IPB
     
 

Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )

 
 
Ответить в данную темуНачать новую тему
Иуда
Иэм
сообщение 27.8.2006, 19:30
Сообщение #1


jana
***

Группа: Демиурги
Сообщений: 1757
Регистрация: 3.7.2006
Вставить ник
Цитата
Из: страна этого мертвеца действительно широка
Пользователь №: 313



Репутация:   177  



Вот, выкладываю полный текст "Иуды из Кариота" Леонида Андреева. Один из моих любимых писателей.

Иисуса Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота -- человекочень дурной славы и его нужно остерегаться. Одни из учеников, бывавшие вИудее, хорошо знали его сами, другие много слыхали о нем от людей, и не былоникого, кто мог бы сказать о нем доброе слово. И если порицали его добрые,говоря, что Иуда корыстолюбив, коварен, наклонен к притворству и лжи, то идурные, которых расспрашивали об Иуде, поносили его самыми жестокимисловами. "Он ссорит нас постоянно,-- говорили они, отплевываясь,-- он думаетчто-то свое и в дом влезает тихо, как скорпион, а выходит из него с шумом. Иу воров есть друзья, и у грабителей есть товарищи, и у лжецов есть жены,которым говорят они правду, а Иуда смеется над ворами, как и над честными,хотя сам крадет искусно, и видом своим безобразнее всех жителей в Иудее.Нет, не наш он, этот рыжий Иуда из Кариота",-- говорили дурные, удивляя этимлюдей добрых, для которых не было большой разницы между ним и всемиостальными порочными людьми Иудеи.Рассказывали далее, что свою жену Иуда бросил давно, и живет онанесчастная и голодная, безуспешно стараясь из тех трех камней, чтосоставляют поместье Иуды, выжать хлеб себе на пропитание. Сам же он многолет шатается бессмысленно в народе и доходил даже до одного моря и додругого моря, которое еще дальше, и всюду он лжет, кривляется, зорковысматривает что-то своим воровским глазом, и вдруг уходит внезапно,оставляя по себе неприятности и ссору -- любопытный, лукавый и злой, какодноглазый бес. Детей у него не было, и это еще раз говорило, что Иуда --дурной человек и не хочет бог потомства от Иуды.Никто из учеников не заметил, когда впервые оказался около Христа этотрыжий и безобразный иудей, но уж давно неотступно шел он по ихнему пути,вмешивался в разговоры, оказывал маленькие услуги, кланялся, улыбался изаискивал. И то совсем привычен он становился, обманывая утомленное зрение,то вдруг бросался в глаза и в уши, раздражая их, как нечтоневиданно-безобразное, лживое и омерзительное. Тогда суровыми словамиотгоняли его, и на короткое время он пропадал где-то у дороги,-- а потомснова незаметно появлялся, услужливый, льстивый и хитрый, как одноглазыйбес. И не было сомнения для некоторых из учеников, что в желании егоприблизиться к Иисусу скрывалось какое-то тайное намерение, был злой иковарный расчет.Но не послушал их советов Иисус, не коснулся его слуха их пророческийголос. С тем духом светлого противоречия, который неудержимо влек его котверженным и нелюбимым, он решительно принял Иуду и включил его в кругизбранных. Ученики волновались и сдержанно роптали, а он тихо сидел, лицом кзаходящему солнцу, и слушал задумчиво, может быть, их, а может быть, ичто-нибудь другое. Уж десять дней не было ветра, и все тот же оставался, недвигаясь и не меняясь, прозрачный воздух, внимательный и чуткий. И казалось,будто бы сохранил он в своей прозрачной глубине все то, что кричалось ипелось в эти дни людьми, животными и птицами,-- слезы, плач и веселую песню.молитву и проклятия, и от этих стеклянных, застывших голосов был он такойтяжелый, тревожный, густо насыщенный незримой жизнью. И еще раз заходилосолнце. Тяжело пламенеющим шаром скатывалось оно книзу, зажигая небо, и всена земле, что было обращено к нему: смуглое лицо Иисуса, стены домов илистья деревьев,-- все покорно отражало тот далекий и страшно задумчивыйсвет. Белая стена уже не была белою теперь, и не остался белым красный городна красной горе.И вот пришел Иуда.Пришел он, низко кланяясь, выгибая спину, осторожно и пугливо вытягиваявперед свою безобразную бугроватую голову -- как раз такой, какимпредставляли его знающие. Он был худощав, хорошего роста, почти такого же,как Иисус, который слегка сутулился от привычки думать при ходьбе и от этогоказался ниже, и достаточно крепок силою был он, по-видимому, но зачем-топритворялся хилым и болезненным и голос имел переменчивый: то мужественный исильный, то крикливый, как у старой женщины, ругающей мужа, досадно-жидкий инеприятный для слуха, и часто слова Иуды хотелось вытащить из своих ушей,как гнилые, шероховатые занозы. Короткие рыжие волосы не скрывали странной инеобыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным удароммеча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушалнедоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия,за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв. Двоилосьтак же и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом,была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки.На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская изастывшая, и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною отшироко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ниночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму, но оттого ли, что рядомс ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в его полную слепоту. Когда вприпадке робости или волнения Иуда закрывал свой живой глаз и качал головой,этот качался вместе с движениями головы и молчаливо смотрел. Даже люди,совсем лишенные проницательности, ясно понимали, глядя на Искариота, чтотакой человек не может принести добра, а Иисус приблизил его и даже рядом ссобою -- рядом с собою посадил Иуду.Брезгливо отодвинулся Иоанн, любимый ученик, и все остальные, любяучителя своего, неодобрительно потупились. А Иуда сел -- и, двигая головоюнаправо и налево, тоненьким голоском стал жаловаться на болезни, на то, чтоу него болит грудь по ночам, что, всходя на горы, он задыхается, а стоя украя пропасти, испытывает головокружение и едва удерживается от глупогожелания броситься вниз. И многое другое безбожно выдумывал он, как будто непонимая, что болезни приходят к человеку не случайно, а родятся отнесоответствия поступков его с заветами предвечного. Потирал грудь широкоюладонью и даже кашлял притворно этот Иуда из Кариота при общем молчании ипотупленных взорах.Иоанн, не глядя на учителя, тихо спросил Петра Симонова, своего друга:-- Тебе не наскучила эта ложь? Я не могу дольше выносить ее и уйдуотсюда.Петр взглянул на Иисуса, встретил его взор и быстро встал.-- Подожди! -- сказал он другу. Еще раз взглянул на Иисуса, быстро, каккамень, оторванный от горы, двинулся к Иуде Искариоту и громко сказал ему сширокой и ясной приветливостью:-- Вот и ты с нами, Иуда.Ласково похлопал его рукою по согнутой спине и, не глядя на учителя, ночувствуя на себе взор его, решительно добавил своим громким голосом,вытеснявшим всякие возражения, как вода вытесняет воздух:-- Это ничего, что у тебя такое скверное лицо: в наши сети попадаютсяеще и не такие уродины, а при еде-то они и есть самые вкусные. И не нам,рыбарям господа нашего, выбрасывать улов только потому, что рыба колюча иодноглаза. Я видел однажды в Тире осьминога, пойманного тамошними рыбаками,и так испугался, что хотел бежать. А они посмеялись надо мною, рыбаком изТивериады, и дали мне поесть его, и я попросил еще, потому что было оченьвкусно. Помнишь, учитель, я рассказывал тебе об этом, и ты тоже смеялся. Аты. Иуда, похож на осьминога -- только одною половиною.И громко захохотал, довольный своею шуткой. Когда Петр что-нибудьговорил, слова его звучали так твердо, как будто он прибивал их гвоздями.Когда Петр двигался или что-нибудь делал, он производил далеко слышный шум ивызывал ответ у самых глухих вещей: каменный пол гудел под его ногами, дверидрожали и хлопали, и самый воздух пугливо вздрагивал и шумел. В ущельях горего голос будил сердитое эхо, а по утрам на озере, когда ловили рыбу, онкругло перекатывался по сонной и блестящей воде и заставлял улыбаться первыеробкие солнечные лучи. И, вероятно, они любили за это Петра: на всех другихлицах еще лежала ночная тень, а его крупная голова, и широкая обнаженнаягрудь, и свободно закинутые руки уже горели в зареве восхода.Слова Петра, видимо одобренные учителем, рассеяли тягостное состояниесобравшихся. Но некоторых, также бывавших у моря и видевших осьминога,смутил его чудовищный образ, приуроченный Петром столь легкомысленно кновому ученику. Им вспомнились: огромные глаза, десятки жадных щупальцев,притворное спокойствие,-- и раз! -- обнял, облил, раздавил и высосал, ниразу не моргнувши огромными глазами. Что это? Но Иисус молчит, Иисусулыбается и исподлобья с дружеской насмешкой смотрит на Петра, продолжающегогорячо рассказывать об осьминоге,-- и один за другим подходили к Иудесмущенные ученики, заговаривали ласково, но отходили быстро и неловко.И только Иоанн Зеведеев упорно молчал да Фома, видимо, не решалсяничего сказать, обдумывая происшедшее. Он внимательно разглядывал Христа иИуду, сидевших рядом, и эта странная близость божественной красоты ичудовищного безобразия, человека с кротким взором и осьминога с огромными,неподвижными, тускло-жадными глазами угнетала его ум, как неразрешимаязагадка. Он напряженно морщил прямой, гладкий лоб, щурил глаза, думая, чтотак будет видеть лучше, но добивался только того, что у Иуды как будто ивправду появлялись восемь беспокойно шевелящихся ног. Но это было неверно.Фома понимал это и снова упорно смотрел.А Иуда понемногу осмеливался: расправил руки, согнутые в локтях,ослабил мышцы, державшие его челюсти в напряжении, и осторожно началвыставлять на свет свою бугроватую голову. Она и раньше была у всех на виду,но Иуде казалось, что она глубоко и непроницаемо скрыта от глаз какой-тоневидимой, но густою и хитрою пеленою. И вот теперь, точно вылезая из ямы,он чувствовал на свету свой странный череп, потом глаза -- остановился --решительно открыл все свое лицо. Ничего не произошло. Петр ушел куда-то,Иисус сидел задумчиво, опершись головою на руку, и тихо покачивал загорелойногою, ученики разговаривали между собой, и только Фома внимательно исерьезно рассматривал его как добросовестный портной, снимающий мерку. Иудаулыбнулся -- Фома не ответил на улыбку, но, видимо, принял ее в расчет, каки все остальное, и продолжал разглядывать. Но что-то неприятное тревожилолевую сторону Иудина лица,-- оглянулся: на него из темного угла холодными икрасивыми очами смотрит Иоанн, красивый, чистый, не имеющий ни одного пятнана снежно-белой совести. И, идя, как и все ходят, но чувствуя так, будто онволочится по земле, подобно наказанной собаке. Иуда приблизился к нему исказал:-- Почему ты молчишь, Иоанн? Твои слова как золотые яблоки в прозрачныхсеребряных сосудах, подари одно из них Иуде, который так беден.Иоанн пристально смотрел в неподвижный, широко открытый глаз и молчал.И видел, как отполз Иуда, помедлил нерешительно и скрылся в темной глубинеоткрытой двери.Так как встала полная луна, то многие пошли гулять. Иисус также пошелгулять, и с невысокой кровли, где устроил свое ложе Иуда, он виделуходивших. В лунном свете каждая белая фигура казалась легкою и неторопливоюи не шла, а точно скользила впереди своей черной тени, и вдруг человекпропадал в чем-то черном, и тогда слышался его голос. Когда же люди вновьпоявлялись под луной, они казались молчащими -- как белые стены, как черныетени, как вся прозрачно-мглистая ночь. Уже почти все спали, когда Иудауслыхал тихий голос возвратившегося Христа. И все стихло в доме и вокругнего. Пропел петух, обиженно и громко, как днем, закричал где-топроснувшийся осел и неохотно, с перерывами умолк. А Иуда все не спал ислушал, притаившись. Луна осветила половину его лица и, как в замерзшемозере, отразилась странно в огромном открытом глазу.Вдруг он что-то вспомнил и поспешно закашлял, потирая ладоньюволосатую, здоровую грудь: быть может, кто-нибудь еще не спит и слушает, чтодумает Иуда.IIПостепенно к Иуде привыкли и перестали замечать его безобразие. Иисуспоручил ему денежный ящик, и вместе с этим на него легли все хозяйственныезаботы: он покупал необходимую пищу и одежду, раздавал милостыню, а во времястранствований приискивал место для остановки и ночлега. Все это он делалочень искусно, так что в скором времени заслужил расположение некоторыхучеников, видевших его старания. Лгал Иуда постоянно, но и к этому привыкли,так как не видели за ложью дурных поступков, а разговору Иуды и егорассказам она придавала особенный интерес и делала жизнь похожею на смешную,а иногда и страшную сказку.По рассказам Иуды выходило так, будто он знает всех людей, и каждыйчеловек, которого он знает, совершил в своей жизни какой-нибудь дурнойпоступок или даже преступление. Хорошими же людьми, по его мнению,называются те, которые умеют скрывать свои дела и мысли, но если такогочеловека обнять, приласкать и выспросить хорошенько, то из него потечет, какгной из проколотой раны, всякая неправда, мерзость и ложь. Он охотносознавался, что иногда лжет и сам, но уверял с клятвою, что другие лгут ещебольше, и если есть в мире кто-нибудь обманутый, так это он. Иуда.Случалось, что некоторые люди по многу раз обманывали его и так и этак. Так,некий хранитель сокровищ у богатого вельможи сознался ему однажды, что уждесять лет непрестанно хочет украсть вверенное ему имущество, но не может,так как боится вельможи и своей совести. И Иуда поверил ему,-- а он вдругукрал и обманул Иуду. Но и тут Иуда ему поверил,-- а он вдруг вернулукраденное вельможе и опять обманул Иуду. И все обманывают его, дажеживотные: когда он ласкает собаку, она кусает его за пальцы, а когда он бьетее палкой -- она лижет ему ноги и смотрит в глаза, как дочь. Он убил этусобаку, глубоко зарыл ее и даже заложил большим камнем, но кто знает? Можетбыть, оттого, что он ее убил, она стала еще более живою и теперь не лежит вяме, а весело бегает с другими собаками.Все весело смеялись на рассказ Иуды, и сам он приятно улыбался, щурясвой живой и насмешливый глаз, и тут же, с тою же улыбкой сознавался, чтонемного солгал: собаки этой он не убивал. Но он найдет ее непременно инепременно убьет, потому что не желает быть обманутым. И от этих слов Иудысмеялись еще больше.Но иногда в своих рассказах он переходил границы вероятного иправдоподобного и приписывал людям такие наклонности, каких не имеет дажеживотное, обвинял в таких преступлениях, каких не было и никогда не бывает.И так как он называл при этом имена самых почтенных людей, то некоторыевозмущались клеветою, другие же шутливо спрашивали:-- Ну, а твои отец и мать. Иуда, не были ли они хорошие люди?Иуда прищуривал глаз, улыбался и разводил руками. И вместе спокачиванием головы качался его застывший, широко открытый глаз и молчаливосмотрел.-- А кто был мой отец? Может быть, тот человек, который бил менярозгой, а может быть, и дьявол, и козел, и петух. Разве может Иуда знатьвсех, с кем делила ложе его мать? У Иуды много отцов, про которого выговорите?Но тут возмущались все, так как сильно почитали родителей, и Матфей,весьма начитанный в Писании, строго говорил словами Соломона:-- Кто злословит отца своего и мать свою, того светильник погаснетсреди глубокой тьмы.Иоанн же Зеведеев надменно бросал:-- Ну, а мы? Что о нас дурного скажешь ты, Иуда из Кариота?Но тот с притворным испугом замахал руками, сгорбился и заныл, какнищий, тщетно выпрашивающий подаяния у прохожего:-- Ах, искушают бедного Иуду! Смеются над Иудой, обмануть хотятбедного, доверчивого Иуду!И пока в шутовских гримасах корчилась одна сторона его лица, другаякачалась серьезно и строго, и широко смотрел никогда не смыкающийся глаз.Больше всех и громче всех хохотал над шутками Искариота Петр Симонов. Нооднажды случилось так, что он вдруг нахмурился, сделался молчалив и печалени поспешно отвел Иуду в сторону, таща его за рукав.-- А Иисус? Что ты думаешь об Иисусе? -- наклонившись, спросил онгромким шепотом.-- Только не шути, прошу тебя.Иуда злобно взглянул на него:-- А ты что думаешь?Петр испуганно и радостно прошептал:-- Я думаю, что он -- сын бога живого.-- Зачем же ты спрашиваешь? Что может тебе сказать Иуда, у которогоотец козел!-- Но ты его любишь? Ты как будто никого не любишь, Иуда.С той же странной злобою Искариот бросил отрывисто и резко:-- Люблю.После этого разговора Петр дня два громко называл Иуду своимдругом-осьминогом, а тот неповоротливо и все так же злобно старалсяускользнуть от него куда-нибудь в темный угол и там сидел угрюмо, светлеясвоим белым несмыкающимся глазом.