и все – с неограниченной свободой толковать Священное Писание по-своему и творить новые секты сколько душе угодно. В добрый час! Видно, так лучше, блудный сын пусть поважничает, растратится и почувствует свое убожество. Или этого не будет? Не опомнится?

Но ужели японский дух ни к чему не годен? Совсем не на счету у Провидения? Кто жил и умер только с ложью на устах и в душе – все равно что не жил. Нет, не верится этому. Много хорошего, полезного Богу из японцев, которым не дай-то Бог умереть во тьме или полутьме. Итак, будем трудиться и с помощью Божией строить здание Православной Церкви с твердою верой, что этим полагается камень в основание дома истинного прибежища для всего японского народа».

Святой Николай отчетливо видел и то, что с Запада в Японию проникают веяния даже более вредоносные, нежели искаженные формы христианства. Некоторые западные мистики, впадая в восторг от восточной экзотики, льстили буддийским доктринам и начинали импортировать их в собственные страны в виде теософии, антропософии, оккультизма и так далее. (Впоследствии такие «богоискатели» начали появляться и в России, среди них – семейство Рерихов.) Но страшнейшей духовной порчей, подобной чуме, был перенос на японскую почву модного в западных странах псевдонаучного атеизма. С голоса западных «наставников» безбожием начали заражаться и японские «прогрессисты».

С горечь писал святитель Николай: «Нынче твердят: Япония, дескать, золотая середина. Трудно стало японцу воспарить вверх, пробив толстую кору самомнения. Послушав иностранных учителей и инструкторов по разным частям, атеистов, что де вера отошла, а коли держать что по этой части, так свое, они возобновили синтоизм, хранимый теперь Двором во всей его точности; послушав некоторых недоверов-иностранцев, что буддизм выше христианства, и посмотрев, хоть с усмешкой, как сии иностранцы (теософ Олкотт и т. п.) кланяются порогам буддизма, они вообразили, что христианство им совсем не нужно, неприлично.

И ныне плавают в водах самодовольства, особенно мелководных благодаря победам над китайцами (три победы одержали), и нет границ их самохвальству! Интересную коллекцию можно составить из статей, ныне доказывающих как дважды два, что японцы – первый народ в мире по нравственности... Нахлобучили, вероятно, не на малое время, на себя шапку европейского и американского учителя по предмету "атеизм и вражда к христианству". Тоже – золотая середина! Она еще большее препятствие к истинному просвещению в высоком значении, чем в низменном! Что может быть хуже, прелестнее и вреднее гордости?! А она – синоним самодовольства».

Среди «колоссальных ресурсов», которыми располагали в Японии западные миссионеры и пропагандисты атеизма, основным являлся ресурс политический. Японское правительство все больше поддавалось усилиям западных держав, направленным на включение Японии в их «сферу влияния». И образованный слой общества Японии все более тяготел к прогрессу именно западного образца. О воздействии такого политического ресурса на сферу духовную святитель Николай писал:

«Слишком Япония во всех решительно отношениях увлечена цивилизацией протестантских и католических стран; английский язык повсеместно изучается; школы, обычаи, войска, дома, фабрики – все-все копии с протестантских и католических образцов. О России же ныне – ничего, ни слова, ни мысли, одна речь о России – с голоса западных газет; словом, свет и тьма – вот для Японии другие государства и Россия...

Япония желает ныне веры иностранной как ресурса для подъема своей государственной жизни, а для такой цели действительно больше годится идущее на всякие сделки инославие – Православию же тут нет места.

Православие должно быть принято как вера Христова...

Слишком замучено! Пусть отстоится, успокоится – глубже и яснее будет видно все внутри. Тогда придет очередь и Православия бесконечно высокого».

Запад отнюдь не бескорыстно приобщал Японию к своим научно-техническим достижениям. Политики Великобритании, США, Германии желали сделать Японию «козырной картой» в борьбе против Российской Империи. По поводу ситуации того времени историк О. Платонов пишет: «Возрастание мощи Русского государства беспокоило западные страны. Особенно их тревожило усиление русского влияния в Азии, где ущемлялись их колониальные интересы... Русофобия стала ведущим фактором мировой политики». В этой «большой игре» миссионерство рассматривалось как немаловажный фактор укрепления влияния Запада на Японию, и такой отнюдь не религиозной прагматикой было вызвано снабжение миссионеров колоссальными, в том числе и финансовыми средствами. И западные проповедники не только и не столько заботились о распространении евангельского благовестия, сколько становились агентами политического влияния, усердствующими в антироссийской пропаганде. Об этой их деятельности святитель Николай писал со справедливым негодованием: «Никто так не ненавидит Россию и не желает ей зла, как протестантские миссионеры. Во всех подряд протестантских изданиях если встречается что про Россию, так непременно злое и хульное... О, лицемеры и пройдохи!»

Надежды святого Николая на то, что «взбаламученные воды» общественно-политической жизни Японии «отстоятся и успокоятся» и тогда настанет пора мирной проповеди бесконечно высокого Православия, не сбывались. Напротив, Запад все интенсивнее подталкивал Японию не только к враждебности, а к реальной войне с Россией. В 1901 году германский кайзер Вильгельм II (впоследствии ставший главным разжигателем Первой мировой войны) писал: «Если Англия и Япония будут действовать вместе, они могут сокрушить Россию... Но им следует торопиться, иначе русские станут слишком сильны».

Тогда же Президент США Теодор Рузвельт сделал провокационное заявление: «Если кто-либо попытается выступить против Японии, я немедленно стану на ее сторону и пойду так далеко, как это потребуется». Запад снабжал Японию новейшим по тем временам оружием, строил для нее военные корабли, под руководством английских и германских инструкторов проводилось спешное реформирование японской армии и флота. Одновременно японская пресса, подстрекаемая, а подчас и просто подкупленная западными «наставниками», взвинчивала антироссийские настроения до истерии. Эта мутная волна нападок на все русское с особой яростью обрушивалась на святителя Николая. Тогда же его имя начали «проносить с поношением» и по России. О том, какое поругание пришлось вынести просветителю Японии, свидетельствует Д. М. Позднеев:

«Пятьдесят лет служения... И миллионы статей, в которых его объявляют "ротаном" или русским шпионом... Епископа Николая травили с двух сторон: японцы – как русского политического агента, шпиона, агитатора, сеющего на японской почве измену и симпатии к вероломной, хищнической России; русские – как деятеля, сообщающего Японии о России то, чего ей не нужно знать... Деятельность епископа объявлялась, таким образом, не только бесполезной, но и вредной, а на него самого многие в России смотрели как на охваченного странной манией оригинала.

Епископа Николая спасали для дела две руководившие им во всю жизнь идеи: первая – идея апостольского служения, подвига распространения Православия среди язычников; вторая – горячее убеждение, что его работа должна стоять вне всякой связи с политикой... Он хранил себя не для земной цели».<r />
Свирепые потоки хулы были опасны тем, что нацеливались не только на личность святого Николая, но и на всю возглавляемую им Православную Миссию. Так, например, в газете «Нихон» появился дышащий ненавистью выпад: «Православная Церковь является злостным местом, откуда сыплются проклятия на голову Японии и где молятся о ее поражении. Она всегда была центральным агентством шпионов, состоящих на русской службе. Японцам ненавистен купол русского собора, который, возвышаясь надо всем городом, как бы шлет презрение самому императорскому дворцу, ненавистен храмовый колокол, который каждое воскресное утро своим гвалтом докучает мирному сну жителей».

