1943, скажем, год. Германия, лагерь уничтожения. Измождённые узники стоят в длинной очереди в газовую камеру. Зондеркоманда везёт на тележках очередную порцию трупов в направлении крематория, откуда валит жирный чёрный дым.
Посреди длинной очереди стоит доходяга. Когда-то, очень давно, его звали Иосиф Берлянт, он был преуспевающим адвокатом, имел дом на Фридрихштрассе, счёт в банке и очаровательную супругу. Теперь он - заключённый номер 11453, имеет 38 килограммов живого веса и опухоль на груди: недавно его отобрали в спецотряд, где над узниками проводили опыты. Ему вкалывали какую-то жидкость, потом на этом месте образовалась опухоль. Её лечили, но лекарство не помогло. Зато в спецотряде кормили. А в шахте не кормили почти совсем. Теперь, после шахты, он уже ни на что не годен.
Заключённый номер 11453 знает, что к полудню его умертвят - но ему это почти безразлично. Ему только обидно умирать голодным: сегодня утром у него украли пайку соседи по бараку. Что ж, может быть, хоть они доживут... До чего? Евреев в Германии никто не спасёт, даже Бог.
Наконец, наступает его очередь. Его вместе с ещё двумя десятками доходяг впихивают в маленькое помещение и плотно закрывают дверь с пятью слоями порыжевшей резины. Лампочка на потолке выключается: то, что сейчас произойдёт, не нуждается в освещении... Ругань на немецком, шипение подаваемого газа, кошачьи когти, скребущие горло, короткий спазм...
Тут перед глазами заключённого номер 11453 вспыхивает неземное сияние и в воздухе зависает Ангел - упитанный, с тройным подбородком, начищенными до блеска крыльями и дорогими швейцарскими часами на левой руке. В губах у него "гавана".
- Ты пришёл меня спасти? - тихо шепчет Иосиф. В сердце его загорается безумная, сумасшедшая надежда: Бог услышал его, Бог послал ему своего вестника, и сейчас он волшебным образом будет перенесён туда, где его самого и его народ не будут убивать.
- С чего бы это мне тебя спасать, Йося? - ухмыляется ангел толстыми губами, не выпуская изо рта сигару. - Я пришёл провести с тобой профилактическую беседу.
- Я сейчас умру, - пытается объясниться заключённый номер 11453.
- Это верно, - замечает ангел, удобно устраиваясь в воздухе. - А всё почему?
- Фашисты... - шепчет Иосиф, чувствуя, что воздух в лёгких кончается.
- Ответ неправильный, - ухмыляется ангел. - Ты пытаешься переложить свою вину на других. Кстати, "фашисты" - очень грубое слово. Они называют себя "национал-социалистами". И надо признать, они отличные ребята. Они очень уверенно и в то же время дальновидно развивают экономику Германии. А вот то, что вы, евреи, не сумели динамично и эффективно приспособиться к новой ситуации - это уж ваши проблемы.
- Они меня схватили и отправили сюда... - пытается сказать Иосиф, чувствуя, как ядовитое облако заполняет его лёгкие.
- Я так понимаю, ты пытаешься переложить свою вину на других? - строго замечает ангел. - Запомни: проблемы человек организует себе сам, и каждый - сам себе злобный Буратино. Что мешало тебе, скажем, вовремя эмигрировать? Или стать достаточно полезным новой власти? Или хотя бы исполнять законы, не прятать в доме нежелательную литературу и кричать "Хайль" так громко, как это требуется от лояльного гражданина Тысячелетнего Рейха? Что, кричал? Значит, плохо кричал, неубедительно. А обвинять кого-то в проблемах, и в своей собственной лени - это удел лузера. Ты лузер, Йося, ты просто неудачник. Кстати, ты очень хреново работал в шахте. Отлынивал от заданий, недостаточно быстро исполнял приказания господина капо. А надо было быть эффективнее - крутиться там, вертеться. Работать больше. Работа делает свободным. Арбайт махт фрай.
- Я их ненавижу... - с губ Иосифа срывается стон.