Вполне серьезно слушал Иуду один только Фома: он не понимал шуток,притворства и лжи, игры словами и мыслями и во всем доискивалсяосновательного и положительного. И все рассказы Искариота о дурных людях ипоступках он часто перебивал короткими деловыми замечаниями:-- Это нужно доказать. Ты сам это слышал? А кто еще был при этом, крометебя? Как его зовут?Иуда раздражался и визгливо кричал, что он все это сам видел и самслышал, но упрямый Фома продолжал допрашивать неотвязчиво и спокойно, покаИуда не сознавался, что солгал, или не сочинял новой правдоподобной лжи, надкоторою тот надолго задумывался. И, найдя ошибку, немедленно приходил иравнодушно уличал лжеца. Вообще Иуда возбуждал в нем сильное любопытство, иэто создало между ними что-то вроде дружбы, полной крика, смеха иругательств -- с одной стороны, и спокойных, настойчивых вопросов -- сдругой. Временами Иуда чувствовал нестерпимое отвращение к своему странномудругу и, пронизывая его острым взглядом, говорил раздраженно, почти смольбою:-- Но чего ты хочешь? Я все сказал тебе, все.-- Я хочу, чтобы ты доказал, как может быть козел твоим отцом? -- сравнодушной настойчивостью допрашивал Фома и ждал ответа.Случилось, что после одного из таких вопросов Иуда вдруг замолчал иудивленно с ног до головы ощупал его глазом: увидел длинный, прямой стан,серое лицо, прямые прозрачно-светлые глаза, две толстые складки, идущие относа и пропадающие в жесткой, ровно подстриженной бороде, и убедительносказал:-- Какой ты глупый, Фома! Ты что видишь во сне:дерево, стену, осла?И Фома как-то странно смутился и ничего не возразил. А ночью, когдаИуда уже заволакивал для сна свой живой и беспокойный глаз, он вдруг громкосказал с своего ложа -- они оба спали теперь вместе на кровле:-- Ты не прав, Иуда. Я вижу очень дурные сны. Как ты думаешь: за своисны также должен отвечать человек?-- А разве сны видит кто-нибудь другой, а не он сам? Фома тихо вздохнули задумался. А Иуда презрительно улыбнулся, плотно закрыл свой воровскойглаз и спокойно отдался своим мятежным снам, чудовищным грезам, безумнымвидениям, на части раздиравшим его бугроватый череп.Когда, во время странствований Иисуса по Иудее, путники приближались ккакому-нибудь селению, Искариот рассказывал дурное о жителях его и предвещалбеду. Но почти всегда случалось так, что люди, о которых говорил он дурно, срадостью встречали Христа и его друзей, окружали их вниманием и любовью истановились верующими, а денежный ящик Иуды делался так полон, что труднобыло его нести. И тогда над его ошибкой смеялись, а он покорно разводилруками и говорил:-- Так! Так! Иуда думал, что они плохие, а они хорошие:и поверили быстро, и дали денег. Опять, значит, обманули Иуду, бедного,доверчивого Иуду из Кариота!Но как-то раз, уже далеко отойдя от селения, встретившего их радушно,Фома и Иуда горячо заспорили и, чтобы решить спор, вернулись обратно. Толькона другой день догнали они Иисуса с учениками, и Фома имел вид смущенный игрустный, а Иуда глядел так гордо, как будто ожидал, что вот сейчас всеначнут его поздравлять и благодарить. Подойдя к учителю, Фома решительнозаявил:-- Иуда прав, господи. Это были злые и глупые люди, и на камень упалосемя твоих слов.И рассказал, что произошло в селении. Уж после ухода из него Иисуса иего учеников одна старая женщина начала кричать, что у нее укралимолоденького беленького козленка, и обвинила в покраже ушедших. Вначале снею спорили, а когда она упрямо доказывала, что больше некому было украсть,как Иисусу, то многие поверили и даже хотели пуститься в погоню. И хотявскоре нашли козленка запутавшимся в кустах, но все-таки решили, что Иисусобманщик и, может быть, даже вор.-- Так вот как! -- вскричал Петр, раздувая ноздри.-- Господи, хочешь, явернусь к этим глупцам, и...Но молчавший все время Иисус сурово взглянул на него, и Петр замолчал искрылся сзади, за спинами других. И уже никто больше не заговаривал опроисшедшем, как будто ничего не случилось совсем и как будто не правоказался Иуда. Напрасно со всех сторон показывал он себя, стараясь сделатьскромным свое раздвоенное, хищное, с крючковатым носом лицо,-- на него неглядели, а если кто и взглядывал, то очень недружелюбно, даже с презрениемкак будто.И с этого же дня как-то странно изменилось к нему отношение Иисуса. Ипрежде почему-то было так, что Иуда никогда не говорил прямо с Иисусом, итот никогда прямо не обращался к нему, но зато часто взглядывал на неголасковыми глазами, улыбался на некоторые его шутки, и если долго не видел,то спрашивал: а где же Иуда? А теперь глядел на него, точно не видя, хотяпо-прежнему,-- и даже упорнее, чем прежде,-- искал его глазами всякий раз,как начинал говорить к ученикам или к народу, но или садился к нему спиною ичерез голову бросал слова свои на Иуду, или делал вид, что совсем его незамечает. И что бы он ни говорил, хотя бы сегодня одно, а завтра совсемдругое, хотя бы даже то самое, что думает и Иуда,-- казалось, однако, что онвсегда говорит против Иуды. И для всех он был нежным и прекрасным цветком,благоухающей розою ливанскою, а для Иуды оставлял одни только острые шипы --как будто нет сердца у Иуды, как будто глаз и носа нет у него и не лучше,чем все, понимает он красоту нежных и беспорочных лепестков.-- Фома! Ты любишь желтую ливанскую розу, у которой смуглое лицо иглаза, как у серны? -- спросил он своего друга однажды, и тот равнодушноответил:-- Розу? Да, мне приятен ее запах. Но я не слыхал, чтобы у роз былисмуглые лица и глаза, как у серны.-- Как? Ты не знаешь и того, что у многорукого кактуса, который вчераразорвал твою новую одежду, один только красный цветок и один только глаз?Но и этого не знал Фома, хотя вчера кактус действительно вцепился в егоодежду и разорвал ее на жалкие клочки. Он ничего не знал, этот Фома, хотяобо всем расспрашивал, и смотрел так прямо своими прозрачными и яснымиглазами, сквозь которые, как сквозь финикийское стекло, было видно стенупозади его и привязанного к ней понурого осла.Произошел некоторое время спустя и еще один случай, в которомопять-таки правым оказался Иуда. В одном иудейском селении, которое оннастолько не хвалил, что даже советовал обойти его стороною, Христа принялиочень враждебно, а после проповеди его и обличения лицемеров пришли в яростьи хотели побить камнями его и учеников. Врагов было много, и, несомненно, имудалось бы осуществить свое пагубное намерение, если бы не Иуда из Карио-та.Охваченный безумным страхом за Иисуса, точно видя уже капли крови на егобелой рубашке. Иуда яростно и слепо бросался на толпу, грозил, кричал,умолял и лгал, и тем дал время и возможность уйти Иисусу и ученикам.Разительно проворный, как будто он бегал на десятке ног, смешной и страшныйв своей ярости и мольбах, он бешено метался перед толпою и очаровывал еекакой-то странной силой. Он кричал, что вовсе не одержим бесом Назарей, чтоон просто обманщик, вор, любящий деньги, как и все его ученики, как и самИуда,-- потрясал денежным ящиком, кривлялся и молил, припадая к земле. Ипостепенно гнев толпы перешел в смех и отвращение, и опустились поднятые скаменьями руки.-- Недостойны эти люди, чтобы умереть от руки честного,-- говорилиодни, в то время как другие задумчиво провожали глазами быстро удалявшегосяИуду.И снова ожидал Иуда поздравлений, похвал и благодарности, и выставлялна вид свою изодранную одежду, и лгал, что били его,-- но и на этот раз былон непонятно обманут. Разгневанный Иисус шел большими шагами и молчал, идаже Иоанн с Петром не осмеливались приблизиться к нему, и все, комупопадался на глаза Иуда в изодранной одежде, с своим счастливо-возбужденным,но все еще немного испуганным лицом, отгоняли его от себя короткими игневными восклицаниями. Как будто не он спас их всех, как будто не он спасих учителя, которого они так любят.-- Ты хочешь видеть глупцов? -- сказал он Фоме, задумчиво шедшемусзади.-- Посмотри: вот идут они по дороге, кучкой, как стадо баранов, иподымают пыль. А ты, умный Фома, плетешься сзади, а я, благородный,прекрасный Иуда, плетусь сзади, как грязный раб, которому не место рядом сгосподином.-- Почему ты называешь себя прекрасным? -- удивился Фома.-- Потому что я красив,-- убежденно ответил Иуда и рассказал, многоеприбавляя, как он обманул врагов Иисуса и посмеялся над ними и их глупымикаменьями.-- Но ты солгал! -- сказал Фома.-- Ну да, солгал,-- согласился спокойно Искариот.-- Я им дал то, чтоони просили, а они вернули то, что мне нужно. И что такое ложь, мой умныйФома? Разве не большею ложью была бы смерть Иисуса?-- Ты поступил нехорошо. Теперь я верю, что отец твой -- дьявол. Это оннаучил тебя, Иуда.Лицо Искариота побелело и вдруг как-то быстро надвинулось на Фому --словно белое облако нашло и закрыло дорогу и Иисуса. Мягким движением Иудатак же быстро прижал его к себе, прижал сильно, парализуя движения, изашептал в ухо:-- Значит, дьявол научил меня? Так, так, Фома. А я спас Иисуса? Значит,дьявол любит Иисуса, значит, дьяволу нужен Иисус и правда? Так, так, Фома.Но ведь мой отец не дьявол, а козел. Может, и козлу нужен Иисус? Хе? А вамон не нужен, нет? И правда не нужна?Рассерженный и слегка испуганный Фома с трудом вырвался из липкихобъятий Иуды и быстро зашагал вперед, но вскоре замедлил шаги, стараясьпонять происшедшее.А Иуда тихонько плелся сзади и понемногу отставал. Вот в отдалениисмешались в пеструю кучку идущие, и уж нельзя было рассмотреть, которая изэтих маленьких фигурок Иисус. Вот и маленький Фома превратился в серую точку-- и внезапно все пропали за поворотом. Оглянувшись, Иуда сошел с дороги иогромными скачками спустился в глубину каменистого оврага. От быстрого ипорывистого бега платье его раздувалось и руки взмывали вверх, как дляполета. Вот на обрыве он поскользнулся и быстро серым комком скатился вниз,обдираясь о камни, вскочил и гневно погрозил горе кулаком:-- Ты еще, проклятая!..И, внезапно сменив быстроту движений угрюмой и сосредоточенноймедленностью, выбрал место у большого камня и сел неторопливо. Повернулся,точно ища удобного положения, приложил руки, ладонь с ладонью, к серомукамню и тяжело прислонился к ним головою. И так час и два сидел он, нешевелясь и обманывая птиц, неподвижный и серый, как сам серый камень. Ивпереди его, и сзади, и со всех сторон поднимались стены оврага, остройлинией обрезая края синего неба, и всюду, впиваясь в землю, высилисьогромные серые камни -- словно прошел здесь когда-то каменный дождь и вбесконечной думе застыли его тяжелые капли. И на опрокинутый, обрубленныйчереп похож был этот дико-пустынный овраг, и каждый камень в нем был какзастывшая мысль, и их было много, и все они думали -- тяжело, безгранично,упорно.Вот дружелюбно проковылял возле Иуды на своих шатких ногах обманутыйскорпион. Иуда взглянул на него, не отнимая от камня головы, и снованеподвижно остановились на чем-то его глаза, оба неподвижные, оба покрытыебелесою странною мутью, оба точно слепые и страшно зрячие. Вот из земли, изкамней, из расселин стала подниматься спокойная ночная тьма, окуталанеподвижного Иуду и быстро поползла вверх -- к светлому побледневшему небу.Наступила ночь с своими мыслями и снами.В эту ночь Иуда не вернулся на ночлег, и ученики, оторванные от думсвоих хлопотами о пище и питье, роптали на его нерадивость.IIIОднажды, около полудня, Иисус и ученики его проходили по каменистой игорной дороге, лишенной тени, и так как уже более пяти часов находились впути, то начал Иисус жаловаться на усталость. Ученики остановились, и Петр сдругом своим Иоанном разостлали на земле плащи свои и других учеников,сверху же укрепили их между двумя высокими камнями, и таким образом сделалидля Иисуса как бы шатер. И он возлег в шатре, отдыхая от солнечного зноя,они же развлекали его веселыми речами и шутками. Но, видя, что и речиутомляют его, сами же будучи мало чувствительны к усталости и жару,удалились на некоторое расстояние и предались различным занятиям. Кто посклону горы между камнями разыскивал съедобные корни и, найдя, приносилИисусу, кто, взбираясь все выше и выше, искал задумчиво границ голубеющейдали и, не находя, поднимался на новые островерхие камни. Иоанн нашел междукамней красивую, голубенькую ящерицу и в нежных ладонях, тихо смеясь, принесее Иисусу, и ящерица смотрела своими выпуклыми, загадочными глазами в егоглаза, а потом быстро скользнула холодным тельцем по его теплой руке ибыстро унесла куда-то свой нежный, вздрагивающий хвостик.Петр же, не любивший тихих удовольствий, а с ним Филипп занялись тем,что отрывали от горы большие камни и пускали их вниз, состязаясь в силе. И,привлеченные их громким смехом, понемногу собрались вокруг них остальные иприняли участие в игре. Напрягаясь, они отдирали от земли старый, обросшийкамень, поднимали его высоко обеими руками и пускали по склону. Тяжелый, онударялся коротко и тупо и на мгновение задумывался, потом нерешительно делалпервый скачок -- и с каждым прикосновением к земле, беря от нее быстроту икрепость, становился легкий, свирепый, всесокрушающий. Уже не прыгал, алетел он с оскаленными зубами, и воздух, свистя, пропускал его тупую,круглую тушу. Вот край,-- плавным последним движением камень взмывал кверхуи спокойно, в тяжелой задумчивости, округло летел вниз, на дно невидимойпропасти.-- Ну-ка, еще один! -- кричал Петр. Белые зубы его сверкали средичерной бороды и усов, мощная грудь и руки обнажились, и старые сердитыекамни, тупо удивляясь поднимающей их силе, один за другим покорно уносилисьв бездну. Даже хрупкий Иоанн бросал небольшие камешки и, тихо улыбаясь,смотрел на их забаву Иисус.-- Что же ты. Иуда? Отчего ты не примешь участия в игре,-- это,по-видимому, так весело? -- спросил Фома, найдя своего странного друга внеподвижности, за большим серым камнем.-- У меня грудь болит, и меня не звали.-- А разве нужно звать? Ну, так вот я тебя зову, иди. Посмотри, какиекамни бросает Петр.Иуда как-то боком взглянул на него, и тут Фома впервые смутнопочувствовал, что у Иуды из Кариота -- два лица. Но не успел он этогопонять, как Иуда сказал своим обычным тоном, льстивым и в то же времянасмешливым:-- Разве есть кто-нибудь сильнее Петра? Когда он кричит, все ослы вИерусалиме думают, что пришел их Мессия, и тоже поднимают крик. Ты слышалкогда-нибудь их крик, Фома?И, приветливо улыбаясь и стыдливо запахивая одеждою грудь, поросшуюкурчавыми рыжими волосами. Иуда вступил в круг играющих. И так как всем былоочень весело, то встретили его с радостью и громкими шутками, и даже Иоаннснисходительно улыбнулся, когда Иуда, кряхтя и притворно охая, взялся заогромный камень. Но вот он легко поднял его и бросил, и слепой, широкооткрытый глаз его, покачнувшись, неподвижнно уставился на Петра, а другой,лукавый и веселый, налился тихим смехом.-- Нет, ты еще брось! -- сказал Петр обиженно. И вот один за другимподнимали они и бросали гигантские камни, и, удивляясь, смотрели на нихученики. Петр бросал большой камень,-- Иуда еще больше. Петр, хмурый исосредоточенный, гневно ворочал обломок скалы, шатаясь, поднимал его и ронялвниз,-- Иуда, продолжая улыбаться, отыскивал глазом еще больший обломок,ласково впивался в него длинными пальцами, облипал его, качался вместе с ними, бледнея, посылал его в пропасть. Бросив свой камень, Петр откидывалсяназад и так следил за его падением,-- Иуда же наклонялся вперед, выгибался ипростирал длинные шевелящиеся руки, точно сам хотел улететь за камнем.Наконец оба они, сперва Петр, потом Иуда, схватились за старый, седой камень-- и не могли его поднять, ни тот, ни другой. Весь красный, Петр решительноподошел к Иисусу и громко сказал:-- Господи! я не хочу, чтобы Иуда был сильнее меня. Помоги мне поднятьтот камень и бросить.И тихо ответил ему что-то Иисус. Петр недовольно пожал широкимиплечами, но ничего не осмелился возразить и вернулся назад со словами:-- Он сказал: а кто поможет Искариоту? Но вот взглянул он на Иуду,который, задыхаясь и крепко стиснув зубы, продолжал еще обнимать упорныйкамень, и весело засмеялся:-- Вот так больной! Посмотрите, что делает наш больной, бедный Иуда!И засмеялся сам Иуда, так неожиданно уличенный в своей лжи, изасмеялись все остальные,-- даже Фома слегка раздвинул улыбкой свои прямые,нависшие на губы, серые усы. И так, дружелюбно болтая и смеясь, вседвинулись в путь, и Петр, совершенно примирившийся с победителем, время отвремени подталкивал его кулаком в бок и громко хохотал:-- Вот так больной!Все хвалили Иуду, все признавали, что он победитель, все дружелюбноболтали с ним, но Иисус,-- но Иисус и на этот раз не захотел похвалить Иуду.