(Во время русско-японской войны не раз открыто и громогласно звучали призывы смести с лица земли Токийский Воскресенский собор. Но впоследствии, когда политические бури улеглись, сами японцы стали хранителями этого прекрасного храма. Первоначальное здание собора, построенное по проекту видного петербургского архитектора А. Шурупова, в 1923 году было разрушено землетрясением. Воскресенский собор был воссоздан японским зодчим Синъитиро Окада, вложившим в это здание и свой талант, – сочетание традиций русского и японского искусства украсило храм еще более.)

Трудно представить себе клевету абсурднее, чем обвинения в шпионаже, сыпавшиеся на голову святителя Николая, который не только стоял вне всякой политики, но и с крайним отвращением относился к политическим интригам, особенно если таковые производились под религиозной ширмой. Святой подвижник превосходно знал, что патриотизм есть одна из нравственных добродетелей, называл это чувство священным, так писал о нем: «Патриотизм – чувство естественное, вложенное Творцом в природу человека, как чувство птицы к своему гнезду, оленя к своему стаду. Религия только освящает его, углубляет и укрепляет». Святитель Николай понимал, что для православного японца измена его родине – Японии была бы равнозначна измене Всевышнему. Поэтому он с таким возмущением писал по поводу очередной клеветы: «В "Иородзу-иёохо", газете плохой репутации по части правдивости, напечатано, будто я "употребил 20 тысяч йен на подкуп шпионов из японцев" в пользу России! Так?! Да я бы выгнал японца, если бы он и безо всякого подкупа стал набиваться в пользу чужой для него России изменить своему собственному отечеству».

В 1902 году были подписаны англо-японский и американо-японский договоры, декларировавшие военное союзничество – это еще более сгустило предгрозовую атмосферу. Однако политики Великобритании и США были слишком хитры для того, чтобы вовлекать свои страны в войну с российской державой. (Впоследствии им удалось разыграть «российскую карту» против Германии, точно так же, как они разыгрывали «японскую карту» против России.) Запад стремился нанести удар России японскими руками. Русско-японские политические конфликты, всячески провоцируемые и подогреваемые «третьей силой», приобрели такую остроту, что русско-японская война представлялась неизбежной. На Поместном Соборе 1903 года православные японцы подняли мучительно волновавший их вопрос: как им вести себя в ходе предстоящей войны, не войдет ли исполнение ими патриотического долга в противоречие с верой Христовой?

И вот тогда святитель Николай одним деянием ответил на все клеветнические выпады против него лично и против Православной Церкви. Апостол Японии благословил свою японскую паству на сражение с его собственной родиной – Россией. Он просил лишь об одном: пусть православные японские войны и на поле брани помнят, что «воевать с врагами не значит ненавидеть их, а только защищать свое отечество». Уже после объявления войны святой Николай повторил это благословение в архипастырском Окружном послании всем православным приходам Японии: «Кому придется идти в сражения, не щадя своей жизни, сражайтесь – не из ненависти к врагу, но из любви к вашим соотчичам... Любовь к отечеству есть святое чувство».

В этом послании есть пронзительные слова: «Я также имею обязательства к своей родине, и именно поэтому буду счастлив видеть, что вы исполняете долг в отношении к своей стране».

Одновременно святитель Николай высказывал твердое убеждение в том, что, какие бы бури, пусть даже и столь страшные, как война, ни бушевали в «лежащем во зле» мире, Церковь должна неуклонно продолжать заповеданное ей Христом Спасителем дело воспитания человеческих душ для Вечной жизни: «Я надеюсь, что объявление военных действий не принесет с собой никакой перемены в деятельности нашей Церкви. Катехизаторы будут продолжать проповедовать Евангелие Спасителя, ученики – посещать школу Миссии...

Кроме земного отечества у нас еще есть отечество Небесное... Это отечество наше есть Церковь, которой мы одинаково члены и по которой дети Отца Небесного действительно составляют одну семью... Будем вместе исполнять наш долг относительно нашего Небесного отечества, какой кому надлежит... И вместе с тем будем горячо молиться, чтобы Господь поскорее восстановил нарушенный мир».

Как только война была объявлена, три русских священника, присланных-таки из России в помощь Миссии, немедленно уехали обратно. Святитель Николай остался в Японии. На настойчивые предложения переждать военное лихолетье на родине и не подвергать опасности свою жизнь (а он получал множество подметных писем с угрозами), он отвечал одно: «Японская Церковь не может быть без епископа, поэтому я остаюсь здесь». На время войны, чтобы избежать каких-либо политических подозрений, он прервал переписку и всякие отношения с Россией.

Разумеется, святой Николай – подвижник, стяжавший полноту добродетелей, был истинным русским патриотом. Благословив свою японскую паству на исполнение ее патриотического долга, за собой он оставил право хранить верность родной России: «Доселе я молился за процветание и мир Японской империи. Ныне же, раз война объявлена между Японией и моей родиной, я, как русский подданный, не могу молиться за победу Японии над моим собственным отечеством... Впредь я уже не буду принимать участие в общественных богослужениях... Я отдамся всецело переводу наших богослужебных книг...»

Всем сердцем возлюбил святитель Николай японский народ, все силы свои отдавал, всю жизнь свою посвятил его просвещению. И нежной сыновней любовью святой Николай любил родную свою Россию, которой был обязан своим воспитанием и духовным возрастанием, самой спасительной верой. Но вот, случилось чудовищное: равно любимые им Россия и Япония сражались между собой, лилась кровь, японцы и русские убивали друг друга. Это словно раскалывало надвое «стеклянно-хрупкую душу» святителя Николая, и никакие занятия, никакие самоувещания не могли заглушить жестокую душевную боль. Скорбны его дневниковые записи того времени: «Несчастная эта война с мыслей не идет, ко всему примешивается и все портит... В душе два течения, и нижнее, скрытое, бурливо, жгуче, мучительно; сердце тоже на войне и тяжело ранено... Нужно терпеть это беспрерывное мучительное колотье...»

В войне с небольшой Японией гигантская Российская Империя терпела страшные и позорные поражения: падение Порт-Артура, побоище под Мукденом, в котором пали тысячи русских солдат, гибель русской эскадры в Цусимском сражении... Неотвязные мысли об этих бедах отечества доводили святого Николая до восклицаний: «Душа стонет, сердце разорваться готово». Тщетно он пытался успокоить себя безупречной православной логикой: «Что, в самом деле, я терзаюсь, коли ровно на волос не могу этим помочь никому и ни в чем, а своему делу могу повредить, отняв у себя бодрость духа. Я здесь не служитель России, а служитель Христа. Все и должны видеть во мне последнего. А служителю Христа подобает быть всегда радостным, бодрым, спокойным, потому что дело Христа – не как дело России – прямо, честно, крепко, истинно, не к поношению, а к доброму концу приведет».

Самым худшим было то, что дело Российской Империи в этой войне, да и не только в ней, действительно не являлось «ни прямым, ни крепким, ни истинным». Чрезмерная активность в международных делах при забвении нужд и бед собственного народа, судорожное стремление играть видную роль в «концерте европейских держав» со времен Петра I было тяжким грехом российской внешней политики. От «европейского концерта» Россия заразилась многими пороками, в том числе стремлением к колониальным захватам: не в силах заселить собственные необъятные просторы, империя тем не менее добивалась их расширения.