Молча шел он впереди, покусывая сорванную травинку, и понемногу один задругим переставали смеяться ученики и переходили к Иисусу. И в скоромвремени опять вышло так, что все они тесною кучкою шли впереди, а Иуда --Иуда-победитель -- Иуда сильный -- один плелся сзади, глотая пыль.Вот они остановились, и Иисус положил руку на плечо Петра, другой рукоюуказывая вдаль, где уже показался в дымке Иерусалим. И широкая, могучаяспина Петра бережно приняла эту тонкую, загорелую руку.На ночлег они остановились в Вифании, в доме Лазаря. И когда всесобрались для беседы. Иуда подумал, что теперь вспомнят о его победе надПетром, и сел поближе. Но ученики были молчаливы и необычно задумчивы.Образы пройденного пути: и солнце, и камень, и трава, и Христос, возлежащийв шатре, тихо плыли в голове, навевая мягкую задумчивость, рождая смутные,но сладкие грезы о каком-то вечном движении под солнцем. Сладко отдыхалоутомленное тело, и все оно думало о чем-то загадочно-прекрасном и большом,--и никто не вспомнил об Иуде.Иуда вышел. Потом вернулся. Иисус говорил, и в молчании слушали егоречь ученики. Неподвижно, как изваяние, сидела у ног его Мария и, закинувголову, смотрела в его лицо. Иоанн, придвинувшись близко, старался сделатьтак, чтобы рука его коснулась одежды учителя, но не обеспокоила его.Коснулся -- и замер. И громко и сильно дышал Петр, вторя дыханием своим речиИисуса.Искариот остановился у порога и, презрительно миновав взглядомсобравшихся, весь огонь его сосредоточил на Иисусе. И по мере того каксмотрел, гасло все вокруг него, одевалось тьмою и безмолвием, и толькосветлел Иисус с своею поднятой рукою. Но вот и он словно поднялся в воздух,словно растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозерноготумана, пронизанного светом заходящей луны, и мягкая речь его звучала где-тодалеко-далеко и нежно. И, вглядываясь в колеблющийся призрак, вслушиваясь внежную мелодию далеких и призрачных слов. Иуда забрал в железные пальцы всюдушу и в необъятном мраке ее, молча, начал строить что-то огромное.Медленно, в глубокой тьме, он поднимал какие-то громады, подобные горам, иплавно накладывал одна на другую, и снова поднимал, и снова накладывал, ичто-то росло во мраке, ширилось беззвучно, раздвигало границы. Вот куполомпочувствовал он голову свою, и в непроглядном мраке его продолжало растиогромное, и кто-то молча работал: поднимал громады, подобные горам,накладывал одну на другую и снова поднимал... И нежно звучали где-то далекиеи призрачные слова.Так стоял он, загораживая дверь, огромный и черный, и говорил Иисус, игромко вторило его словам прерывистое и сильное дыхание Петра. Но вдругИисус смолк -- резким незаконченным звуком, и Петр, точно проснувшись,восторженно воскликнул:-- Господи! Тебе ведомы глаголы вечной жизни! Но Иисус молчал ипристально глядел куда-то. И когда последовали за его взором, то увидели удверей окаменевшего Иуду с раскрытым ртом и остановившимися глазами. И, непоняв, в чем дело, засмеялись. Матфей же, начитанный в Писании, притронулсяк плечу Иуды и сказал словами Соломона:-- Смотрящий кротко -- помилован будет, а встречающийся в воротах --стеснит других.Иуда вздрогнул и даже вскрикнул слегка от испуга, и все у него --глаза, руки и ноги -- точно побежало в разные стороны, как у животного,которое внезапно увидело над собою глаза человека. Прямо к Иуде шел Иисус ислово какое-то нес на устах своих -- и прошел мимо Иуды в открытую и теперьсвободную дверь.Уже в середине ночи обеспокоенный Фома подошел к ложу Иуды, присел накорточки и спросил:-- Ты плачешь. Иуда?-- Нет. Отойди, Фома.-- Отчего же ты стонешь и скрипишь зубами? Ты нездоров?Иуда помолчал, и из уст его, одно за другим, стали падать тяжелыеслова, налитые тоскою и гневом.-- Почему он не любит меня? Почему он любит тех? Разве я не красивее,не лучше, не сильнее их? Разве не я спас ему жизнь, пока те бежали,согнувшись, как трусливые собаки?-- Мой бедный друг, ты не совсем прав. Ты вовсе не красив, и язык твойтак же неприятен, как и твое лицо. Ты лжешь и злословишь постоянно, как жеты хочешь, чтобы тебя любил Иисус?Но Иуда точно не слышал его и продолжал, тяжело шевелясь в темноте:-- Почему он не с Иудой, а с теми, кто его не любит? Иоанн принес емуящерицу -- я принес бы ему ядовитую змею. Петр бросал камни -- я гору быповернул для него! Но что такое ядовитая змея? Вот вырван у нее зуб, иожерельем ложится она вокруг шеи. Но что такое гора, которую можно срытьруками и ногами потоптать? Я дал бы ему Иуду, смелого, прекрасного Иуду! Атеперь он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда.-- Ты что-то странное говоришь. Иуда!-- Сухая смоковница, которую нужно порубить секирою,-- ведь это я, этообо мне он сказал. Почему же он не рубит? он не смеет, Фома. Я его знаю: онбоится Иуды! Он прячется от смелого, сильного, прекрасного Иуды! Он любитглупых, предателей, лжецов. Ты лжец, Фома, ты слыхал об этом?Фома очень удивился и хотел возражать, но подумал, что Иуда простобранится, и только покачал в темноте головою. И еще сильнее затосковал Иуда,он стонал, скрежетал зубами, и слышно было, как беспокойно движется подпокрывалом все его большое тело.-- Что так болит у Иуды? Кто приложил огонь к его телу? Он сына своегоотдает собакам! Он дочь свою отдает разбойникам на поругание, невесту свою-- на непотребство. Но разве не нежное сердце у Иуды? Уйди, Фома, уйди,глупый. Пусть один останется сильный, смелый, прекрасный Иуда!IVИуда утаил несколько динариев, и это открылось благодаря Фоме, которыйвидел случайно, сколько было дано денег. Можно было предположить, что этоуже не в первый раз Иуда совершает кражу, и все пришли в негодование.Разгневанный Петр схватил Иуду за ворот его платья и почти волоком притащилк Иисусу, и испуганный, побледневший Иуда не сопротивлялся.-- Учитель, смотри! Вот он -- шутник! Вот он -- вор! Ты ему поверил, аон крадет наши деньги. Вор! Негодяй! Если ты позволишь, я сам...Но Иисус молчал. И, внимательно взглянув на него, Петр быстро покраснели разжал руку, державшую ворот. Иуда стыдливо оправился, искоса поглядел наПетра и принял покорно-угнетенный вид раскаявшегося преступника.-- Так вот как! -- сердито сказал Петр и громко хлопнул дверью, уходя.И все были недовольны и говорили, что ни за что не останутся теперь сИудою,-- но Иоанн что-то быстро сообразил и проскользнул в дверь, за котороюслышался тихий и как будто даже ласковый голос Иисуса. И когда по прошествиивремени вышел оттуда, то был бледный, и потупленные глаза его краснели какбы от недавних слез.-- Учитель сказал... Учитель сказал, что Иуда может брать денег,сколько он хочет.Петр сердито засмеялся. Быстро, с укором взглянул на него Иоанн и,внезапно загоревшись весь, смешивая слезы с гневом, восторг со слезами,звонко воскликнул:-- И никто не должен считать, сколько денег получил Иуда. Он наш брат,и все деньги его, как и наши, и если ему нужно много, пусть берет много,никому не говоря и ни с кем не советуясь. Иуда наш брат, и вы тяжко обиделиего -- так сказал учитель... Стыдно нам, братья!В дверях стоял бледный, криво улыбавшийся Иуда, и легким движениемИоанн приблизился и трижды поцеловал его. За ним, оглядываясь друг на друга,смущенно подошли Иаков, Филипп и другие,-- после каждого поцелуя Иудавытирал рот, но чмокал громко, как будто этот звук доставлял емуудовольствие. Последним подошел Петр.-- Все мы тут глупые, все слепые. Иуда. Один он видит, один он умный.Мне можно поцеловать тебя?-- Отчего же? Целуй! -- согласился Иуда.Петр крепко поцеловал его и на ухо громко сказал:-- А я тебя чуть не удушил! Они хоть так, а я прямо за горло! Тебе небольно было?-- Немножко.-- Пойду к нему и все расскажу. Ведь я и на него рассердился,-- мрачносказал Петр, стараясь тихонько, без шума, отворить дверь.-- А что же ты, Фома? -- строго спросил Иоанн, наблюдавший задействиями и словами учеников.-- Я еще не знаю. Мне нужно подумать. И долго думал Фома, почти весьдень. Разошлись по делам своим ученики, и уже где-то за стеною громко ивесело кричал Петр, а он все соображал. Он сделал бы это быстрее, но емунесколько мешал Иуда, неотступно следивший за ним насмешливым взглядом иизредка серьезно спрашивавший:-- Ну как, Фома? Как идет дело?Потом Иуда притащил свой денежный ящик и громко, звеня монетами ипритворно не глядя на Фому, стал считать деньги.-- Двадцать один, двадцать два, двадцать три... Смотри, Фома, опятьфальшивая монета. Ах, какие все люди мошенники, они даже жертвуют фальшивыеденьги... Двадцать четыре... А потом опять скажут, что украл Иуда...Двадцать пять, двадцать шесть...Фома решительно подошел к нему -- уже к вечеру это было -- и сказал:-- Он прав, Иуда. Дай я поцелую тебя.-- Вот как? Двадцать девять, тридцать. Напрасно. Я опять буду красть.Тридцать один...-- Как же можно красть, когда нет ни своего, ни чужого. Ты простобудешь брать, сколько тебе нужно, брат.-- И это столько времени тебе понадобилось, чтобы повторить только егослова? Не дорожишь же ты временем, умный Фома.-- Ты, кажется, смеешься надо мною, брат?-- И подумай, хорошо ли ты поступаешь, добродетельный Фома, повторяяслова его? Ведь это он сказал -- "свое",-- а не ты. Это он поцеловал меня --вы же только осквернили мне рот. Я и до сих пор чувствую, как ползают по мневаши мокрые губы. Это так отвратительно, добрый Фома. Тридцать восемь,тридцать девять, сорок. Сорок динариев, Фома, не хочешь ли проверить?-- Ведь он наш учитель. Как же нам не повторять слов учителя?-- Разве отвалился ворот у Иуды? Разве он теперь голый и его не за чтосхватить? Вот уйдет учитель из дому, и опять украдет нечаянно Иуда тридинария, и разве не за тот же ворот вы схватите его?-- Мы теперь знаем. Иуда. Мы поняли.-- А разве не у всех учеников плохая память? И разве не всех учителейобманывали их ученики? Вот поднял учитель розгу -- ученики кричат: мы знаем,учитель! А ушел учитель спать, и говорят ученики: не этому ли учил насучитель? И тут. Сегодня утром ты назвал меня: вор. Сегодня вечером ты зовешьменя: брат. А как ты назовешь меня завтра?Иуда засмеялся и, легко поднимая рукою тяжелый, звенящий ящик,продолжал:-- Когда дует сильный ветер, он поднимает сор. И глупые люди смотрят насор и говорят: вот ветер! А это только сор, мой добрый Фома, ослиный помет,растоптанный ногами. Вот встретил он стену и тихо лег у подножия ее. а ветерлетит дальше, ветер летит дальше, мой добрый Фома!Иуда предупредительно показал рукой через стену и снова засмеялся.-- Я рад, что тебе весело.-- сказал Фома.-- Но очень жаль, что в твоейвеселости так много зла.-- Как же не быть веселым человеку, которого столько целовали и которыйтак полезен? Если бы я не украл трех динариев, разве узнал бы Иоанн, чтотакое восторг? И разве не приятно быть крюком, на который вывешивает дляпросушки: Иоанн -- свою отсыревшую добродетель, Фома -- свой ум, поеденныймолью?-- Мне кажется, что лучше мне уйти.-- Но ведь я же шучу. Я шучу, мой добрый Фома,-- я только хотел знать,действительно ли ты желаешь поцеловать старого, противного Иуду, вора,который украл три динария и отдал их блуднице.-- Блуднице? -- удивился Фома.-- А об этом ты сказал учителю?-- Вот ты опять сомневаешься, Фома. Да, блуднице. Но если бы ты знал,Фома, что это была за несчастная женщина. Уже два дня она ничего не ела...-- Ты это знаешь наверное? -- смутился Фома.-- Да, конечно. Ведь я сам два дня был с нею и видел, что она ничего неест и пьет только красное вино. Она шаталась от истощения, и я падал вместес нею...Фома быстро встал и, уже отойдя на несколько шагов, кинул Иуде:-- По-видимому, в тебя вселился сатана. Иуда. И, уходя, слышал внаступивших сумерках, как жалобно позванивал в руках Иуды тяжелый денежныйящик. И как будто смеялся Иуда.Но уже на другой день Фоме пришлось сознаться, что он ошибся в Иуде --так прост, мягок и в то же время серьезен был Искариот. Он не кривлялся, нешутил злоречиво, не кланялся и не оскорблял, но тихо и незаметно делал своехозяйственное дело. Был он проворен, как и прежде,-- точно не две ноги, каку всех людей, а целый десяток имел их, но бегал бесшумно, без писка, воплейи смеха, похожего на смех гиены, каким раньше сопровождал он все действиясвои. А когда Иисус начинал говорить, он тихо усаживался в углу, складывалсвои руки и ноги и смотрел так хорошо своими большими глазами, что многиеобратили на это внимание. И о людях он перестал говорить дурное, и большемолчал, так что сам строгий Матфей счел возможным похвалить его, сказавсловами Соломона:-- Скудоумный высказывает презрение к ближнему своему, но разумныйчеловек молчит.И поднял палец, намекая тем на прежнее злоречие Иуды. В скором времении все заметили в Иуде эту перемену и порадовались ей, и только Иисус все также чуждо смотрел на него, хотя прямо ничем не выражал своего нерасположения.И сам Иоанн, которому Иуда оказывал теперь глубокое почтение, как любимомуученику Иисуса и своему заступнику в случае с тремя динариями, сталотноситься к нему несколько мягче и даже иногда вступал в беседу.-- Как ты думаешь. Иуда,-- сказал он однажды снисходительно,-- кто изнас, Петр или я, будет первым возле Христа в его небесном царствии?Иуда подумал и ответил:-- Я полагаю, что ты.-- А Петр думает, что он,-- усмехнулся Иоанн.-- Нет. Петр всех ангелов разгонит своим криком,-- ты слышишь, как онкричит? Конечно, он будет спорить с тобою и постарается первый занять место,так как уверяет, что тоже любит Иисуса,-- но он уже староват, а ты молод, онтяжел на ногу, а ты бегаешь быстро, и ты первый войдешь туда со Христом. Нетак ли?-- Да, я не оставлю Иисуса,-- согласился Иоанн. И в тот же самый день ис таким же вопросом обратился к Иуде Петр Симонов. Но, боясь, что громкийголос его будет услышан другими, отвел Иуду в самый дальний угол, за дом.-- Так как же ты думаешь? -- тревожно спрашивал он.-- Ты умный, тебя заум сам учитель хвалит, и ты скажешь правду.-- Конечно, ты,-- без колебания ответил Искариот, и Петр с негодованиемвоскликнул:-- Я ему говорил!-- Но, конечно, и там он будет стараться отнять у тебя первое место.-- Конечно!-- Но что он может сделать, когда место уже будет занято тобою? Ведь тыпервый пойдешь туда с Иисусом? Ты не оставишь его одного? Разве не тебяназвал он -- камень?Петр положил руку на плечо Иуды и горячо сказал:-- Говорю тебе. Иуда, ты самый умный из нас. Зачем только ты такойнасмешливый и злой? Учитель не любит этого. А то ведь и ты мог бы статьлюбимым учеником, не хуже Иоанна. Но только и тебе,-- Петр угрожающе поднялруку,-- не отдам я своего места возле Иисуса, ни на земле, ни там! Слышишь!Так старался Иуда доставить всем приятное, но и свое что-то думал приэтом. И, оставаясь все тем же скромным, сдержанным и незаметным, каждомуумел сказать то, что ему особенно нравится. Так, Фоме он сказал:-- Глупый верит всякому слову, благоразумный же внимателен к путямсвоим. Матфею же, который страдал некоторым излишеством в пище и питье истыдился этого, привел слова мудрого и почитаемого им Соломона:-- Праведник ест до сытости, а чрево беззаконных терпит лишение.Но и приятное говорил редко, тем самым придавая ему особенную ценность,а больше молчал, внимательно прислушивался ко всему, что говорится, и думало чем-то. Размышляющий Иуда имел, однако, вид неприятный, смешной и в то жевремя внушающий страх. Пока двигался его живой и хитрый глаз, Иуда казалсяпростым и добрым, но когда оба глаза останавливались неподвижно и в странныебугры и складки собиралась кожа на его выпуклом лбу,-- являлась тягостнаядогадка о каких-то совсем особенных мыслях, ворочающихся под этим черепом.Совсем чужие, совсем особенные, совсем не имеющие языка, они глухиммолчанием тайны окружали размышляющего Искариота, и хотелось, чтобы онпоскорее начал говорить, шевелиться, даже лгать. Ибо сама ложь, сказаннаячеловеческим языком, казалась правдою и светом перед этим безнадежно-глухими неотзывчивым молчанием.-- Опять задумался. Иуда? -- кричал Петр, своим ясным голосом и лицомвнезапно разрывая глухое молчание Иудиных дум, отгоняя их куда-то в темныйугол.-- О чем ты думаешь?-- О многом,-- с покойной улыбкой отвечал Искариот. И, заметив,вероятно, как нехорошо действует на других его молчание, чаще стал удалятьсяот учеников и много времени проводил в уединенных прогулках или же забиралсяна плоскую кровлю и там тихонько сидел. И уже несколько раз слегка пугалсяФома, наткнувшись неожиданно в темноте на какую-то серую груду, из которойвдруг высовывались руки и ноги Иуды и слышался его шутливый голос.