Лучшие деяния и высшие достижения Российской державы относятся к временам ее «внутренней сосредоточенности»: это и подвиг раскрепощения крестьянства, совершенный царем Александром II Освободителем, и славное царствование Александра III Миротворца. Однако экономический расцвет и могущество, достигнутые в тот период, когда Россия «сосредотачивалась», вскружили голову российским имперским властям. В наши дни мало кто знает, да и хочет знать о политических причинах той давней войны – этим вопросом занимаются лишь специалисты-историки. Западу тогда удалось столкнуть Россию и Японию на почве борьбы за сферы влияния в Китае и Корее. Сейчас, столетие спустя, подобные амбиции обеих сторон видятся нелепыми, а рассуждения о том, кто был «больше прав» в том споре, – бессмысленными. Но тогда из-за этих имперских амбиций шла жестокая война, проливалась человеческая кровь. Святитель Николай понимал порочность российской внешней политики. В своем дневнике он писал: «Бог дал России землю, составляющую шестую часть света... И владеть бы мирно ею, разрабатывать ее богатства, обращать их во благо своего народа, заботиться о духовном и материальном благе его. А русскому правительству все кажется мало, и ширит оно свои владения все дальше и дальше, да еще какими способами! "Незамерзающий порт нужен". На что? На похвальбу морякам? Ну вот, и пусть теперь хвалятся своим позором неслыханного поражения. Очевидно, Бог не с нами был, потому что мы нарушили правду».

Любовь святого Николая к России была не слепым, а зрячим чувством, и потому это была страдающая любовь. Угодник Божий ясно видел, какими погибельными духовными недугами заражена его родина, как множатся на Русской земле злоба и нечестие, предвещавшие катастрофу, навлекавшие кару Божественного правосудия. Хотя святой Николай уехал за пределы отечества еще в юности, он знал состояние всех слоев российского общества снизу доверху. Еще в детстве повидал он быт русского села: его собственный отец, диакон Димитрий, был не только духовным лицом, но и крестьянином, – бедный деревенский священнослужитель без крестьянского труда не смог бы ни прокормить своих детей, ни тем более помочь им получить образование.

Во время учебы будущий святитель познакомился с жизнью имперской столицы – Санкт-Петербурга. А уже в Японии святой Николай должен был постоянно общаться с русскими дипломатами, чиновниками высокого ранга, и это близкое знакомство с представителями российских «верхов» привело его к горьким выводам: «Высший класс у нас в России невежествен хуже, чем необразованные мужики, относительно веры, в школах долбят кое-что, но скоро забывают, а позже вся эта сально-грязная струя низменных ходячих немецко-французских мыслей и говоров хлещет в их мозги и сердца, и делаются они смрадны до гнилости и отупения... Грустно! Мучительно! Ужели высшее российское общество никогда не вернется к соблюдению Церковных Уставов? Тогда плохо: не Церкви, а обществу, которое все больше и больше будет уклоняться от Церкви... куда? в ад!»

И еще задолго до зримых российских бедствий, задолго до войн и революций, в 1897 году посетило его скорбное прозрение: «Эх, больно, обидно за наше – ладно бы неразвитие, уже не непотребство ли? Не Богом ли мы брошены за наше обезьянство, неверие, огрубение, материализм, лицемерие и все, за что Бог казнит рабов непотребных?»

Просветитель Японии «горел» в священном служении, которое оставляло ему мало времени для раздумий о судьбах земного отечества, но военные беды России пробуждали у святителя Николая жгучие раздумья о российской истории и современности, придавая его мыслям жесткую остроту:«Ты, мое бедное отечество, знать, заслуживаешь того, что тебя бьют и поносят. Зачем ты не привлекаешь на себя любовь и защиту Божию, а возбуждаешь ярость Божия гнева? Господь Бог, по-видимому, гнев Свой изливает на нас. Да и как иначе?

Дворянство наше веками развращалось крепостным правом и сделалось развратным до мозга костей. Простой народ веками угнетался тем же крепостным состоянием и сделался невежествен и груб до последней степени. Служилый класс и чиновничество жили взяточничеством и казнокрадством, и ныне во всех степенях служения – поголовное казнокрадство везде, где только можно украсть. Верхний класс – коллекция обезьян – подражателей и обожателей то Франции, то Англии, то Германии и всего прочего заграничного. Духовенство, гнетомое бедностью, еле содержит катехизис, – до развития ли ему христианских идеалов и освящения ими себя и других?

Нет, недаром нынешние бедствия обрушиваются на Россию – сама она привлекла их на себя. Только сотвори, Господи Боже, чтобы это было наказующим жезлом любви Твоей! Не дай, Господи, вконец расстроиться моему бедному отечеству! Пощади и сохрани его!»

Но, увы, даже молитвы таких великих угодников Божиих, как святой праведный Иоанн Кронштадтский или святитель Николай Японский, уже не могли отвратить от России, где созревали язвы вероотступничества и богоотступничества, страшную катастрофу. И чаемый, хоть и заключенный на тяжелых условиях мир с Японией не дал заблудшей России внутреннего мира. Получая российские газеты и журналы, святой Николай видел в них картину чудовищного беснования: полубезбожная и безбожная «образованщина» – от либералов до дышащих убийством революционеров, рвалась любой ценой к достижению власти и дарованную ей свободу слова использовала для пропаганды разврата и насилия, кощунства и богохульства, хулы на собственную родину, призывов к братоубийственной революции.

Приходя в ужас от этого зрелища, святитель Николай писал: «Наказывает Бог Россию, то есть отступил от нее, потому что она отступила от Него. Что за дикое неистовство атеизма, злейшей вражды к Православию и всякой умственной и нравственной мерзости теперь в русской литературе и в русской жизни! Адский мрак окутал Россию, и отчаянье берет: настанет ли когда просвет?

Без Бога, без нравственности, без патриотизма народ не может самостоятельно существовать... А в России мерзкая, проклятая, оскотинившаяся, озверевшая интеллигенция в ад тянет и простой, грубый и невежественный народ».

Напрасно святой Николай мысленно взывал к гибнущему отечеству: «Да вразумит тебя по крайней мере нынешнее поражение и посрамление. Да будет это исправляющим жезлом в руках Отца Небесного!» Но нет, не спасительным уроком, приводящим к покаянию, не вразумлением и исправлением становилась проигранная война: в сражениях умирали тысячи русских солдат и матросов, а тем временем российская «образованщина» разваливала тыл, открыто радовалась разгрому русских войск, ликовала при виде унижения Российской державы и все наглее изощрялась в хуле и клевете на собственную родину.

Об этом извращенном торжестве национал-предателей святитель Николай писал со скорбным недоумением: «Бичуется ныне Россия, опозорена, обесславлена, ограблена. Но разве это отрезвляет ее? Сатанинский хохот радости этому из конца в конец раздается по ней. Коли собственному позору и гибели смеется, то уж не в когтях ли злого демона она вся?»

Скорбь, терзавшая святителя Николая во время русско-японской войны, не стихла и после заключения долгожданного мира. Напротив, эта скорбь стала еще мучительней после разразившейся в России революции 1905 года – «образованщиной» была организована генеральная репетиция братоубийственного кошмара, который начался на Русской земле в 1917 году. Потрясенный, уже не видящий возможностей для спасения своего отечества, святой Николай писал: «Вечный гнет печальных мыслей давит душу до того, что она кричит и плачет неутешно. На войне мы разбиты, а внутри-то России! Лучше бы и не знать и не ведать этого!.. Неистовое безумие обуяло Россию, и нет помогающего ей, потому что самое злое неистовство ее – против Бога, Самое Имя Которого она топчет в грязь. Богохульством дышат уста ее. Конечно, есть малый остаток добра, но он, видно, до того мал, что не о нем сказано: Семя свято стояние его (Ис. 6, 13). Душа стонет, сердце разорваться готово».

(Пламенный русский патриот, святитель Николай был истинным сыном Святой Руси, а не современной ему Российской Империи, при всем своем внешнем, земном могуществе развратившейся до богоотступничества и тем обрекшей себя на погибель.

Сетуя на то, что с родины ему в помощь не посылают другого столь же ревностного миссионера, святитель Николай не мог знать, что в его лице Православная Россия уже отдала Японии одного из величайших своих сынов, каких на ее собственной земле оставались единицы. Вселюбящий Бог был милостив к святому Николаю – он не дожил до зверств большевиков-богоборцев, под демонической властью которых оказалась несчастная Россия в 1917 году. Не одного его в те годы перед катастрофой Господь увел в Царство Свое: по всей России тогда один за другим гасли «светильники духа», отходили в вечность угодники Божии, подвижники святых обителей, стяжавшие дар благодатной молитвы, – так Всевышний спасал их от невыносимых страданий при виде гибнущего отечества, лишая обрекшую себя праведной каре отступническую страну молитвенной защиты.

Но тот «малый остаток добра», о котором писал святитель Николай, оказался велик пред Господом, и сбылись все же на нем слова духоносного пророка Исаии: Семя свято стояние его. Когда большевики обрушили на Православную Церковь лютые гонения, стремясь вытравить из народного сознания само слово «Бог», воспряло дотоле униженное и «еле содержавшее катехизис» русское духовенство, явило неколебимую силу духа в защите своих святынь дотоле прозябавшее в невежестве русское крестьянство. Многие тысячи русских православных людей бесстрашно шли на лагерную каторгу, на страшные пытки и чудовищные казни за веру Христову. На крови доблестных новомучеников и исповедников Российских выстояла Русская Православная Церковь, пережив все семь десятилетий властвования богоборческого режима. И ныне, в наши смутные и тревожные времена, единственная надежда на спасение русского народа – это надежда на его покаяние и возрождение в благочестии и духовной силе Святой Руси.)

Во время войны в Японии оказалось более семидесяти тысяч русских военнопленных. Святитель Николай возгорелся желанием духовно утешить этих людей, дать им пастырское окормление, оказать посильную помощь. Японское правительство не только не препятствовало этим милосердным стремлениям святителя, а одобрило его замысел и содействовало его исполнению. Японские священники начали совершать богослужения для русских пленников, японские православные приносили им скромные подарки, сам святитель Николай обращался к ним с ободряющими архипастырскими посланиями. Святитель надеялся, что по Промыслу Божию даже из невзгод военного времени могут проистечь некие благотворные следствия: «Усердное служение наших священников у военнопленных и хорошее обращение японцев с военнопленными вообще немало пользы принесут для Японской Православной Церкви и для сближения Японии и России: тысячи пленных, вернувшись, разойдутся в тысячи мест России и везде молвят доброе слово о японцах и Японской Православной Церкви. Нужно надеяться, что с пленными японцами в России также обращаются хорошо, и они, вернувшись домой, молвят не менее доброе слово о России».

Каким же тяжелым ударом для святителя стало известие о том, что даже среди военнопленных активно действуют революционные пропагандисты, стремясь и этих уже немало перестрадавших простых русских людей превратить в орудие разрушения России. И святой Николай обращается к ним с проникнутым любовью и тревогой за их души посланием: «Я с радостью видел, что вы, как природные христиане, во многом представляете для новых чад Церкви Христовой в сей стране пример христианских добродетелей. И эти новые чада Церкви видят это и со своей стороны также полюбили вас братскою христианскою любовью, которую и стараются по мере возможности явить вам. Все это было хоть некоторым утешением для вас среди тягостей пленной жизни. Так было до последнего времени...

Но что при этом открылось еще? Увы, с печалью и стыдом только можно говорить о том, что открылось!.. Вознерадели некоторые из вас, и среди этого душевного усыпления пришел враг и посеял в их души семена раздора, противления, возмущения.

Какой это враг? Тот же, которого указал Спаситель в притче о сеятеле и от которого устами Своего Апостола предостерегает христиан: «Трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити» (1 Пет. 5, 8). Им руководимые и невидимо научаемые видимые враги вашего душевного мира и нашего общего отечества земного и отечества Небесного приходят к вам и говорят свои речи или присылают свои сочинения, те и другие исполняя душевного яда, и стараются отравить вас ими. Своими коварными внушениями они стараются посеять вражду между вами, влить озлобление в ваши сердца, сделать вас врагами своего отечества земного, затворить для вас отечество Небесное и разверзнуть под вашими ногами ад душевных терзаний на земле и вечных мучений за гробом. И есть уже отравленные этим ядом и тщащиеся отравить других. Между вами, живущими доселе везде мирно, происходят в некоторых местах ссоры, драки, побоища, доходящие до смертоубийства, – и это в чужой стране, на позорище всему свету! О горе и стыд! Но что же это значит? Из-за чего все это?

Отравленные развратителями в душевной слепоте своей мнят себя тоже хотящими добра и служащими отечеству. Это добро-то и служение отечеству в забвении братской любви и во вражде, ссорах и даже убийствах? В попрании всякой дисциплины и дерзких возмущениях? В разрушительных замыслах и наглом вторжении в дела государственного управления, в которых ничего не понимают?

Какое безумие! Поясню примером. У каждого из вас, братия, есть дом, а в нем отец, у многих же и старший брат; в доме, быть может, нужно произвести поправки и улучшения – кто же когда видел на земле что-нибудь такое совершенное, что уже не требует улучшений? Итак, отец со старшим братом советуются, как все в доме исправить и улучшить. Но представьте, что в это время к вам украдкой подходит кто-то и шепчет на ухо: "Твои отец и брат ничего не смыслят в домашних делах, ты сам возьмись за поправки: разрушь дом, подожги ригу, а чтоб тебе свободней было, свяжи отца и убей брата". Что бы ты сказал на это? Конечно, сказал бы: твой совет диавольский – «отойди от меня, сатана» (Мф. 16, 23). Вот точь-в-точь подобное теперь творится в России. Нужны исправления и улучшения по управлению в России, никто не отрицает этого. Об этом и думает, и заботится ныне наш возлюбленный Государь со своими советниками, старшими в государстве. Но враги нашего отечества, точно змеи прокравшиеся, вливают яд возмущения и злых замыслов во все неосторожные сердца, особенно в сердца людей, по своей необразованности не могущих уразуметь их коварных целей, – и в России теперь сколько смуты, разладицы, взаимной вражды, убийств!

Отравленные ядом возмущения обратились в братоубийц и с остервенением творят свое дело: бросают бомбы, от которых гибнут ни в чем не повинные люди, стреляют, рвут, жгут... И вас, братия, эти озверевшие люди хотят обратить к этому преступному, противогосударственному и противочеловеческому служению...

Вы, правленые уже слезами раскаяния, смойте заражение и осквернение с ваших душ, очиститесь и исцелитесь; это можно, это легко с помощью благодати Божией, которую призовите сердечной любовию. Если же останетесь нераскаянными, то знайте наперед, что ваша участь – ужасная участь братоубийцы Каина.

Вы, еще не успевшие до дна души впитать яд злых речей и писаний, ради Бога, поскорее изблюйте этот яд из души и будьте по-прежнему добрыми воинами, верными своей присяге служить верою и правдою царю и отечеству.

Вы, остававшиеся доселе чистыми и здравыми душою, «блюдите убо, како опасно ходите, не якоже немудри, но якоже премудри» (Еф. 5, 15), трезвитеся и бодрствуйте, чтобы не впасть в сети невидимого врага, расставленные видимыми слугами его.