Только однажды Иуда как-то особенно резко и странно напомнил прежнегоИуду, и произошло это как раз во время спора о первенстве в царствиинебесном. В присутствии учителя Петр и Иоанн перекорялись друг с другом,горячо оспаривая свое место возле Иисуса: перечисляли свои заслуги, мерилистепень своей любви к Иисусу, горячились, кричали, даже бранилисьнесдержанно, Петр -- весь красный от гнева, рокочущий, Иоанн -- бледный итихий, с дрожащими руками и кусающейся речью. Уже непристойным делался ихспор и начал хмуриться учитель, когда Петр взглянул случайно на Иуду исамодовольно захохотал, взглянул на Иуду Иоанн и также улыбнулся,-- каждыйиз них вспомнил, что говорил ему умный Искариот. И, уже предвкушая радостьблизкого торжества, они молча и согласно призвали Иуду в судьи, и Петрзакричал:-- Ну-ка, умный Иуда! Скажи-ка нам, кто будет первый возле Иисуса -- онили я?Но Иуда молчал, дышал тяжело и глазами жадно спрашивал о чем-тоспокойно-глубокие глаза Иисуса.-- Да,-- подтвердил снисходительно Иоанн,-- скажи ты ему, кто будетпервый возле Иисуса.Не отрывая глаз от Христа. Иуда медленно поднялся и ответил тихо иважно:-- Я!Иисус медленно опустил взоры. И, тихо бия себя в грудь костлявымпальцем, Искариот повторил торжественно и строго:-- Я! Я буду возле Иисуса!И вышел. Пораженные дерзкой выходкой, ученики молчали, и только Петр,вдруг вспомнив что-то, шепнул Фоме неожиданно тихим голосом:-- Так вот о чем он думает!.. Ты слышал?VКак раз в это время Иуда Искариот совершил первый, решительный шаг кпредательству: тайно посетил первосвященника Анну. Был он встречен оченьсурово, но не смутился этим и потребовал продолжительной беседы с глазу наглаз. И, оставшись наедине с сухим и суровым стариком, презрительносмотревшим на него из-под нависших, тяжелых век, рассказал, что он. Иуда,человек благочестивый и в ученики к Иисусу Назарею вступил с единственнойцелью уличить обманщика и предать его в руки закона.-- А кто он, этот Назарей? -- пренебрежительно спросил Анна, делая вид,что в первый раз слышит имя Иисуса.Иуда также сделал вид, что верит странному неведению первосвященника, иподробно рассказал о проповеди Иисуса и чудесах, ненависти его к фарисеям ихраму, о постоянных нарушениях им закона и, наконец, о желании егоисторгнуть власть из рук церковников и создать свое особенное царство. И такискусно перемешивал правду с ложью, что внимательно взглянул на него Анна илениво сказал:-- Мало ли в Иудее обманщиков и безумцев?-- Нет, он опасный человек,-- горячо возразил Иуда,-- он нарушаетзакон. И пусть лучше один человек погибнет, чем весь народ.Анна одобрительно кивнул головою.-- Но у него, кажется, много учеников?-- Да, много.-- И они, вероятно, очень любят его?-- Да, они говорят, что любят. Очень любят, больше, чем себя.-- Но если мы захотим взять его, не вступятся ли они? Не поднимут лиони восстания?Иуда засмеялся продолжительно и зло:-- Они? Эти трусливые собаки, которые бегут, как только человекнаклоняется за камнем. Они!-- Разве они такие дурные? -- холодно спросил Анна.-- А разве дурные бегают от хороших, а не хорошие от дурных? Хе! Онихорошие, и поэтому побегут. Они хорошие, и поэтому они спрячутся. Онихорошие, и поэтому они явятся только тогда, когда Иисуса надо будет класть вгроб. И они положат его сами, а ты только казни!-- Но ведь они же любят его? Ты сам сказал.-- Своего учителя они всегда любят, но больше мертвым, чем живым. Когдаучитель жив, он может спросить у них урок, и тогда им будет плохо. А когдаучитель умирает, они сами становятся учителями, и плохо делается уже другим!Хе!Анна проницательно взглянул на предателя, и сухие губы егосморщились,-- это значило, что Анна улыбается.-- Ты обижен ими? Я это вижу.-- Разве может укрыться что-либо от твоей проницательности, мудрыйАнна? Ты проник в самое сердце Иуды. Да. Они обидели бедного Иуду. Онисказали, что он украл у них три динария,-- как будто Иуда не самый честныйчеловек в Израиле!И еще долго говорили они об Иисусе, об учениках его, о гибельномвлиянии его на израильский народ,-- но решительного ответа не дал на этотраз осторожный и хитрый Анна. Он уж давно следил за Иисусом и на тайныхсовещаниях с родственниками и друзьями своими, начальниками и саддукеями ужедавно решил участь пророка из Галилеи. Но он не доверял Иуде, о котором ираньше слыхал как о дурном и лживом человеке, не доверял его легкомысленнымнадеждам на трусость учеников и народа. В свою силу Анна верил, но боялсякровопролития, боялся грозного бунта, на который так легко шел непокорный игневливый народ иерусалимский, боялся, наконец, сурового вмешательствавластей из Рима. Раздутая сопротивлением, оплодотворенная красной кровьюнарода, дающей жизнь всему, на что она падет,-- еще сильнее разрастетсяересь и в гибких кольцах своих задушит Анну, и власть, и всех его друзей. Икогда во второй раз постучался к нему Искариот, Анна смутился духом и непринял его. Но и в третий и в четвертый раз пришел к нему Искариот,настойчивый, как ветер, который и днем и ночью стучится в запертую дверь идышит в скважины ее.-- Я вижу, что боится чего-то мудрый Анна,-- сказал Иуда, допущенныйнаконец к первосвященнику.-- Я довольно силен, чтобы ничего не бояться,-- надменно ответил Анна,и Искариот раболепно поклонился, простирая руки.-- Чего ты хочешь?-- Я хочу предать вам Назарея.-- Он нам не нужен.Иуда поклонился и ждал, покорно устремив свой глаз на первосвященника.-- Ступай.-- Но я должен прийти опять. Не так ли, почтенный Анна?-- Тебя не пустят. Ступай.Но вот и еще раз, и еще раз постучался Иуда из Кариота и был впущен кпрестарелому Анне. Сухой и злобный, удрученный мыслями, молча глядел он напредателя и точно считал волосы на бугроватой голове его. Но молчал и Иуда-- точно и сам подсчитывал волоски в реденькой седой бородкепервосвященника.-- Ну? Ты опять здесь? -- надменно бросил, точно плюнул на голову,раздраженный Анна.-- Я хочу предать вам Назарея.Оба замолчали, продолжая с вниманием разглядывать друг друга. НоИскариот смотрел спокойно, а Анну уже начала покалывать тихая злость, сухаяи холодная, как предутренний иней зимою.-- Сколько же ты хочешь за твоего Иисуса?-- А сколько вы дадите?Анна с наслаждением оскорбительно сказал:-- Вы все шайка мошенников. Тридцать серебреников -- вот сколько мыдадим.И тихо порадовался, видя, как весь затрепыхал, задвигался, забегал Иуда-- проворный и быстрый, как будто не две ноги, а целый десяток их было унего.-- За Иисуса? Тридцать Серебреников? -- закричал он голосом дикогоизумления, порадовавшим Анну.-- За Иисуса Назарея! И вы хотите купить Иисусаза тридцать серебреников? И вы думаете, что вам могут продать Иисуса затридцать Серебреников?Иуда быстро повернулся к стене и захохотал в ее белое плоское лицо,поднимая длинные руки:-- Ты слышишь? Тридцать Серебреников! За Иисуса! С той же тихойрадостью Анна равнодушно заметил:-- Если не хочешь, то ступай. Мы найдем человека, который продастдешевле.И, точно торговцы старым платьем, которые на грязной площадиперебрасывают с рук на руки негодную ветошь, кричат, клянутся и бранятся,они вступили в горячий и бешеный торг. Упиваясь странным восторгом, бегая,вертясь, крича, Иуда по пальцам вычислял достоинства того, кого он продает.-- А то, что он добр и исцеляет больных, это так уже ничего и не стоит,по-вашему? А? Нет, вы скажите, как честный человек!-- Если ты...-- пробовал вставить порозовевший Анна, холодная злостькоторого быстро нагревалась на раскаленных словах Иуды, но тот беззастенчивоперебивал его:-- А то, что он красив и молод,-- как нарцисс саронский, как лилиядолин? А? Это ничего не стоит? Вы, быть может, скажете, что он стар и никудане годен, что Иуда продает вам старого петуха? А?-- Если ты...-- старался кричать Анна, но его старческий голос, как пухветром, уносила отчаянно-бурная речь Иуды.-- Тридцать Серебреников! Ведь это одного обола не выходит за каплюкрови! Половины обола не выходит за слезу! Четверть обола за стон! А крики!А судороги! А за то, чтобы его сердце остановилось? А за то, чтобы закрылисьего глаза? Это даром? -- вопил Искариот, наступая на первосвященника, всегоего одевая безумным движением своих рук, пальцев, крутящихся слов.-- За все! За все! -- задыхался Анна.-- А сами вы сколько наживете на этом? Хе? Вы ограбить хотите Иуду,кусок хлеба вырвать у его детей? Я не могу! Я на площадь пойду, я кричатьбуду: Анна ограбил бедного Иуду! Спасите!Утомленный, совсем закружившийся Анна бешено затопал по полу мягкимитуфлями и замахал руками:-- Вон!.. Вон!..Но Иуда вдруг смиренно согнулся и покорно развел руками:-- Но если ты так... Зачем же ты сердишься на бедного Иуду, которыйжелает добра своим детям? У тебя тоже есть дети, прекрасные молодые люди...-- Мы другого... Мы другого... Вон!-- Но разве я сказал, что я не могу уступить? И разве я вам не верю,что может прийти другой и отдать вам Иисуса за пятнадцать оболов? За дваобола? За один?И, кланяясь все ниже, извиваясь и льстя. Иуда покорно согласился напредложенные ему деньги. Дрожащею, сухою рукой порозовевший Анна отдал емуденьги и, молча, отвернувшись и жуя губами, ждал, пока Иуда перепробовал назубах все серебряные монеты. Изредка Анна оглядывался и, точно обжегшись,снова поднимал голову к потолку и усиленно жевал губами.-- Теперь так много фальшивых денег,-- спокойно пояснил Иуда.-- Это деньги, пожертвованные благочестивыми людьми на храм,-- сказалАнна, быстро оглянувшись и еще быстрее подставив глазам Иуды свой розоватыйлысый затылок.-- Но разве благочестивые люди умеют отличить фальшивое от настоящего?Это умеют только мошенники.Полученные деньги Иуда не отнес домой, но, выйдя за город, спрятал ихпод камнем. И назад он возвращался тихо, тяжелыми и медлительными шагами,как раненое животное, медленно уползающее в свою темную нору после жестокойи смертельной битвы. Но не было своей норы у Иуды, а был дом, и в этом домеон увидел Иисуса. Усталый, похудевший, измученный непрерывной борьбой сфарисеями, стеною белых, блестящих ученых лбов окружавших его каждодневно вхраме, он сидел, прижавшись щекою к шершавой стене, и, по-видимому, крепкоспал. В открытое окно влетали беспокойные звуки города, за стеной стучалПетр, сбивая для трапезы новый стол, и напевал тихую галилейскую песенку,--но он ничего не слышал и спал спокойно и крепко. И это был тот, кого оникупили за тридцать серебрени-ков.Бесшумно продвинувшись вперед. Иуда с нежной осторожностью матери,которая боится разбудить свое больное дитя, с изумлением вылезшего излоговища зверя, которого вдруг очаровал беленький цветок, тихо коснулся егомягких волос и быстро отдернул руку. Еще раз коснулся -- и выполз бесшумно.-- Господи! -- сказал он.-- Господи!И, выйдя в место, куда ходили по нужде, долго плакал там, корчась,извиваясь, царапая ногтями грудь и кусая плечи. Ласкал воображаемые волосыИисуса, нашептывал тихо что-то нежное и смешное и скрипел зубами. Потомвнезапно перестал плакать, стонать и скрежетать зубами и тяжело задумался,склонив на сторону мокрое лицо, похожий на человека, который прислушивается.И так долго стоял он, тяжелый, решительный и всему чужой, как сама судьба....Тихою любовью, нежным вниманием, ласкою окружил Иуда несчастногоИисуса в эти последние дни его короткой жизни. Стыдливый и робкий, какдевушка в своей первой любви, страшно чуткий и проницательный, как она,-- онугадывал малейшие невысказанные желания Иисуса, проникал в сокровеннуюглубину его ощущений, мимолетных вспышек грусти, тяжелых мгновенийусталости. И куда бы ни ступала нога Иисуса, она встречала мягкое, и куда быни обращался его взор, он находил приятное. Раньше Иуда не любил МариюМагдалину и других женщин, которые были возле Иисуса, грубо шутил над ними ипричинял мелкие неприятности -- теперь он стал их другом, смешным инеповоротливым союзником. С глубоким интересом разговаривал с ними омаленьких, милых привычках Иисуса, подолгу с настойчивостью расспрашивая ободном и том же, таинственно совал деньги в руку, в самую ладонь,-- и теприносили амбру, благовонное дорогое мирро, столь любимое Иисусом, иобтирали ему ноги. Сам покупал, отчаянно торгуясь, дорогое вино для Иисуса ипотом очень сердился, когда почти все его выпивал Петр с равнодушиемчеловека, придающего значение только количеству, и в каменистом Иерусалиме,почти вовсе лишенном деревьев, цветов и зелени, доставал откуда-томолоденькие весенние цветы, зелененькую травку и через тех же женщинпередавал Иисусу. Сам приносил на руках -- первый раз в жизни -- маленькихдетей, добывая их где-то по дворам или на улице и принужденно целуя их,чтобы не плакали, и часто случалось, что к задумавшемуся Иисусу вдругвсползало на колени что-то маленькое, черненькое, с курчавыми волосами игрязным носиком и требовательно искало ласки. И пока оба они радовались другна друга. Иуда строго прохаживался в стороне, как суровый тюремщик, которыйсам весною впустил к заключенному бабочку и теперь притворно ворчит, жалуясьна беспорядок.По вечерам, когда вместе с тьмою у окон становилась на страже итревога. Искариот искусно наводил разговор на Галилею, чуждую ему, но милуюИисусу Галилею, с ее тихою водой и зелеными берегами. И до тех порраскачивал он тяжелого Петра, пока не просыпались в нем засохшиевоспоминания, и в ярких картинах, где все было громко, красочно и густо, невставала перед глазами и слухом милая галилейская жизнь. С жадным вниманием,по-детски полуоткрыв рот, заранее смеясь глазами, слушал Иисус егопорывистую, звонкую, веселую речь и иногда так хохотал над его шутками, чтона несколько минут приходилось останавливать рассказ. Но еще лучше, чемПетр, рассказывал Иоанн, у него не было смешного и неожиданного, но всестановилось таким задумчивым, необыкновенным и прекрасным, что у Иисусапоказывались на глазах слезы, и он тихонько вздыхал, а Иуда толкал в бокМарию Магдалину и с восторгом шептал ей:-- Как он рассказывает! Ты слышишь?-- Слышу, конечно.-- Нет, ты лучше слушай. Вы, женщины, никогда не умеете хорошо слушать.Потом все тихо расходились спать, и Иисус нежно и с благодарностьюцеловал Иоанна и ласково гладил по плечу высокого Петра.И без зависти, с снисходительным презрением смотрел Иуда на эти ласки.Что значат все эти рассказы, эти поцелуи и вздохи сравнительно с тем, чтознает он. Иуда из Кариота, рыжий, безобразный иудей, рожденный среди камней!VIОдною рукой предавая Иисуса, другой рукой Иуда старательно искалрасстроить свои собственные планы. Он не отговаривал Иисуса от последнего,опасного путешествия в Иерусалим, как делали это женщины, он даже склонялсяскорее на сторону родственников Иисуса и тех его учеников, которые победунад Иерусалимом считали необходимою для полного торжества дела. Нонастойчиво и упорно предупреждал он об опасности и в живых красках изображалгрозную ненависть фарисеев к Иисусу, их готовность пойти на преступление итайно или явно умертвить пророка из Галилеи. Каждый день и каждый часговорил он об этом, и не было ни одного из верующих, перед кем не стоял быИуда, подняв грозящий палец, и не говорил бы предостерегающе и строго:-- Нужно беречь Иисуса! Нужно беречь Иисуса! Нужно заступиться заИисуса, когда придет на то время.Но безграничная ли вера учеников в чудесную силу их учителя, сознаниели правоты своей или просто ослепление -- пугливые слова Иуды встречалисьулыбкою, а беско-нечные советы вызывали даже ропот. Когда Иуда добыл откуда-то и принесдва меча, только Петру понравилось это, и только Петр похвалил мечи и Иуду,остальные же недовольно сказали:-- Разве мы воины, что должны опоясываться мечами? И разве Иисус непророк, а военачальник?-- Но если они захотят умертвить его?-- Они не посмеют, когда увидят, что весь народ идет за ним.-- А если посмеют? Тогда что? Иоанн говорил пренебрежительно:-- Можно подумать, что только один ты, Иуда, любишь учителя.И, жадно вцепившись в эти слова, совсем не обижаясь, Иуда начиналдопрашивать торопливо, горячо, с суровой настойчивостью:-- Но вы его любите, да?И не было ни одного из верующих, приходивших к Иисусу, кого он неспросил бы неоднократно:-- А ты его любишь? Крепко любишь?И все отвечали, что любят.Он часто беседовал с Фомой и, подняв предостерегающе сухой, цепкийпалец с длинным и грязным ногтем, таинственно предупреждал его:-- Смотри, Фома, близится страшное время. Готовы ли вы к нему? Почемуты не взял меча, который я принес? Фома рассудительно ответил:-- Мы люди, непривычные к обращению с оружием. И если мы вступим вборьбу с римскими воинами, то они всех нас перебьют. Кроме того, ты принестолько два меча,-- что можно сделать двумя мечами?-- Можно еще достать. Их можно отнять у воинов,-- нетерпеливо возразилИуда, и даже серьезный Фома улыбнулся сквозь прямые, нависшие усы:-- Ах, Иуда, Иуда! А эти где ты взял? Они похожи на мечи римскихсолдат.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
 