Помните, братия, что если вы станете мутить и бунтовать, то можете много зла причинить дорогому нашему отечеству и самим себе, но добра никакого, ни малейшего не можете сделать никому, потому что в ослеплении своем послужите врагам нашего отечества, своим собственным злым врагам. Да удержит же Господь от сего всех вас! Примите, дорогие мои соотечественники, слова мои с такой же любовью, с какой обращаюсь я к вам...»

Безупречностью своих деяний во время русско-японской войны, высотой и красотой явленной им христианской любви святитель Николай стяжал, наконец, понимание смысла его подвига в Японии и в России. Прежде его поносили, на него клеветали, в нем видели политического интригана или полоумного чудака. Теперь им стали восхищаться: русские – как своим соотечественником, вершащим апостольское дело, японцы – как замечательным другом их народа. Всероссийский император, святой царь-страстотерпец Николай II направил апостолу Японии личное послание, в котором писал:

«Вы, по завету Христову, не оставили вверенного вам стада, и благодать любви и веры дала вам силу выдержать огненное испытание брани и посреди вражды бранной удержать мир, веру и молитву в созданной вашими трудами Церкви». Указом Святейшего Синода святитель Николай был возведен в сан архиепископа.

Но почести от родной России были для святого Николая не главным – действительно драгоценным для него было то, что сердца японцев раскрылись в доверии к своему просветителю. Любовь, которой пламенел апостол Японии, после десятилетий самоотверженного служения принесла долгожданный плод, по слову поэта, «любовь, любить велящая любимым». О нем даже начали слагать легенды: рассказывали, будто святой Николай на самом деле сын благородного японца, вынужденного бежать из страны во времена гражданских смут, а потом женившегося на русской. (То-то посмеялся бы деревенский диакон Димитрий Касаткин, если бы узнал, что его почитают «благородным японским самураем».) Сказка, конечно, наивная, но и трогательная – народная молва стремилась приблизить к себе своего любимца, представить его родным по крови.

Посетивший Японию вскоре после войны священномученик Иоанн Восторгов рассказывал: «Не было человека в Японии, после императора, который пользовался бы в стране такой известностью. В столице Японии не нужно было спрашивать, где Русская Православная Миссия, довольно было сказать слово Николай, и буквально каждый рикша сразу знал, куда нужно доставить гостя Миссии.

И православный храм назывался Николай, и место Миссии также Николай, даже само Православие называлось именем Николай. Путешествуя по стране в одежде русского священника, мы всегда и всюду встречали ласковые взоры, и в словах привета и разговора по поводу нас мы улавливали среди непонятных слов и выражений незнакомого языка одно знакомое и дорогое – Николай...»

Конечно, святитель Николай был горячим русским патриотом, но стал и столь же горячим патриотом японским. Как любовь Самого Христа Спасителя, так и любовь верных Его последователей всеобъемлюща: это любовь ко всем людям и всем народам. Однако не надо путать это священное чувство с абстрактными чувствованиями и мечтаниями по поводу «устройства счастья всего человечества» (которые часто соседствуют с равнодушием и даже враждебностью к своим ближним или сочетаются с пренебрежением к родному народу). Христианская любовь – чувство живое, оно расцветает от близости, от познания и понимания. У верного Христова, близко соприкоснувшегося с не родным ему по крови народом, происходит «расширение сердца»: его любовь к родине не меркнет, но столь же искренней и пылкой любовью проникается он к людям, народу, стране, с которыми ему довелось сблизиться. Такая любовь святителя Николая, возвысившаяся до самоотвержения, восхваляется в церковном песнопении: Апостола воистину подвигом, ангела житием, нравом отца чадолюбива, такова ведаша тя людие японстии, ихже возлюбил паче, нежели себе.

Японский патриотизм святого Николая был патриотизмом не только национальным, но и государственным. По заповеди Христовой, он умел «воздавать кесарево кесарю» – от сердца был благодарен императору Японии за его добрые дела. Митрополит Сергий (Тихомиров) так описывает патриотический порыв святителя на торжествах, посвященных 50-летию его служения на Японской земле: «Воодушевленный речами, Владыка – 75-летний старец, встал и с необыкновенной энергией как-то вздернул головой и голосом, которого достало на всю широкую площадь, занятую сотнями христиан, и предложил спеть гимн японский в честь Его Величества, императора Японии, благодаря религиозной терпимости которого христианство получило возможность не только распространяться, но и пользоваться если не покровительством, то во всяком случае полным благополучием. Нужно было видеть необыкновенное возбуждение Владыки, его покрытое румянцем лицо. Нужно было слышать, как Владыка не только первым запел гимн, но и пел его до конца... Нужно было видеть этот молодой огонь в столь немолодом уже организме...»

Епископ Сергий (Тихомиров, впоследствии митрополит) оказался тем самым помощником и преемником в служении, которого так долго и напряженно ждал святой Николай. Под его руководством Преосвященный Сергий овладел японским языком и по его примеру начал ревностно и смиренно проповедовать Христово Православие. С глубокой радостью писал святитель Николай: «Преосвященный подает добрую надежду на то, что служение его здесь будет долгим и многоплодным. Своим мягким характером и всеми добрыми качествами своей души он уже приобрел любовь и уважение всех японцев, с которыми успел войти в сношение; своим же усердием к служению он начинает приносить истинную пользу Церкви... Теперь я могу спокойно умереть в уверенности, что дело Миссии в добрых руках». Земное житие апостола Японии действительно близилось к кончине.

То, что святой Николай настолько проникся японским духом, отразилось во многих помещенных им в дневниках пейзажных зарисовках, словно бы вышедших из-под пера мастера японской классической литературы. В одной из таких зарисовок, тоже очень по-японски, высказано предощущение Царства Небесного: «Заход солнца при многих облаках дал столько и таких прекрасных цветов на небе, с радугой еще на востоке... Туда бы, в те облака света, – купаться в них, забыть все горести и мелочи жизни сей! И сподобит ли Господь когда?»

Всего за несколько месяцев до кончины в подобающем христианину неослабном бдении над своей душой святитель Николай одновременно возносит молитвы о достойном окончании своего земного срока и о детище своем, молодой Японской Церкви: «Дотянем лямку – недалеко пристань. Дай Бог только не упасть в грязь и не ушибиться насмерть! Без Божией охраны на каждом шагу можно споткнуться... И просвети Господи сию страну светом истинного Твоего Евангелия! Дай Боже Православной Твоей Церкви родить чадо!»

Страдающий от многих и тяжких недугов преклонного возраста святитель продолжал трудиться на ниве Божией: переводил, заботился об издании богослужебных книг, руководил делами Миссии. За день до кончины он попросил церковный хор исполнить его любимый псалом «На реках Вавилонских» (им же переведенный на японский язык).

В ночном предсмертном бреду святой Николай несколько раз произнес одно и то же слово: «Воскресение», – с этим чаянием чистая его душа отлетела в Царство Божие. Трогательные проявления любви японской паствы к почившему святителю описывает его преемник, Преосвященный Сергий: «Не стонет уже Владыка. Не делает ему впрыскиваний сестра. Лишь тихое чтение слова Христова, на служение которому Владыка отдал всю свою святую жизнь, нарушает таинство смерти, столь очевидное у постели еще так недавно, всего вчера оживленно беседовавшего и составлявшего план на десятилетнюю работу...

Чудный обычай мне пришлось наблюдать в эти дни – впервые за время своей службы в Японии. Известная группа христиан по взаимному соглашению приходит к телу почившего с вечера – и бодрствует до утра, слушая чтение Евангелия...