Иэм
сообщение 27.8.2006, 19:32
Сообщение #2


jana
***

Группа: Демиурги
Сообщений: 1757
Регистрация: 3.7.2006
Вставить ник
Цитата
Из: страна этого мертвеца действительно широка
Пользователь №: 313



Репутация:   177  



-- Эти я украл. Можно было еще украсть, но там закричали,-- и я убежал.Фома задумался и печально сказал:-- Опять ты поступил нехорошо, Иуда. Зачем ты крадешь?-- Но ведь нет же чужого!-- Да, но завтра воинов спросят: а где ваши мечи? И, не найдя, накажутих без вины.И впоследствии, уже после смерти Иисуса, ученики припоминали этиразговоры Иуды и решили, что вместе с учителем хотел он погубить и их,вызвав на неравную и убийственную борьбу. И еще раз прокляли ненавистное имяИуды из Кариота, предателя.А рассерженный Иуда, после каждого такого разговора, шел к женщинам иплакался перед ними. И охотно слушали его женщины. То женственное и нежное,что было в его любви к Иисусу, сблизило его с ними, сделало его в их глазахпростым, понятным и даже красивым, хотя по-прежнему в его обращении с нимисквозило некоторое пренебрежение.-- Разве это люди? -- горько жаловался он на учеников, доверчивоустремляя на Марию свой слепой и неподвижный глаз.-- Это же не люди! У нихнет крови в жилах даже на обол!-- Но ведь ты же всегда говорил дурно о людях,-- возражала Мария.-- Разве я когда-нибудь говорил о людях дурно? -- удивлялся Иуда.-- Нуда, я говорил о них дурно, но разве не могли бы они быть немного лучше? Ах,Мария, глупая Мария, зачем ты не мужчина и не можешь носить меча!-- Он так тяжел, я не подниму его,-- улыбнулась Мария.-- Поднимешь, когда мужчины будут так плохи. Отдала ли ты Иисусу лилию,которую нашел я в горах? Я встал рано утром, чтоб найти ее, и сегодня былотакое красное солнце, Мария! Рад ли был он? Улыбнулся ли он?-- Да, он был рад. Он сказал, что от цветка пахнет Галилеей.-- И ты, конечно, не сказала ему, что это Иуда достал, Иуда из Кариота?-- Ты же просил не говорить.-- Нет, не надо, конечно, не надо,-- вздохнул Иуда.-- Но ты моглапроболтаться, ведь женщины так болтливы. Но ты не проболталась, нет? Ты былатверда? Так, так, Мария, ты хорошая женщина. Ты знаешь, у меня где-то естьжена. Теперь бы я хотел посмотреть на нее: быть может, она тоже неплохаяженщина. Не знаю. Она говорила: Иуда лгун. Иуда Симонов злой, и я ушел отнее. Но, может быть, она и хорошая женщина, ты не знаешь?-- Как же я могу знать, когда я ни разу не видела твоей жены?-- Так, так, Мария. А как ты думаешь, тридцать се-ребреников -- этобольшие деньги? Или нет, небольшие?-- Я думаю, что небольшие.-- Конечно, конечно. А сколько ты получала, когда была блудницей? ПятьСеребреников или десять? Ты была дорогая?Мария Магдалина покраснела и опустила голову, так что пышные золотистыеволосы совсем закрыли ее лицо: виднелся только круглый и белый подбородок.-- Какой ты недобрый. Иуда! Я хочу забыть об этом, а ты вспоминаешь.-- Нет, Мария, этого забывать не надо. Зачем? Пусть другие забывают,что ты была блудницей, а ты помни. Это другим надо поскорее забыть, а тебене надо. Зачем?-- Ведь это грех.-- Тому страшно, кто греха еще не совершал. А кто уже совершил его,--чего бояться тому? Разве мертвый боится смерти, а не живой? А мертвыйсмеется над живым и над страхом его.Так дружелюбно сидели они и болтали по целым часам -- он, уже старый,сухой, безобразный, со своею бугро-ватой головой и дико раздвоившимся лицом,она -- молодая, стыдливая, нежная, очарованная жизнью, как сказкою, каксном.А время равнодушно протекало, и тридцать Серебреников лежали подкамнем, и близился неумолимо страшный день предательства. Уже вступил Иисусв Иерусалим на осляти, и, расстилая одежды по пути его, приветствовал егонарод восторженными криками:-- Осанна! Осанна! Грядый во имя господне! И так велико было ликование,так неудержимо в крикахрвалась к нему любовь, что плакал Иисус, а ученики его говорили гордо:-- Не сын ли это божий с нами? И сами кричали торжествующе:-- Осанна! Осанна! Грядый во имя господне! В тот вечер долго неотходили ко сну, вспоминая торжественную и радостную встречу, а Петр был каксумасшедший, как одержимый бесом веселия и гордости. Он кричал, заглушая всеречи своим львиным рыканием, хохотал, бросая свой хохот на головы, каккруглые, большие камни, целовал Иоанна, целовал Иакова и даже поцеловалИуду. И сознался шумно, что он очень боялся за Иисуса, а теперь ничего небоится, потому что видел любовь народа к Иисусу. Удивленно, быстро двигаяживым и зорким глазом, смотрел по сторонам Искариот, задумывался и вновьслушал и смотрел, потом отвел в сторону Фому и, точно прикалывая его к стенесвоим острым взором, спросил в недоумении, страхе и какой-то смутнойнадежде:-- Фома! А что, если он прав? Если камни у него под ногами, а у меняпод ногою -- песок только? Тогда что?-- Про кого ты говоришь? -- осведомился Фома.-- Как же тогда Иуда из Кариота? Тогда я сам должен удушить его, чтобысделать правду. Кто обманывает Иуду: вы или сам Иуда? Кто обманывает Иуду?Кто?-- Я тебя не понимаю. Иуда. Ты говоришь очень непонятно. Кто обманываетИуду? Кто прав?И, покачивая головою. Иуда повторил, как эхо:-- Кто обманывает Иуду? Кто прав?И на другой еще день, в том, как поднимал Иуда руку с откинутым большимпальцем, как он смотрел на Фому, звучал все тот же странный вопрос:-- Кто обманывает Иуду? Кто прав?И еще больше удивился и даже обеспокоился Фома, когда вдруг ночьюзазвучал громкий и как будто радостный голос Иуды:-- Тогда не будет Иуды из Кариота. Тогда не будет Иисуса. Тогдабудет... Фома, глупый Фома! Хотелось ли тебе когда-нибудь взять землю иподнять ее? И, может быть, бросить потом.-- Это невозможно. Что ты говоришь. Иуда!-- Это возможно,-- убежденно сказал Искариот.-- И мы ее поднимемкогда-нибудь, когда ты будешь спать, глупый Фома. Спи! Мне весело, Фома!Когда ты спишь, у тебя в носу играет галилейская свирель. Спи!Но вот уже разошлись по Иерусалиму верующие и скрылись в домах, застенами, и загадочны стали лица встречных. Погасло ликование. И уже смутныеслухи об опасности поползли в какие-то щели, пробовал сумрачный Петрподаренный ему Иудою меч. И все печальнее и строже становилось лицо учителя.Так быстро пробегало время и неумолимо приближало страшный деньпредательства. Вот прошла и последняя вечеря, полная печали и смутногостраха, и уже прозвучали неясные слова Иисуса о ком-то, кто предаст его.-- Ты знаешь, кто его предаст? -- спрашивал Фома, смотря на Иуду своимипрямыми и ясными, почти прозрачными глазами.-- Да, знаю,-- ответил Иуда, суровый и решительный.-- Ты, Фома, предашьего. Но он сам не верит тому, что говорит! Пора! Пора! Почему он не зовет ксебе сильного, прекрасного Иуду?...Уже не днями, а короткими, быстро летящими часами мерялосьнеумолимое время. И был вечер, и вечерняя тишина была, и длинные тениложились по земле -- первые острые стрелы грядущей ночи великого боя, когдапрозвучал печальный и суровый голос. Он говорил:-- Ты знаешь, куда иду я, господи? Я иду предать тебя в руки твоихврагов.И было долгое молчание, тишина вечера и острые, черные тени.-- Ты молчишь, господи? Ты приказываешь мне идти? И снова молчание.-- Позволь мне остаться. Но ты не можешь? Или не смеешь? Или не хочешь?И снова молчание, огромное, как глаза вечности.-- Но ведь ты знаешь, что я люблю тебя. Ты все знаешь. Зачем ты таксмотришь на Иуду? Велика тайна твоих прекрасных глаз, но разве моя --меньше? Повели мне остаться!.. Но ты молчишь, ты все молчишь? Господи,господи, затем ли в тоске и муках искал я тебя всю мою жизнь, искал и нашел!Освободи меня. Сними тяжесть, она тяжеле гор и свинца. Разве ты не слышишь,как трещит под нею грудь Иуды из Кариота?И последнее молчание, бездонное, как последний взгляд вечности.-- Я иду.Даже не проснулась вечерняя тишина, не закричала и не заплакала она ине зазвенела тихим звоном своего тонкого стекла -- так слаб был шумудалявшихся шагов. Прошумели и смолкли. И задумалась вечерняя тишина,протянулась длинными тенями, потемнела -- и вдруг вздохнула вся шелестомтоскливо взметнувшихся листьев, вздохнула и замерла, встречая ночь.Затолклись, захлопали, застучали другие голоса -- точно развязал кто-томешок с живыми звонкими голосами, и они попадали оттуда на землю, по одному,по два, целой кучей. Это говорили ученики. И, покрывая их всех, стукаясь одеревья, о стены, падая на самого себя, загремел решительный и властныйголос Петра -- он клялся, что никогда не оставит учителя своего.-- Господи! -- говорил он с тоскою и гневом.-- Господи! С тобою я готови в темницу и на смерть идти.И тихо, как мягкое эхо чьих-то удалившихся шагов, прозвучал беспощадныйответ:-- Говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты триждыотречешься от меня.VIIУже встала луна, когда Иисус собрался идти на гору Елеонскую, гдепроводил он все последние ночи свои. Но непонятно медлил он, и ученики,готовые тронуться в путь, торопили его, тогда он сказал внезапно:-- Кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму, а у кого нет, продайодежду свою и купи меч. Ибо сказываю вам, что должно исполниться на мне иэтому написанному: "И к злодеям причтен".Ученики удивились и смотрели друг на друга с смущением. Петр жеответил:-- Господи! вот здесь два меча.Он взглянул испытующе на их добрые лица, опустил голову и сказал тихо:-- Довольно.Звонко отдавались в узких улицах шаги идущих -- и пугались ученикизвука шагов своих, на белой стене, озаренной луною, вырастали их черные тени-- и теней своих пугались они. Так молча проходили они по спящемуИерусалиму, и вот уже за ворота города они вышли, и в глубокой лощине,полной загадочно-неподвижных теней, открылся им Кедронский поток. Теперь ихпугало все. Тихое журчание и плеск воды на камнях казался им голосамиподкрадывающихся людей, уродливые тени скал и деревьев, преграждавшиедорогу, беспокоили их пестротою своею, и движением казалась их ночнаянеподвижность. Но, по мере того как поднимались они в гору и приближались кГефсиманскому саду, где в безопасности и тишине уже провели столько ночей,они делались смелее. Изредка оглядываясь на оставленный Иерусалим, весьбелый под луною, они разговаривали между собой о минувшем страхе, и те,которые шли сзади, слышали отрывочно тихие слова Иисуса. О том, что всепокинут его, говорил он.В саду, в начале его, они остановились. Большая часть осталась на местеи с тихим говором начала готовиться ко сну, расстилая плащи в прозрачномкружеве теней и лунного света. Иисус же, томимый беспокойством, и четвероего ближайших учеников пошли дальше, в глубину сада. Там сели они на земле,не остывшей еще от дневного жара, и, пока Иисус молчал, Петр и Иоанн ленивоперекидывались словами, почти лишенными смысла. Зевая от усталости, ониговорили о том, как холодна ночь, и о том, как дорого мясо в Иерусалиме,рыбы же совсем нельзя достать. Старались точным числом определить количествопаломников, собравшихся к празднику в город, и Петр, громкою зевотоюрастягивая слова, говорил, что двадцать тысяч, а Иоанн и брат его Иаковуверяли так же лениво, что не более десяти. Вдруг Иисус быстро поднялся.-- Душа моя скорбит смертельно. Побудьте здесь и бодрствуйте,-- сказалон и быстрыми шагами удалился в чащу и скоро пропал в неподвижности теней исвета.-- Куда он? -- сказал Иоанн, приподнявшись на локте.Петр повернул голову вслед ушедшему и утомленно ответил:-- Не знаю.И, еще раз громко зевнув, опрокинулся на спину и затих. Затихли иостальные, и крепкий сон здоровой усталости охватил их неподвижные тела.Сквозь тяжелую дрему Петр видел смутно что-то белое, наклонившееся над ним,и чей-то голос прозвучал и погас, не оставив следа в его помраченномсознании.-- Симон, ты спишь?И опять он спал, и опять какой-то тихий голос коснулся его слуха ипогас, не оставив следа:-- Так ли и одного часа не могли вы бодрствовать со мною?"Ах, господи, если бы ты знал, как мне хочется спать",-- подумал он вполусне, но ему показалось, что сказал он это громко. И снова он уснул, имного как будто прошло времени, когда внезапно выросла около него фигураИисуса, и громкий будящий голос мгновенно отрезвил его и остальных:-- Вы все еще спите и почиваете? Кончено, пришел час -- вот предаетсясын человеческий в руки грешников.Ученики быстро вскочили на ноги, растерянно хватая свои плащи и дрожаот холода внезапного пробуждения. Сквозь чащу деревьев, озаряя их бегучимогнем факелов, с топотом и шумом, в лязге оружия и хрусте ломающихся ветокприближалась толпа воинов и служителей храма. А с другой стороны прибегалитрясущиеся от холода ученики с испуганными, заспанными лицами и, еще непонимая, в чем дело, торопливо спрашивали:-- Что это? Что это за люди с факелами? Бледный Фома, со сбившимся насторону прямым усом, зябко ляскал зубами и говорил Петру:-- По-видимому, это пришли за нами.Вот толпа воинов окружила их, и дымный, тревожный блеск огней отогналкуда-то в стороны и вверх тихое сияние луны. Впереди воинов торопливодвигался Иуда из Кариота и, остро ворочая живым глазом своим, разыскивалИисуса. Нашел его, на миг остановился взором на его высокой, тонкой фигуре ибыстро шепнул служителям:-- Кого я поцелую, тот и есть. Возьмите его и ведите осторожно. Нотолько осторожно, вы слыхали?Затем быстро придвинулся к Иисусу, ожидавшему его молча, и погрузил,как нож, свой прямой и острый взгляд в его спокойные, потемневшие глаза.