Трогательно было видеть старичков и старушек, в полудремоте, но около своего Дай-Сюкео (Владыки) проводящих ночь... Умилительны были матери семейств, приходившие со своими грудными ребятками и здесь же располагавшиеся с одеялами... Но мне не забыть одной ночи. Она тем сильнее поразила меня, что была почти неожиданна. Конечно, плохо спалось. Немного нападет забытье, – очнешься: через стену в церкви читают Святое Евангелие... И с такой горечью в который уже раз почувствуешь, что все это не сон, а горькая действительность... Так было и в эту ночь. Тянуло к Владыке. Пошел. Открываю дверь – и что же? Вокруг тела Владыки сидят по-японски девочки нашей миссийской школы, человек сорок. У всех в руках Святое Евангелие и зажженные свечи. Все с благоговением в последний раз научаются от безмолвного Владыки словесам Христовым. Я обомлел от неожиданности. Заплакал. И возвратился домой... Да, велика и искренна была любовь Владыки к своим христианам... И поняли это христиане. Почувствовали это своим сердцем ангельские души воспитанниц. Любовь к своему Владыке привела их на всю ночь разделить с ним безмолвие смерти. Но говорил им Владыка через Христово слово».

На похоронах святого Николая среди множества прощальных подношений от самых разных людей и обществ, православных и не православных, выделялся венок от императора Японии: такой чести иностранцы удостаивались лишь в исключительных случаях, то был знак признания выдающихся заслуг усопшего перед страной. (Тело святителя было погребено на Токийском кладбище Янака. Десятилетиями позже, после церковного прославления святого Николая в лике апостольском, православные японцы ходатайствовали о переносе честных его мощей в Воскресенский собор, но правительство ответило категорическим отказом, мотивируя это тем, что святитель – герой не одних христиан, а всего японского народа, и недопустимо ограничивать возможность почитания места его упокоения.)

О наследии святителя Николая пишет японский историк Наганава Мицуо: «Он оставил потомкам собор, 8 храмов, 175 молитвенных домов, 276 приходов, вырастил одного епископа, 34 священника, 8 диаконов, 115 проповедников. Общее число православных верующих достигло 34110 человек, не считая 8170 человек, усопших ранее... А из лично ему принадлежавшего осталось только несколько предметов изношенной одежды».

Много тяжелых испытаний и мучительных скорбей выпало святому Николаю на его апостольском поприще, но он научился высоким смирением и христианской любовью препобеждать отчуждение, клевету, ненависть. Окрыляемый добродетелью, он восторжествовал над всеми кознями диавольскими, восшел в Царство Небесное и указал путь спасения православной японской пастве. И мы можем извлечь драгоценные, спасительные уроки из его наставлений, из светоносного духовного опыта святителя Николая, о котором он сам писал: «Что страшнее смерча? А откуда он? От встречи двух ветров. Итак, если дует ветер злобы, подлости, глупости, то не возмущаться и не воздымать навстречу ветер гнева; тогда дрянной ветер разрушится сам собою, а иначе – ломка и гибель, а после угрызения и терзания. Сохрани меня, Господи, от гнева и дай спокойствие капитана, плывущего по неспокойному морю!

Мы не можем просить у Бога и Его святых угодников, чтобы они устранили с нашего пути все трудности и все, что может причинить нам душевные страдания. Мы можем только молить, чтобы Он облегчил нам несение креста...

Наше служение есть духовное рождение чад Богу; какое же рождение не сопряжено с муками? И к ним мы заранее должны быть готовы. Но у нас есть источник великого утешения...

Я счастлив, что имел радость служить водворению Царства Божия на земле... Насколько Бог давал нам силы и открывал возможность, дело Божие мы творили».

Святой Николай очень бережно (как он сам говорил, целомудренно) относился к чувствам и воззрениям японцев. Но как и русский его патриотизм, любовь святителя к Японии была зрячим чувством, и чем больше он сближался и сроднялся душой с японским народом, тем яснее видел его недостатки и грехи. Зрячесть взгляда отражается в нелицеприятных характеристиках японцев – от сравнительно мягких: «Таких японцев больше всего в Японии: люди добрые, симпатичные, и в поведении неукоризненные, но спит высшая сторона души, составляющая подобие Божие, дух...» – до суровых: «Пустое внутреннее содержание и полированный внешний вид».

Святитель Николай с надеждой следил за приметами пробуждения японского духа, начавшегося духовного поиска, даже когда такой поиск заводил в тупик: «Смотрите, с какой легкостью распространяются здесь самые нелепые секты, вроде "Танрикёо"; значит, японская душа в религиозном отношении пуста – ничто не наполняет ее, изверились старые веры, открыто место для новых верований. "Танрикёо" и т. п. удобно распространяются потому, что слишком легко понять их, – простые, неглубокие, слишком мало содержания в них. Не так легко принять христианство, требующее усвоения всеми силами души, но зато "Танрикёо" скоро и исчезнет, а христианство, мало-помалу проникая в душу Японии, водворится навсегда. А что японский народ способен к глубокой религиозности, на то существуют неопровержимые доказательства в лице многих достойных христиан из японцев...»

Взирая на пути Промысла Божия в исторических судьбах Японии, святитель убеждался в том, что для ее будущего необходимо единое на потребу – просвещение спасительной верой: «Японский народ – современник древним государствам, которых теперь и следа нет, тогда как японский народ жив и полон сил; стало быть, в нем есть прочные задатки жизни. Что это? Добродетели, привлекающие на японский народ охранительную любовь Бога и Промыслителя вселенной. Не знают еще японцы Истинного Бога, но естеством законное творят. Три доселешние няньки японского народа, каждая из которых воспитала в нем нечто доброе: синто – честность, буддизм – взаимную любовь, конфуцианство – взаимное уважение. Этим и стоит Япония. Но пора уже Японии узнать своего Отца Небесного, и что она медлит в сем, что холодна к христианству, – это дурно в ней».

В XX веке Японская Православная Церковь не просто сохранилась: в течение столетия численность ее паствы возросла вдесятеро. Но упования святого Николая на то, что вся Японии станет православной страной, не сбываются и поныне. Одна из причин в том, что над сознанием большинства японцев продолжают довлеть «доселешние няньки», то есть древние языческие культы.

Вера Христова наднациональна – как известно, в ней «нет ни еллина, ни иудея» (Кол. 3, 11). Это отнюдь не означает стирания национальных различий, уныло-однообразного «интернационализма», напротив, каждый народ призван к самобытному достижению духовных вершин, неповторимой красотой своей национальной души может украсить Вселенскую Церковь. Именно поэтому патриотизм является для православных неотъемлемой добродетелью, но одновременно аксиомой для православного сознания является утверждение: долг человека перед Отцом Небесным выше его земного национального долга.

В иных же формах мировоззрения религиозность может стоять вровень с национальными традициями и обычаями; иногда доходит даже до их слияния. Так, например, мусульманство в сознании некоторых тюркских и фарсидских народов превращается в религиозно-национальный монолит: перемена веры может восприниматься как отторжение от своей нации.

(В Средней Азии даже в первые десятилетия после установления большевицкого режима многие узбеки и таджики на вопрос об их национальности отвечали: «мусульманин».) В Японии картина несколько другая: для японцев необычайно значимы семейственность и почитание предков, и в отказе от древних культов им мерещится некое «отъединение» от предков. (Хотя святитель Николай отмечал: «Синтоизм, глава древней японской истории, предписывает уважение к предкам, что совсем не противоречит христианству».)

То, что святой Николай только в глубокой старости получил русского помощника, по Промыслу Божию оказалось благом. Православная Россия дала Японской Церкви всего двух иерархов: святителя Николая (Касаткина) и митрополита Сергия (Тихомирова), широкую православную проповедь вершили уже их японские ученики, а впоследствии и всю Церковь возглавили японские архипастыри. Уже с началом Первой мировой войны иссякла благотворительная помощь из России, а после большевицкого переворота гонимая и терзаемая Русская Церковь уже вообще ничем не могла помочь японским братьям по вере. Если западные конфессии были и поныне остаются для Японии «религиозным импортом», интенсивно подпитываемым из-за рубежа, то хранение и распространение Православия стало деянием самих православных японцев. При этом в новейшей истории политические русско-японские отношения складывались наихудшим образом: Япония воевала с Российской Империей, а затем и с СССР, тяжкое наследие этих конфликтов чувствуется и поныне: из-за курильской проблемы между государствами до сих пор формально не заключен мирный договор. Но по завету великого своего основателя Японская Церковь хранила и хранит Святое Православие – не как «русскую веру» и не как «политический ресурс», а как спасительную и истинную веру Христову.

Главную преграду для духовного просвещения японского народа святой Николай видел не в его древних культах, а в заражении Японии веющими с Запада поветриями безбожия, забвении о бессмертной душе в погоне за ублажением смертного тела: «Самое большое препятствие для распространения христианства в Японии – косность и индифферентизм достаточных классов. Им слишком хорошо на земле, чтобы думать о Небе. В это состояние косности они пришли постепенно, перерывая свои старые религии, состоящие из человеческих измышлений, а ныне еще больше усыпляет их проповедь иностранных безверов, которых они видят и у себя – в лице разных наемных профессоров, и за границей – во время своих путешествий. Потому-то и христианство принимают здесь исключительно люди, душа которых глубже затронута и всколыхнута – трудами, скорбями и разными невзгодами мира сего. Кто у нас христиане? Наполовину люди интеллигентные, дворяне, но какие? Обедневшие от последних переворотов и трудом добывающие себе насущное пропитание, а наполовину еще более трудящийся народ – фермеры, ремесленники, небогатые купцы...

Конечно, христианство – самое необходимое, даже и в политическом отношении, для прочного существования Японской империи. Ныне Япония лихорадочно бросилась в утилитаризм: нет сомнений, что скоро она обогатится через торговлю, скоро сделается могучей через развитие флота и армии, но при этом если не будет сдерживающей, всерегулирующей и на добро направляющей внутренней силы, и богатство, и военная сила к ее же гибели послужат. Когда падали такие государства, как Финикия, Карфаген, Греция, Рим и т. п.? Когда наружно взошли на верх богатства и могущества, а внутри растлились от роскоши и пороков. Итак, нужна и японскому народу узда против увеличения пороков с увеличением богатства и силы, и этой уздой ничто не может быть, кроме христианской веры».

Предсказания святителя Николая начали сбываться вскоре после его кончины. Япония действительно быстро наращивала свою экономическую мощь, но, не имея твердых «на добро направляющих» ориентиров, заблудилась на этом пути и стала жертвой жестоких потрясений. От западных держав Япония заразилась колониальными амбициями, японский милитаризм дошел до лозунга: «весь мир под Японской крышей», до сотрудничества с фашизмом и гитлеризмом. Страшен был крах страны во Второй мировой войне, чудовищными трагедии японских городов Хиросимы и Нагасаки, превращенных в полигоны для испытания ядерного оружия США.

Однако Япония нашла в себе силы для того,чтобы не только подняться из послевоенной разрухи, но и совершить невиданное «экономическое чудо». Силы для этого японский народ почерпнул во «внутренней сосредоточенности», в обращении к естественным нравственным добродетелям, хранившимся в Японии на протяжении тысячелетий. Среди этих добродетелей – изумительное трудолюбие японцев, сочетающее дисциплинированность с инициативностью, с творческим подходом, делающим работу осмысленной и приносящей радость. Но главным стимулом для экономического взлета стало обращение к основной нравственной ценности японцев – их приверженности семейным устоям: атмосфера взаимной любви и устремленности к общей цели, осознания себя единой семьей создавалась среди сотрудников и небольших фирм, и огромных концернов с многотысячными коллективами. Это единение принесло плоды: сейчас уровень материального благосостояния Японии один из самых высоких в мире, значительно выше, чем в США.

Большинство современных японцев сохраняют приверженность к национальным традициям и к прекрасной своей культуре, а к иностранным влияниям относятся с осторожностью. Однако, несмотря на это, проявляются и множатся приметы «растления от роскоши и пороков», о погибельности которого предупреждал святитель Николай: в литературу и искусство, в кинематограф и на телевидение проникает аморализм, устраиваются притоны разврата, в Японии появились уже и мафия, и терроризм, и изуверские секты, подобные «АУМ Синрикё». И ни буддизм, ни синтоизм не могут стать противоядием от начавшегося нравственного разложения – неминуемого следствия материалистической оземлененности душ с сопутствующим низменным наслажденчеством, не признающим ни стыда, ни совести. И поныне для тех, кто желает духовного блага Японии, остро злободневным и насущно важным остается напутствие святителя Николая, некогда обращенное к выпускникам Токийской Духовной семинарии: «Спаситель сказал своим ученикам: Вы – свет миру. Эти слова звучат для вас. Будьте же светом миру.

Начну пояснение сего подобием. Представьте ясную лунную ночь: уже близок рассвет, все в доме встали, но при лунном свете могут ли хорошо работать? Нет, во-первых, потому, что далеко не видно, во-вторых, потому, что неясно видно, в-третьих, потому, что обманчиво видно.

Это подобие нынешнего состояния Японии. Здесь широко разлит лунный свет – свет разных наук, и все уже встали: Япония покрыта школами. Но еще солнце не взошло и потому – что мы видим? Во-первых, никто не думает дальше сего мира. Высшие ученые авторитеты Японии объявили человека потомком обезьяны, душу человеческую уничтожимой вместе с телом, личного Бога не существующим, и взоры всех затуманены этим мрачным учением.

Не печальное ли состояние? Все так и идут в тот мир слепцами, навсегда лишенными возможности зреть Бога и все красоты невидимого мира, как слепорожденные никогда не видят солнца. Самые лучшие люди Японии нисколько не заботятся о вечной участи своей души, а ограничиваются исключительно заботами о нуждах жизни сей, как будто и подлинные потомки животных. Не ужасно ли? Представьте, что при выходе из дома – налево тигр или яма; не возьмете ли вы предосторожность уберечься от них? А при выходе из сей жизни – или ад, или рай, и никто здесь не думает брать предосторожность, чтобы не попасть в первый, через что прямо и попадает в него. Осветите светом Христовым, который зажжен в ваших душах, дальний горизонт для ваших соотечественников.

Во-вторых, свет наук, как лунный, неясно показывает предметы. Довольно в доказательство сего указать на недавний печальный факт: как один студент, старавшийся из философии понять, что такое человек, что такое вселенная, и, не нашедши разрешения мировых тайн и проблем в ней, бросился в водопад, чтоб погибнуть. После него семь других молодых людей сделали то же, и сколько еще последуют за ними, неизвестно. Все это лучшие молодые силы Японии. Из-за чего они гибнут? Именно из-за того, что свет солнца не воссиял для них. Мы знаем, что целая вечность пред нами для изучения тайн Божией Премудрости, и что самая вечность мала для исчерпания сих тайн, что в открытии нами Божиих истин будет источник вечных райских наслаждений. А они ложкой хотели вычерпать безбрежный океан и умерли от отчаяния, что не удается это. Много ли нужно для вразумления сих несчастных? Объяснение начал Христова учения, сделанное с внушающей любовью, так, чтобы проникло в души их сквозь лунный туман.