-- Радуйся, равви! -- сказал он громко, вкладывая странный и грозныйсмысл в слова обычного приветствия.Но Иисус молчал, и с ужасом глядели на предателя ученики, не понимая,как может столько зла вместить в себя душа человека. Быстрым взглядом окинулИскариот их смятенные ряды, заметил трепет, готовый перейти в громколяскающую дрожь испуга, заметил бледность, бессмысленные улыбки, вялыедвижения рук, точно стянутых железом у предплечья,-- и зажглась в его сердцесмертельная скорбь, подобная той, какую испытал перед этим Христос.Вытянувшись в сотню громко звенящих, рыдающих струн, он быстро рванулся кИисусу и нежно поцеловал его холодную щеку. Так тихо, так нежно, с такоймучительной любовью и тоской, что, будь Иисус цветком на тоненькомстебельке, он не колыхнул бы его этим поцелуем и жемчужной росы не сронил быс чистых лепестков.-- Иуда,-- сказал Иисус и молнией своего взора осветил ту чудовищнуюгруду насторожившихся теней, что была душой Искариота,-- но в бездоннуюглубину ее не мог проникнуть.-- Иуда! Целованием ли предаешь сыначеловеческого?И видел, как дрогнул и пришел в движение весь этот чудовищный хаос.Безмолвным и строгим, как смерть в своем гордом величии, стоял Иуда изКариота, а внутри его все стенало, гремело и выло тысячью буйных и огненныхголосов:"Да! Целованием любви предаем мы тебя. Целованием любви предаем мы тебяна поругание, на истязания, на смерть! Голосом любви скликаем мы палачей изтемных нор и ставим крест -- и высоко над теменем земли мы поднимаем накресте любовью распятую любовь".Так стоял Иуда, безмолвный и холодный, как смерть, а крику души егоотвечали крики и шум, поднявшиеся вокруг Иисуса. С грубой нерешительностьювооруженной силы, с неловкостью смутно понимаемой цели уже хватали его заруки солдаты и тащили куда-то, свою нерешительность принимая засопротивление, свой страх -- за насмешку над ними и издевательство. Каккучка испуганных ягнят, теснились ученики, ничему не препятствуя, но всеммешая -- и даже самим себе, и только немногие решались ходить и действоватьотдельно от других. Толкаемый со всех сторон, Петр Симонов с трудом, точнопотеряв все свои силы, извлек из ножен меч и слабо, косым ударом опустил егона голову одного из служителей,-- но никакого вреда не причинил. Изаметивший это Иисус приказал ему бросить ненужный меч, и, слабо звякнув,упало под ноги железо, столь видимо лишенное своей колющей и убивающей силы,что никому не пришло в голову поднять его. Так и валялось оно под ногами, имного дней спустя нашли его на том же месте играющие дети и сделали егосвоей забавой.Солдаты распихивали учеников, а те вновь собирались и тупо лезли подноги, и это продолжалось до тех пор, пока не овладела солдатамипрезрительная ярость. Вот один из них, насупив брови, двинулся к кричащемуИоанну, другой грубо столкнул с своего плеча руку Фомы, в чем-то убеждавшегоего, и к самым прямым и прозрачным глазам его поднес огромный кулак,-- ипобежал Иоанн, и побежали Фома и Иаков, и все ученики, сколько ни было ихздесь, оставив Иисуса, бежали. Теряя плащи, ушибаясь о деревья, натыкаясь накамни и падая, они бежали в горы, гонимые страхом, и в тишине лунной ночизвонко гудела земля под топотом многочисленных ног. Кто-то неизвестный,по-видимому только что вставший с постели, ибо был покрыт он только однимодеялом, возбужденно сновал в толпе воинов и служителей. Но, когда егохотели задержать и схватили за одеяло, он испуганно вскрикнул и бросилсябежать, как и другие, оставив свою одежду в руках солдат. Так совершенноголый бежал он отчаянными скачками, и нагое тело его странно мелькало подлуною.Когда Иисуса увели, вышел из-за деревьев притаившийся Петр и вотдалении последовал за учителем. И, увидя впереди себя другого человека,шедшего молча, подумал, что это Иоанн, и тихо окликнул его:-- Иоанн, это ты?-- А, это ты, Петр? -- ответил тот, остановившись, и по голосу Петрпризнал в нем предателя.-- Почему же ты, Петр, не убежал вместе с другими?Петр остановился и с отвращением произнес:-- Отойди от меня, сатана!Иуда засмеялся и, не обращая более внимания на Петра, пошел дальше,туда, где дымно сверкали факелы и лязг оружия смешивался с отчетливым звукомшагов. Двинулся осторожно за ним и Петр, и так почти одновременно вошли ониво двор первосвященника и вмешались в толпу служителей, гревшихся у костров.Хмуро грел над огнем свои костлявые руки Иуда и слышал, как где-то позадинего громко заговорил Петр:-- Нет, я не знаю его.Но там, очевидно, настаивали на том, что он из учеников Иисуса, потомучто еще громче Петр повторил:-- Да нет же, я не понимаю, что вы говорите! Не оглядываясь и нехотяулыбаясь. Иуда мотнул утвердительно головой и пробормотал:-- Так, так, Петр! Никому не уступай своего места возле Иисуса!И не видел он, как ушел со двора перепуганный Петр, чтобы непоказываться более. И с этого вечера до самой смерти Иисуса не видел Иудавблизи его ни одного из учеников, и среди всей этой толпы были только онидвое, неразлучные до самой смерти, дико связанные общностью страданий,--тот, кого предали на поругание и муки, и тот, кто его предал. Из одногокубка страданий, как братья, пили они оба, преданный и предатель, и огненнаявлага одинаково опаляла чистые и нечистые уста.Пристально глядя на огонь костра, наполнявший глаза ощущением жара,протягивая к огню длинные шевелящиеся руки, весь бесформенный в путанице руки ног, дрожащих теней и света. Искариот бормотал жалобно и хрипло:-- Как холодно! Боже мой, как холодно! Так, вероятно, когда уезжаютночью рыбаки, оставив на берегу тлеющий костер, из темной глубины морявылезает нечто, подползает к огню, смотрит на него пристально и дико,тянется к нему всеми членами своими и бормочет жалобно и хрипло:-- Как холодно! Боже мой, как холодно!Вдруг за своей спиной Иуда услышал взрыв громких голосов, крики и смехсолдат, полные знакомой, сонно жадной злобы, и хлесткие, короткие удары поживому телу. Обернулся, пронизанный мгновенной болью всего тела, всехкостей,-- это били Иисуса.Так вот оно!Видел, как солдаты увели Иисуса к себе в караульню. Ночь проходила,гасли костры и покрывались пеплом, а из караульни все еще неслись глухиекрики, смех и ругательства. Это били Иисуса. Точно заблудившись. Искариотпроворно бегал по обезлюдевшему двору, останавливался с разбегу, поднималголову и снова бежал, удивленно натыкаясь на костры, на стены. Потомприлипал к стене караульни и, вытягиваясь, присасывался к окну, к щелямдверей и жадно разглядывал, что делается там. Видел тесную, душную комнату,грязную, как все караульни в мире, с заплеванным полом и такимизамасленными, запятнанными стенами, точно по ним ходили или валялись. Ивидел человека, которого били. Его били по лицу, по голове, перебрасывали,как мягкий тюк, с одного конца на другой, и так как он не кричал и несопротивлялся, то минутами, после напряженного смотрения, действительноначинало казаться, что это не живой человек, а какая-то мягкая кукла, безкостей и крови. И выгибалась она странно, как кукла, и когда при паденииударялась головой о камни пола, то не было впечатления удара твердым отвердое, а все то же мягкое, безболезненное. И когда долго смотреть, тостановилось похоже на какую-то бесконечную, странную игру -- иногда дополного почти обмана. После одного сильного толчка человек, или кукла,опустился плавным движением на колени к сидящему солдату, тот, в своюочередь, оттолкнул, и оно, перевернувшись, село к следующему, и так еще иеще. Поднялся сильный хохот, и Иуда также улыбнулся -- точно чья-то сильнаярука железными пальцами разодрала ему рот. Это был обманут рот Иуды.Ночь тянулась, и костры еще тлели. Иуда отвалился от стены и медленноприбрел к одному из костров, раскопал уголь, поправил его, и хотя холодатеперь не чувствовал, протянул над огнем слегка дрожащие руки. И забормоталтоскливо:-- Ах, больно, очень больно, сыночек мой, сыночек, сыночек. Больно,очень больно-Потом опять пошел к окну, желтеющему тусклым огнем в прорезечерной решетки, и снова стал смотреть, как бьют Иисуса. Один раз передсамыми глазами Иуды промелькнуло его смуглое, теперь обезображенное лицо вчаще спутавшихся волос. Вот чья-то рука впилась в эти волосы, повалилачеловека и, равномерно переворачивая голову с одной стороны на другую, сталалицом его вытирать заплеванный пол. Под самым окном спал солдат, открыв ротс белыми блестящими зубами, вот чья-то широкая спина с толстой, голой шеейзагородила окно, и больше ничего уже не видно. И вдруг стало тихо.Что это? Почему они молчат? Вдруг они догадались?Мгновенно вся голова Иуды, во всех частях своих, наполняется гулом,криком, ревом тысяч взбесившихся мыслей. Они догадались? Они поняли, что это-- самый лучший человек? -- это так просто, так ясно. Что там теперь? Стоятперед ним на коленях и плачут тихо, целуя его ноги. Вот выходит он сюда, аза ним ползут покорно те -- выходит сюда, к Иуде, выходит победителем,мужем, властелином правды, богом...-- Кто обманывает Иуду? Кто прав?Но нет. Опять крик и шум. Бьют опять. Не поняли, не догадались и бьютеще сильнее, еще больнее бьют. А костры в догорают, покрываясь пеплом, и дымнад ними так же прозрачно синь, как и воздух, и небо так же светло, как илуна. Это наступает день.-- Что такое день? -- спрашивает Иуда.Вот все загорелось, засверкало, помолодело, и дым наверху уже не синий,а розовый. Это восходит солнце.-- Что такое солнце? -- спрашивает Иуда.VIIIНа Иуду показывали пальцами, и некоторые презрительно, другие сненавистью и страхом говорили:-- Смотрите: это Иуда Предатель!Это уже начиналась позорная слава его, на которую обрек он себя вовеки.Тысячи лет пройдут, народы сменятся народами, а в воздухе все еще будутзвучать слова, произносимые с презрением и страхом добрыми и злыми:-- Иуда Предатель... Иуда Предатель!Но он равнодушно слушал то, что говорили про него, поглощенный чувствомвсепобеждающего жгучего любопытства. С самого утра, когда вывели изкараульни избитого Иисуса, Иуда ходил за ним и как-то странно не ощущал нитоски, ни боли, ни радости -- одно только непобедимое желание все видеть ивсе слышать. Хотя не спал всю ночь, но тело свое чувствовал легким, когдаего не пропускали вперед, теснили, он расталкивал народ толчками и проворновылезал на первое место, и ни минуты не оставался в покое его живой ибыстрый глаз. При допросе Иисуса Каиафой, чтобы не пропустить ни одногослова, он оттопыривал рукою ухо и утвердительно мотал головою, бормоча:-- Так! Так! Ты слышишь, Иисус!Но свободным он не был -- как муха, привязанная на нитку: жужжа летаетона туда и сюда, но ни на одну минуту не оставляет ее послушная и упорнаянитка. Какие-то каменные мысли лежали в затылке у Иуды, и к ним он былпривязан крепко, он не знал как будто, что это за мысли, не хотел ихтрогать, но чувствовал их постоянно. И минутами они вдруг надвигались нанего, наседали, начинали давить всею своею невообразимой тяжестью -- точносвод каменной пещеры медленно и страшно опускался на его голову. Тогда онхватался рукою за сердце, старался шевелиться весь, как озябший, и спешилперевести глаза на новое место, еще на новое место. Когда Иисуса выводили отКаиафы, он совсем близко встретил его утомленный взор и, как-то не отдаваяотчета, несколько раз дружелюбно кивнул головою.-- Я здесь, сынок, здесь! -- пробормотал он торопливо и со злобойтолкнул в спину какого-то ротозея, стоявшего ему на дороге. Теперь огромной,крикливой толпою все двигались к Пилату, на последний допрос и суд, и с темже невыносимым любопытством Иуда быстро и жадно разглядывал лица всеприбывавшего народа. Многие были совершенно незнакомы, их никогда не виделИуда, но встречались и те, которые кричали Иисусу: "Осанна!" -- и с каждымшагом количество их как будто возрастало."Так, так! -- быстро подумал Иуда, и голова его закружилась, как упьяного.-- Все кончено. Вот сейчас закричат они: это наш, это Иисус, что выделаете? И все поймут и..."Но верующие шли молча. Одни притворно улыбались, делая вид, что все этоне касается их, другие что-то сдержанно говорили, но в гуле движения, вгромких и исступленных криках врагов Иисуса бесследно тонули их тихиеголоса. И опять стало легко. Вдруг Иуда заметил невдалеке осторожнопробиравшегося Фому и, что-то быстро придумав, хотел к нему подойти. Привиде предателя Фома испугался и хотел скрыться, но в узенькой, грязнойуличке, между двух стен, Иуда нагнал его.-- Фома! Да погоди же!Фома остановился и, протягивая вперед обе руки, торжественно произнес:-- Отойди от меня, сатана. Искариот нетерпеливо махнул рукою.-- Какой ты глупый, Фома, я думал, что ты умнее других. Сатана! Сатана!Ведь это надо доказать. Опустив руки, Фома удивленно спросил:-- Но разве не ты предал учителя? Я сам видел, как ты привел воинов иуказал им на Иисуса. Если это не предательство, то что же тогдапредательство?-- Другое, другое,-- торопливо сказал Иуда.-- Слушай, вас здесь много.Нужно, чтобы вы все собрались вместе и громко потребовали: отдайте Иисуса,он наш. Вам не откажут, не посмеют. Они сами поймут...-- Что ты! Что ты,-- решительно отмахнулся руками Фома,-- разве ты невидел, сколько здесь вооруженных солдат и служителей храма. И потом суда ещене было, и мы не должны препятствовать суду. Разве он не поймет, что Иисусневинен, и не повелит немедля освободить его.