Лунный свет наук представляет предметы обманчиво, вместо действительных предметов – призраки, привидения. Не так ли в Японии все погружены ныне в материальный мир и один этот мир считают действительностью, тогда как он проходит и исчезает для каждого из нас, как призрак... Ваше дело – при свете Христовом представлять людям настоящую цену всего видимого и материального и несравненное преимущество пред всем этим духовного, нематериального».


* * *

Ныне Японская Православная Церковь насчитывает в своих рядах около трехсот тысяч верующих, по численности значительно уступая многим Поместным Церквам. Но духовный взгляд основывается не на статистических данных: нельзя забывать, что каждая из «единиц» такой статистики – это бессмертная человеческая душа, которая в очах Всевышнего дороже всей вселенной со всеми преходящими, а потому призрачными благами и богатствами. Со священной ревностности православных сынов и дочерей японского народа должны брать пример мы с вами, зачастую впадающие в греховную теплохладность, а ведь, по слову Апокалипсиса, небрежение и равнодушие ведут к извержению из уст Божиих.

Святитель Николай Японский писал о величии духа, явленном его паствой во время гонений начала 1870-х годов: «Христиане терпят немало огорчений из-за веры, но все твердо хранят ее – нет ни одного ослабевшего... Гонение послужило при содействии благодати Божией к тому, что вследствие его у тех, кто раньше принимал веру только умом, теперь она перешла в сердце. Врагам Христа не было утешения слышать ни даже от жен и малых детей ни одного слова слабодушия и боязни в исповедании Христа».

Мне доводилось посещать Японию, и я могу засвидетельствовать твердость благочестия современных японских православных: чистоту их нравов, неукоснительное соблюдение ими постов и других установлений Матери-Церкви, благоговейность, с какой они молятся в своих храмах. Пусть внешне не так велик, но воистину прекрасен «японский духовный сад», насажденный трудами святителя Николая, которым по праву могут гордиться и японский, и русский народы.

А нам с вами, чадам столь многочисленной и столь славной в истории, явившей миру столь великих подвижников Русской Православной Церкви, будет позором и гибелью, если мы станем пренебрегать послушанием заповедям Христа Спасителя, уклоняться от исполнения Церковных Уставов, о каковом уклонении святой Николай восклицал: «куда? в ад!»


Дорогие во Христе братья и сестры!

Возлюбленная среднеазиатская православная паства!

По Промыслу Божию, определяющему пути человеческие, мы с вами оказались за государственными границами России, в обретших независимость государствах Средней Азии.

Некоторые по этому поводу ощутили растерянность, им показалось, что они теряют почву под ногами. Но Всеведущему и Всеблагому Господу виднее, какие испытания полезнее нашим душам и на какой земле призывать нас к труду над спасением наших душ для Царства Небесного: ни в какие времена и ни в каких странах Всемогущий Спаситель не оставит сиротами верных, исполняющих святые заповеди Его. По слову святителя Николая Японского, «Бог начертывает будущее, и дай Бог, чтобы в нас самих ничто не мешало исполнению Его воли над нами».

Святитель Николай был в Японии одиноким воином Христовым, подвизавшимся вдали от русских своих соплеменников. Нас здесь более двух с половиной миллионов, и мы можем свободно обретать поддержку друг в друге.

Апостол Японии вынужден был десятилетиями превозмогать настороженность и враждебность, «прелагать врагов в друзей». Мы с вами в совершенно ином положении: каждый ощущал на себе доброту и щедрость Среднеазиатской земли, видел гостеприимство и милосердие узбеков, киргизов, туркмен, таджиков. Нельзя забывать о высоких благодеяниях, которые эти народы оказали нашим предкам: о том, как еще в XIX веке они дали приют бедным русским крестьянам-переселенцам, какой заботой во времена Великой Отечественной войны были встречены здесь сотни тысяч беженцев. А Церковь помнит и о том, как в годы большевицких репрессий мусульмане Средней Азии, часто рискуя собственными жизнями, укрывали от расправы православное духовенство. Нужно хранить в сердцах память об оказанных нам милостях, ибо человек, не умеющий быть благодарным, – не христианин.

Многие из нас родились здесь, у многих в этой земле похоронены уже несколько поколений предков. Страны Средней Азии стали нам родными, и лучше принимать их не как «вторую родину», а как родину сердца. Чувство это должно быть живым и деятельным: родину нужно любить, родине нужно служить. И у нас перед глазами высокие примеры служения русских людей среднеазиатским народам. Незабываем подвиг доктора Исаева, чьим человеколюбием и мужеством наш край был избавлен от страшных эпидемий холеры, ришты, кожного лейшманиоза. Еще продолжает свои труды академик Галина Пугаченкова – представительница блистательной плеяды русских ученых, внесших огромный вклад в познание истории Средней Азии. Среди нас живет виднейший деятель промышленности и благотворитель, Герой Узбекистана Николай Кучерский. Немало среди нас и тех, кто в свое время приехал сюда на «всесоюзные хашары»: помогать восстанавливать Ташкент и Ашхабад после разрушительных землетрясений.

И ныне достойный труд на благо наших родных государств Средней Азии – это ключ к нашему собственному спокойствию и благополучию. Не только рассудком, но и сердцем должны мы воспринимать наш патриотический долг в отношении к среднеазиатским государствам, гражданами которых мы являемся. Вспомним, какую пылкую благодарность императору Японии за предоставление религиозной свободы хранил в своем сердце святитель Николай. А ведь власти Республик Средней Азии не только обеспечили нам духовную свободу, они еще и проявляют милосердную заботу о наших духовных нуждах. Без их помощи невозможным было бы создание Православных Духовных центров в Ташкенте и Бишкеке, от которых по всем приходам края распространяется свет веры, а во многих областях, городах, селениях местные власти, мусульманские благотворители помогают нам создавать храмы. Пусть же их душевная щедрость и благородные заботы согревают наши сердца и вдохновляют наши патриотические чувства.

Здесь мы имеем возможность расширять свой кругозор, постигать удивительную красоту древней культуры Средней Азии. Чтобы только посмотреть на эту красоту, сюда едут туристы со всего мира, платят за это большие деньги, им эта красота кажется «сказкой Шехерезады». А у нас все это великолепие рядом, и мы можем украшать свои души познанием не только русской, но и восточной культуры. Народы Средней Азии могут служить нам примером в хранении таких высоких нравственных добродетелей, как нежная любовь к детям и уважение к старшему поколению, создание прочных семейных очагов (эти священные семейные устои в современной России расшатаны, и это одна из главных причин нынешних ее бед).

Великой любовью, подобной любви Самого Христа, пламенел святитель Николай к Японии, и это открыло для него сердца не только православной японской паствы, но и всего японского народа. И если кто-то из нас, тех, кому Всевышний судил жить в Средней Азии, чувствует себя здесь неуютно, рвется куда-то уехать (а ведь во множестве случаев такие отъезды оборачиваются человеческими трагедиями), это означает только одно: нам не хватает христианской любви, то есть главной добродетели из числа тех, которыми мы призваны спасать свои души для Царства Небесного. Если же мы сумеем стяжать истинную любовь к среднеазиатским народам, они ответят нам любовью, и ничто не помешает нашему мирному житию здесь – во всяком благочестии и чистоте, в чаянии блаженной вечности. Пусть же вдохновляет нас на святое это чувство духоносный угодник Божий, память которого чествуем мы сегодня песнопением: Российския земли порождение, Японские страны просветитель дивный, Святыя Церкве сын благодатный, Христа Спаса служитель истинный, Николай, равноапостольный святитель, ныне предстоит Живоначальней Троице, моляся о спасении мира. Аминь.