-- Ты тоже так думаешь? -- задумчиво спросил Иуда.-- Фома, Фома, ноесли это правда? Что же тогда? Кто прав? Кто обманул Иуду?-- Мы сегодня говорили всю ночь и решили: не может суд осудитьневинного. Если же он осудит...-- Ну! -- торопил Искариот.-- ...то это не суд. И им же придется худо, когда надо будет дать ответперед настоящим Судиею.-- Перед настоящим! Есть еще настоящий! -- засмеялся Иуда.-- И все наши прокляли тебя, но так как ты говоришь, что не тыпредатель, то, я думаю, тебя следовало бы судить...Недослушав, Иуда круто повернул и быстро устремился вниз по уличке,вслед за удаляющейся толпой. Но вскоре замедлил шаги и пошел неторопливо,подумав, что когда идет много народу, то всегда идут они медленно, и одинокоидущий непременно нагонит их.Когда Пилат вывел Иисуса из своего дворца и поставил его перед народом.Иуда, прижатый к колонне тяжелыми спинами солдат, яростно ворочающийголовою, чтобы рассмотреть что-нибудь между двух блистающих шлемов, вдругясно почувствовал, что теперь все кончено. Под солнцем, высоко над головамитолпы, он увидел Иисуса, окровавленного, бледного, в терновом венце,остриями своими вонзавшемся в лоб, у края возвышения стоял он, видимый весьс головы до маленьких загорелых ног, и так спокойно ждал, был так ясен всвоей непорочности и чистоте, что только слепой, который не видит самогосолнца, не увидел бы этого, только безумец не понял бы. И молчал народ --так тихо было, что слышал Иуда, как дышит стоящий впереди солдат и прикаждом дыхании где-то поскрипывает ремень на его теле."Так. Все кончено. Сейчас они поймут",-- подумал Иуда, и вдруг что-тостранное, похожее на ослепительную радость падения с бесконечно высокой горыв голубую сияющую бездну, остановило его сердце.Презрительно оттянув губы вниз, к круглому бритому подбородку, Пилатбросает в толпу сухие, короткие слова -- так кости бросают в стаю голодныхсобак, думая обмануть их жажду свежей крови и живого трепещущего мяса:-- Вы привели ко мне человека этого, как развращающего народ, и вот япри вас исследовал и не нашел человека этого виновным ни в чем том, в чем выобвиняете его...Иуда закрыл глаза. Ждет. И весь народ закричал, завопил, завыл натысячу звериных и человеческих голосов:-- Смерть ему! Распни его! Распни его!И вот, точно глумясь над самим собою, точно в одном миге желая испытатьвсю беспредельность падения, безумия и позора, тот же народ кричит, вопит,требует тысячью звериных и человеческих голосов:-- Варраву отпусти нам! Его распни! Распни!Но ведь еще римлянин не сказал своего решающего слова: по его бритомунадменному лицу пробегают судороги отвращения и гнева. Он понимает, онпонял! Вот он говорит тихо служителям своим, но голос его не слышен в реветолпы. Что он говорит? Велит им взять мечи и ударить на этих безумцев?-- Принесите воды.Воды? Какой воды? Зачем?Вот он моет руки -- зачем-то моет свои белые, чистые, украшенныеперстнями руки -- и злобно кричит, поднимая их, удивленно молчащему народу:-- Неповинен я в крови праведника этого. Смотрите вы!Еще скатывается с пальцев вода на мраморные плиты, когда что-то мягкораспластывается у ног Пилата, и горячие, острые губы целуют его бессильносопротивляющуюся руку -- присасываются к ней, как щупальца, тянут кровь,почти кусают. С отвращением и страхом он взглядывает вниз -- видит большоеизвивающееся тело, дико двоящееся лицо и два огромные глаза, так страннонепохожие друг на друга, как будто не одно существо, а множество ихцепляется за его ноги и руки. И слышит ядовитый шепот, прерывистый, горячий:-- Ты мудрый!.. Ты благородный!.. Ты мудрый, мудрый!.. И такой поистинесатанинскою радостью пылает это дикое лицо, что с криком ногою отталкиваетего Пилат, и Иуда падает навзничь. И, лежа на каменных плитах, похожий наопрокинутого дьявола, он все еще тянется рукою к уходящему Пилату и кричит,как страстно влюбленный:-- Ты мудрый! Ты мудрый! Ты благородный!Затем проворно поднимается и бежит, провожаемый хохотом солдат. Ведьеще не все кончено. Когда они увидят крест, когда они увидят гвозди, онимогут понять, и тогда... Что тогда? Видит мельком оторопелого бледного Фомуи зачем-то, успокоительно кивнув ему головою, нагоняет Иисуса, ведомого наказнь. Идти тяжело, мелкие камни скатываются под ногами, и вдруг Иудачувствует, что он устал. Весь уходит в заботу о том, чтобы лучше ставитьногу, тускло смотрит по сторонам и видит плачущую Марию Магдалину, видитмножество плачущих женщин -- распущенные волосы, красные глаза, искривленныеуста,-- всю безмерную печаль нежной женской души, отданной на поругание.Оживляется внезапно и, улучив мгновение, подбегает к Иисусу:-- Я с тобою,-- шепчет он торопливо.Солдаты отгоняют его ударами бичей, и, извиваясь, чтобы ускользнуть отударов, показывая солдатам оскаленные зубы, он поясняет торопливо:-- Я с тобою. Туда. Ты понимаешь, туда!Вытирает с лица кровь и грозит кулаком солдату, который оборачивается,смеясь, и показывает на него другим. Ищет зачем-то Фому -- но ни его, ниодного из учеников нет в толпе провожающих. Снова чувствует усталость итяжело передвигает ноги, внимательно разглядывая острые, белые,рассыпающиеся камешки....Когда был поднят молот, чтобы пригвоздить к дереву левую рукуИисуса, Иуда закрыл глаза и целую вечность не дышал, не видел, не жил, атолько слушал. Но вот со скрежетом ударилось железо о железо, и раз за разомтупые, короткие, низкие удары,-- слышно, как входит острый гвоздь в мягкоедерево, раздвигая частицы его...Одна рука. Еще не поздно.Другая рука. Еще не поздно.Нога, другая нога -- неужели все кончено? Нерешительно раскрывает глазаи видит, как поднимается, качаясь, крест и устанавливается в яме. Видит,как, напряженно содрогаясь, вытягиваются мучительно руки Иисуса, расширяютраны -- и внезапно уходит под ребра опавший живот. Тянутся, тянутся руки,становятся тонкие, белеют, вывертываются в плечах, и раны под гвоздямикраснеют, ползут -- вот оборвутся они сейчас... Нет, остановилось. Всеостановилось. Только ходят ребра, поднимаемые коротким, глубоким дыханием.На самом темени земли вздымается крест -- и на нем распятый Иисус.Осуществился ужас и мечты Искариота,-- он поднимается с колен, на которыхстоял зачем-то, и холодно оглядывается кругом. Так смотрит суровыйпобедитель, который уже решил в сердце своем предать все разрушению и смертии в последний раз обводит взором чужой и богатый город, еще живой и шумный,но уже призрачный под холодною рукою смерти. И вдруг так же ясно, какужасную победу свою, видит Искариот ее зловещую шаткость. А вдруг онипоймут? Еще не поздно. Иисус еще жив. Вон смотрит он зовущими, тоскующимиглазами...Что может удержать от разрыва тоненькую пленку, застилающую глазалюдей,'такую тоненькую, что ее как будто нет совсем? Вдруг -- они поймут?Вдруг всею своею грозною массой мужчин, женщин и детей они двинутся вперед,молча, без крика, сотрут солдат, зальют их по уши своею кровью, вырвут изземли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко над теменем землиподнимут свободного Иисуса! Осанна! Осанна!Осанна? Нет, лучше Иуда ляжет на землю. Нет, лучше, лежа на земле иляская зубами, как собака, он будет высматривать и ждать, пока не поднимутсявсе те. Но что случилось с временем? То почти останавливается оно, так чтохочется пихать его руками, бить ногами, кнутом, как ленивого осла,-- тобезумно мчится оно с какой-то горы и захватывает дыхание, и руки напрасноищут опоры. Вон плачет Мария Магдалина. Вон плачет мать Иисуса. Пустьплачут. Разве значат сейчас что-нибудь ее слезы, слезы всех матерей, всехженщин в мире!-- Что такое слезы? -- спрашивает Иуда и бешено толкает неподвижноевремя, бьет его кулаками, проклинает, как раба. Оно чужое и оттого такнепослушно. О, если бы оно принадлежало Иуде,-- но оно принадлежит всем этимплачущим, смеющимся, болтающим, как на базаре, оно принадлежит солнцу, онопринадлежит кресту и сердцу Иисуса, умирающему так медленно.Какое подлое сердце у Иуды! Он держит его рукою, а оно кричит "Осанна!"так громко, что вот услышат все. Он прижимает его к земле, а оно кричит:"Осанна, осанна!" -- как болтун, который на улице разбрасывает святыетайны... Молчи! Молчи!Вдруг громкий, оборванный плач, глухие крики, поспешное движение ккресту. Что это? Поняли?Нет, умирает Иисус. И это может быть? Да, Иисус умирает. Бледные рукинеподвижны, но по лицу, по груди и ногам пробегают короткие судороги. И этоможет быть? Да, умирает. Дыхание реже. Остановилось... Нет, еще вздох, ещена земле Иисус. И еще? Нет... Нет... Нет... Иисус умер.Свершилось. Осанна! Осанна!Осуществился ужас и мечты. Кто вырвет теперь победу из рук Искариота?Свершилось. Пусть все народы, какие есть на земле, стекутся к Голгофе ивозопиют миллионами своих глоток: "Осанна, Осанна!" -- и моря крови и слезпрольют к подножию ее -- они найдут только позорный крест и мертвого Иисуса.Спокойно и холодно Искариот оглядывает умершего, останавливается на мигвзором на щеке, которую еще только вчера поцеловал он прощальным поцелуем, имедленно отходит. Теперь все время принадлежит ему, и идет он неторопливо,теперь вся земля принадлежит ему, и ступает он твердо, как повелитель, какцарь, как тот, кто беспредельно и радостно в этом мире одинок. Замечает матьИисуса и говорит ей сурово:-- Ты плачешь, мать? Плачь, плачь, и долго еще будут плакать с тобоювсе матери земли. Дотоле, пока не придем мы вместе с Иисусом и не разрушимсмерть.Что он -- безумен или издевается, этот предатель? Но он серьезен, илицо его строго, и в безумной торопливости не бегают его глаза, как прежде.Вот останавливается он и с холодным вниманием осматривает новую, маленькуюземлю. Маленькая она стала, и всю ее он чувствует под своими ногами, смотритна маленькие горы, тихо краснеющие в последних лучах солнца, и горычувствует под своими ногами,смотрит на небо, широко открывшее свой синий рот, смотрит накругленькое солнце, безуспешно старающееся обжечь и ослепить,-- и небо исолнце чувствует под своими ногами. Беспредельно и радостно одинокий, онгордо ощутил бессилие всех сил, действующих в мире, и все их бросил впропасть.И дальше идет он спокойными и властными шагами. И не идет время ниспереди, ни сзади, покорное, вместе с ним движется оно всею своей незримоюгромадой.Свершилось.IXСтарым обманщиком, покашливая, льстиво улыбаясь, кланяясь бесконечно,явился перед синедрионом Иуда из Кариота -- Предатель. Это было на другойдень после убийства Иисуса, около полудня. Тут были все они, его судьи иубийцы: и престарелый Анна со своими сыновьями, тучными и отвратительнымиподобиями отца, и снедаемый честолюбием Каиафа, зять его, и все другие членысинедриона, укравшие имена свои у памяти людской -- богатые и знатныесаддукеи, гордые силою своею и знанием закона. Молча встретили ониПредателя, и надменные лица их остались неподвижны: как будто не вошлоничего. И даже самый маленький из них и ничтожный, на которого другие необращали внимания, поднимал кверху свое птичье лицо и смотрел так, будто невошло ничего. Иуда кланялся, кланялся, кланялся, а они смотрели и молчали:как будто не человек вошел, а только вползло нечистое насекомое, которого невидно. Но не такой был человек Иуда из Кариота, чтобы смутиться: онимолчали, а он себе кланялся и думал, что если и до вечера придется, то и довечера он будет кланяться. Наконец нетерпеливый Каиафа спросил:-- Что надо тебе?Иуда еще раз поклонился и громко сказал:-- Это я, Иуда из Кариота, тот, что предал вам Иисуса Назарея.-- Так что же? Ты получил свое. Ступай! -- приказал Анна, но Иуда какбудто не слыхал приказания и продолжал кланяться. И, взглянув на него,Каиафа спросил Анну:-- Сколько ему дали?-- Тридцать серебреников.Каиафа усмехнулся, усмехнулся и сам седой Анна, и по всем надменнымлицам скользнула веселая улыбка, а тот, у которого было птичье лицо, дажезасмеялся. И, заметно бледнея, быстро подхватил Иуда:-- Так, так. Конечно, очень мало, но разве Иуда недоволен, разве Иудакричит, что его ограбили? Он доволен. Разве не святому делу он послужил?Святому. Разве не самые мудрые люди слушают теперь Иуду и думают: он наш,Иуда из Кариота, он наш брат, наш друг. Иуда из Кариота, Предатель? РазвеАнне не хочется стать на колени и поцеловать у Иуды руку? Но только Иуда недаст, он трус, он боится, что его укусят.Каиафа сказал:-- Выгони этого пса. Что он лает?-- Ступай отсюда. Нам нет времени слушать твою болтовню,-- равнодушносказал Анна.Иуда выпрямился и закрыл глаза. То притворство, которое так легко носилон всю свою жизнь, вдруг стало невыносимым бременем, и одним движениемресниц он сбросил его. И когда снова взглянул на Анну, то был взор егопрост, и прям, и страшен в своей голой правдивости. Но и на это не обратиливнимания.-- Ты хочешь, чтобы тебя выгнали палками? -- крикнул Каиафа.Задыхаясь под тяжестью страшных слов, которые он поднимал все выше ивыше, чтобы бросить их оттуда на головы судей, Иуда хрипло спросил:-- А вы знаете... вы знаете... кто был он -- тот, которого вчера выосудили и распяли?-- Знаем. Ступай!Одним словом он прорвет сейчас ту тонкую пленку, что застилает ихглаза,-- и вся земля дрогнет под тяжестью беспощадной истины! У них быладуша -- они лишатся ее,у них была жизнь -- они потеряют жизнь, у них был свет перед очами --вечная тьма и ужас покроют их. Осанна! Осанна!И вот они, эти страшные слова, раздирающие горло:-- Он не был обманщик. Он был невинен и чист. Вы слышите? Иуда обманулвас. Он предал вам невинного. Ждет. И слышит равнодушный, старческий голосАнны:-- И это все, что ты хотел сказать?-- Кажется, вы не поняли меня,-- говорит Иуда с достоинством,бледнея.-- Иуда обманул вас. Он был невинен. Вы убили невинного.Тот, у которого птичье лицо, улыбается, но Анна равнодушен, Аннаскучен, Анна зевает. И зевает вслед за ним Каиафа и говорит утомленно:-- Что же мне говорили об уме Иуды из Кариота? Это просто дурак, оченьскучный дурак.-- Что! -- кричит Иуда, весь наливаясь темным бешенством.-- А кто вы,умные! Иуда обманул вас -- вы слышите! Не его он предал, а вас, мудрых, вас,сильных, предал он позорной смерти, которая не кончится вовеки. ТридцатьСеребреников! Так, так. Но ведь это цена вашей крови, грязной, как те помои,что выливают женщины за ворота домов своих. Ах, Анна, старый, седой, глупыйАнна, наглотавшийся закона,-- зачем ты не дал одним серебреником, однимоболом больше! Ведь в этой цене пойдешь ты вовеки!-- Вон! -- закричал побагровевший Каиафа. Но Анна остановил егодвижением руки и все так же равнодушно спросил Иуду:-- Теперь все?-- Ведь если я пойду в пустыню и крикну зверям: звери, вы слышали, восколько оценили люди своего Иисуса, что сделают звери? Они вылезут излоговищ, они завоют от гнева, они забудут свой страх перед человеком и всепридут сюда, чтобы сожрать вас! Если я скажу морю: море, ты знаешь, восколько люди оценили своего Иисуса? Если я скажу горам: горы, вы знаете, восколько люди оценили Иисуса? И море и горы оставят свои места, определенныеизвека, и придут сюда, и упадут на головы ваши!-- Не хочет ли Иуда стать пророком? Он говорит так громко! --насмешливо заметил тот, у которого было птичье лицо, и заискивающе взглянулна Каиафу.-- Сегодня я видел бледное солнце. Оно смотрело с ужасом на землю иговорило: где же человек? Сегодня я видел скорпиона. Он сидел на камне исмеялся и говорил:где же человек? Я подошел близко и в глаза ему посмотрел. И он смеялсяи говорил: где же человек, скажите мне, я не вижу! Или ослеп Иуда, бедныйИуда из Кариота!И Искариот громко заплакал. Был он в эти минуты похож на безумного, иКаиафа, отвернувшись, презрительно махнул рукою. Анна же подумал немного исказал:-- Я вижу, Иуда, что ты действительно получил мало, и это волнует тебя.Вот еще деньги, возьми и отдай своим детям.Он бросил что-то, звякнувшее резко. И еще не замолк этот звук, какдругой, похожий, странно продолжал его: это Иуда горстью бросал серебреникии оболы в лица первосвященника и судей, возвращая плату за Иисуса. Косымдождем криво летели монеты, попадая в лица, на стол, раскатываясь по полу.Некоторые из судей закрывались руками, ладонями наружу, другие, вскочив смест, кричали и бранились. Иуда, стараясь попасть в Анну, бросил последнююмонету, за которою долго шарила в мешке его дрожащая рука, плюнул гневно ивышел.-- Так, так! -- бормотал он, быстро проходя по уличкам и пугая детей.--Ты, кажется, плакал. Иуда? Разве действительно прав Каиафа, говоря, что глупИуда из Кариота? Кто плачет в день великой мести, тот недостоин ее -- знаешьли ты это. Иуда? Не давай глазам твоим обманывать тебя, не давай сердцутвоему лгать, не заливай огня слезами, Иуда из Кариота!Ученики Иисуса сидели в грустном молчании и прислушивались к тому, чтоделается снаружи дома. Еще была опасность, что месть врагов Иисуса неограничится им одним, и все ждали вторжения стражи и, быть может, новыхказней. Возле Иоанна, которому, как любимому ученику Иисуса, была особеннотяжела смерть его, сидели Мария Магдалина и Матфей и вполголоса утешали его.Мария, у которой лицо распухло от слез, тихо гладила рукою его пышныеволнистые волосы, Матфей же наставительно говорил словами Соломона:-- Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателягорода.В это мгновение, громко хлопнув дверью, вошел Иуда Искариот. Всеиспуганно вскочили и вначале даже не поняли, кто это, а когда разгляделиненавистное лицо и рыжую бугроватую голову, то подняли крик. Петр же поднялобе руки и закричал:-- Уходи отсюда! Предатель! Уходи, иначе я убью тебя! Но всмотрелисьлучше в лицо и глаза Предателя и смолкли, испуганно шепча:-- Оставьте! Оставьте его! В него вселился сатана. Выждав тишину, Иудагромко воскликнул:-- Радуйтесь, глаза Иуды из Кариота! Холодных убийц вы видели сейчас --и вот уже трусливые предатели пред вами! Где Иисус? Я вас спрашиваю: гдеИисус?Было что-то властное в хриплом голосе Искариота, и покорно ответилФома:-- Ты же сам знаешь. Иуда, что учителя нашего вчера вечером распяли.-- Как же вы позволили это? Где же была ваша любовь? Ты, любимыйученик, ты -- камень, где были вы, когда на дереве распинали вашего друга?-- Что же могли мы сделать, посуди сам,-- развел руками Фома.-- Ты это спрашиваешь, Фома? Так, так! -- склонил голову набок Иуда изКариота и вдруг гневно обрушился: -- Кто любит, тот не спрашивает, чтоделать! Он идет и делает все. Он плачет, он кусается, он душит врага и костиломает у него! Кто любит! Когда твой сын утопает, разве ты идешь в город испрашиваешь прохожих: "Что мне делать? мой сын утопает!" -- а не бросаешьсясам в воду и не тонешь рядом с сыном. Кто любит!Петр хмуро ответил на неистовую речь Иуды:-- Я обнажил меч, но он сам сказал -- не надо.-- Не надо? И ты послушался? -- засмеялся Искариот.-- Петр, Петр, развеможно его слушать! Разве понимает он что-нибудь в людях, в борьбе!-- Кто не повинуется ему, тот идет в геенну огненную.-- Отчего же ты не пошел? Отчего ты не пошел, Петр? Геенна огненная --что такое геенна? Ну и пусть бы ты пошел -- зачем тебе душа, если ты несмеешь бросить ее в огонь, когда захочешь!-- Молчи! -- крикнул Иоанн, поднимаясь.-- Он сам хотел этой жертвы. Ижертва его прекрасна!-- Разве есть прекрасная жертва, что ты говоришь, любимый ученик? Гдежертва, там и палач, и предатели там! Жертва -- это страдания для одного ипозор для всех. Предатели, предатели, что сделали вы с землею? Теперьсмотрят на нее сверху и снизу и хохочут и кричат: посмотрите на эту землю,на ней распяли Иисуса! И плюют на нее -- как я! Иуда гневно плюнул на землю.-- Он весь грех людей взял на себя. Его жертва прекрасна! -- настаивалИоанн.-- Нет, вы на себя взяли весь грех. Любимый ученик! Разве не от тебяначнется род предателей, порода малодушных и лжецов? Слепцы, что сделали выс землею? Вы погубить ее захотели, вы скоро будете целовать крест, накотором вы распяли Иисуса! Так, так -- целовать крест обещает вам Иуда!-- Иуда, не оскорбляй! -- прорычал Петр, багровея.-- Как могли бы мыубить всех врагов его? Их так много!-- И ты, Петр! -- с гневом воскликнул Иоанн.-- Разве ты не видишь, чтов него вселился сатана? Отойди от нас, искуситель. Ты полон лжи! Учитель невелел убивать.-- Но разве он запретил вам и умирать? Почему же вы живы, когда онмертв? Почему ваши ноги ходят, ваш язык болтает дрянное, ваши глаза моргают,когда он мертв, недвижим, безгласен? Как смеют быть красными твои щеки,Иоанн, когда его бледны? Как смеешь ты кричать, Петр, когда он молчит? Чтоделать, спрашиваете вы Иуду? И отвечает вам Иуда, прекрасный, смелый Иуда изКариота:умереть. Вы должны были пасть на дороге, за мечи, за руки хвататьсолдат. Утопить их в море своей крови -- умереть, умереть! Пусть бы сам Отецего закричал от ужаса, когда все вы вошли бы туда!Иуда замолчал, подняв руку, и вдруг заметил на столе остатки трапезы. Ис странным изумлением, любопытно, как будто первый раз в жизни увидел пищу,оглядел ее и медленно спросил:-- Что это? Вы ели? Быть может, вы спали также?-- Я спал,-- кротко опустив голову, ответил Петр, уже чувствуя в Иудекого-то, кто может приказывать,-- Спал и ел.Фома решительно и твердо сказал:-- Это все неверно. Иуда. Подумай: если бы все умерли, то кто бырассказал об Иисусе? Кто бы понес людям его учение, если бы умерли все: иПетр, и Иоанн, и я?-- А что такое сама правда в устах предателей? Разве не ложьюстановится она? Фома, Фома, разве ты не понимаешь, что только сторож тытеперь у гроба мертвой правды. Засыпает сторож, и приходит вор, и уноситправду с собою,-- скажи, где правда? Будь же ты проклят, Фома! Бесплоден инищ ты будешь вовеки, и вы с ним, проклятые!-- Будь сам проклят, сатана! -- крикнул Иоанн, и повторили его возгласИаков, и Матфей, и все другие ученики. Только Петр молчал.-- Я иду к нему! -- сказал Иуда, простирая вверх властную руку.-- Ктоза Искариотом к Иисусу?-- Я! Я с тобою! -- крикнул Петр, вставая. Но Иоанн и другие с ужасомостановили его, говоря:-- Безумный! Ты забыл, что он предал учителя в руки врагов!Петр ударил себя кулаком в грудь и горько заплакал:-- Куда же мне идти? Господи! Куда же мне идти!Иуда давно уже, во время своих одиноких прогулок, наметил то место, гдеон убьет себя после смерти Иисуса. Это было на горе, высоко над Иерусалимом,и стояло там только одно дерево, кривое, измученное ветром, рвущим его совсех сторон, полузасохшее. Одну из своих обломанных кривых ветвей онопротянуло к Иерусалиму, как бы благословляя его или чем-то угрожая, и ееизбрал Иуда для того, чтобы сделать на ней петлю. Но идти до дерева былодалеко и трудно, и очень устал Иуда из Кариота. Все те же маленькие острыекамешки рассыпались у него под ногами и точно тянули его назад, а гора былавысока, обвеяна ветром, угрюма и зла. И уже несколько раз присаживался Иудаотдохнуть, и дышал тяжело, а сзади, сквозь расселины камней, холодом дышалав его спину гора.-- Ты еще, проклятая! -- говорил Иуда презрительно и дышал тяжело,покачивая тяжелой головою, в которой все мысли теперь окаменели. Потом вдругподнимал ее, широко раскрывал застывшие глаза и гневно бормотал:-- Нет, они слишком плохи для Иуды. Ты слышишь, Иисус? Теперь ты мнеповеришь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потоммы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернемся на землю. Хорошо?Опять качал каменеющей головою и опять широко раскрывал глаза, бормоча:-- Но, может быть, ты и там будешь сердиться на Иуду из Кариота? И неповеришь? И в ад меня пошлешь? Ну что же! Я пойду в ад! И на огне твоего адая буду ковать железо и разрушу твое небо. Хорошо? Тогда ты поверишь мне?Тогда пойдешь со мною назад на землю, Иисус?Наконец добрался Иуда до вершины и до кривого дерева, и тут стал мучитьего ветер. Но когда Иуда выбранил его, то начал петь мягко и тихо,-- улеталкуда-то ветер и прощался.-- Хорошо, хорошо! А они собаки! -- ответил ему Иуда, делая петлю. Итак как веревка могла обмануть его и оборваться, то повесил он ее надобрывом,-- если оборвется, то все равно на камнях найдет он смерть. И передтем как оттолкнуться ногою от края и повиснуть, Иуда из Кариота еще раззаботливо предупредил Иисуса:-- Так встреть же меня ласково, я очень устал, Иисус.И прыгнул. Веревка натянулась, но выдержала: шея Иуды стала тоненькая,а руки и ноги сложились и обвисли, как мокрые. Умер. Так в два дня, один задругим, оставили землю Иисус Назарей и Иуда из Кариота, Предатель.Всю ночь, как какой-то чудовищный плод, качался Иуда над Иерусалимом, иветер поворачивал его то к городу лицом, то к пустыне -- точно и городу ипустыне хотел он показать Иуду. Но, куда бы ни поворачивалось обезображенноесмертью лицо, красные глаза, налитые кровью и теперь одинаковые, как братья,неотступно смотрели в небо. А наутро кто-то зоркий увидел над городомвисящего Иуду и закричал в испуге. Пришли люди, и сняли его, и, узнав, ктоэто, бросили его в глухой овраг, куда бросали дохлых лошадей, кошек и другуюпадаль.И в тот вечер уже все верующие узнали о страшной смерти Предателя, а надругой день узнал о ней весь Иерусалим. Узнала о ней каменистая Иудея, изеленая Галилея узнала о ней, и до одного моря и до другого, которое ещедальше, долетела весть о смерти Предателя. Ни быстрее, ни тише, но вместе свременем шла она, и как нет конца у времени, так не будет конца рассказам опредательстве Иуды и страшной смерти его. И все -- добрые и злые --одинаково предадут проклятию позорную память его, и у всех народов, какиебыли, какие есть, останется он одиноким в жестокой участи своей -- Иуда изКариота, Предатель.24 февраля 1907 г. Капри
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
 
Delphi
сообщение 27.8.2006, 21:18
Сообщение #3





Группа: Пользователи
Сообщений: 1
Регистрация: 25.7.2006
Вставить ник
Цитата
Пользователь №: 355



Репутация:   0  



Мдааа 500кб текста это жесткото...автор выкладывай лучше ссылку на файл. А сюда краткую рецензию. ЗЫ: читать не стал - очень много.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
 
Иэм
сообщение 28.8.2006, 8:49
Сообщение #4


jana
***

Группа: Демиурги
Сообщений: 1757
Регистрация: 3.7.2006
Вставить ник
Цитата
Из: страна этого мертвеца действительно широка
Пользователь №: 313



Репутация:   177  



понимаешь, находящимся во внутренней городской сети, несколько накладно выходить во внешнюю. А тот, кому не накладно - и сам не дурак, найдет. И я не автор.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
 

Быстрый ответОтветить в данную темуНачать новую тему
2 чел. читают эту тему (гостей: 2, скрытых пользователей: 0)
Пользователей: 0

 

RSS Текстовая версия Сейчас: 28.3.2024, 17:28
 
 
              IPB Skins Team, стиль Retro