- Опять мы чем-о недовольны? Что, надоело выёбыватся и культурным притворятся? Так и скажи - что я, мол, все, кого умнее себя считаю, удачливее, лучше устроеным - ненавижу. А ты прямо-таки исходишь ненавистью к Гитлеру, к нацистам, даже к господину капо, который, признаться, бил тебя куда меньше, чем ты заслуживал... Вместо того, чтобы осознать простую вещь: эти люди умнее, удачливее, трудолюбивее тебя. Поэтому они ходят в красивой чёрной форме и кушают три раза в день, а ты подыхаешь от газа. О, да ты сблевал? Какая мерзость! Лишняя работа зондеркоманде - между прочим, твоим же товарищам...
Внезапно у ангела внутри зазвенел телефон. Тот вытащил какой-то небольшой тёмный предмет и приложил к уху.
- Да, Господи? Что, Господи? Это ошибка, Господи! Проклятый Габриэль, он опять всё напутал... Господи, я не знал... Да, Господи. Сейчас всё сделаю, Господи.
- Я должен принести тебе официальные извинения, - не без сожаления в голосе сказал ангел корчащемуся на полу человеку. - Оказывается, я был послан не в Германию 1943-го, а в Россию 1996-го. Что касается тебя, то, пожалуйста, забудь обо всём, что я тут наговорил. Ты - почтенная и солидная жертва бесчеловечной нацистской политики, за которую мировое сообщество этих извергов непременно покарает. Спасти я тебя не могу, но твоим именем будет названа... названо... ладно, что-нибудь придумаем. А твои личные вещи будут экспонироваться в Музее Холокоста - это большая честь, между прочим. Чёрт, да ты, кажется, меня не слушаешь? Ладно, хрен с тобой, у меня есть работа...
* * *
1996, скажем, год. Россия, лагерь уничтожения подмосковный городок с остановленным заводом. Измождённые рабочие стоят в длинной очереди перед проходной. Зарплату, разумеется, не платят уже полгода, но они на что-то надеются. Холодно. Из разбитых окон валит густой белый пар.
Посреди неболошой комнатки стоит доходяга и мастерит петлю из тросика. Когда-то, очень давно, его звали Василием Анатольевичем Смирновым, он был главным инженером. Завод был оборонным, здесь делали Изделия Номер Такой-то, и от одного упоминания этого номера у американцев тряслись колени. Он имел дачу в Талалихино, деньги на сберкнижке и очаровательную супругу. Теперь он бомж: квартиру отобрали бандиты, дача сгорела, деньги на сберкнижке сгорели тоже - ещё тогда, при Гайдаре. Смысл жизни кончился примерно тогда же: Эрефия не нуждалась в Изделиях. Чертежи забрали американцы, готовые Изделия распилили и продали китайцам по цене лома. Завод пытались перепрофилировать под выпуск фаллоимитаторов, но примитивные технологии не позволили развернуть производство в нужном объёме.
Какое-то время он жил на заводе - крутые вывозили станки и цветмет, но его не трогали. Последним его приютом стала камера высоких давлений - за дверью с пятью слоями порыжевшей резины можно было как-то отсидеться. Теперь отключили коммуникации и отопление.
Смирнов знает, что самоубийство грех - но ему это почти безразлично. Ему только обидно умирать трезвым: остаток палёной водки украл кто-то из приятелей. Что ж, может быть, хоть они доживут... До чего? Русских в Эрефии никто не спасёт, даже Бог.
Тросик захлёстывается за крюк в потолке. Дырявое железное ведро под ноги. Ничего, сойдёт.
Перед глазами русского инженера вспыхивает неземное сияние и в воздухе зависает Ангел - упитанный, с тройным подбородком, начищенными до блеска крыльями и дорогими швейцарскими часами на левой руке. В губах у него "гавана".
- Ты пришёл мне помочь? - тихо шепчет Василий Анатольевич. В сердце его загорается безумная, сумасшедшая надежда: Бог услышал его, Бог послал ему своего вестника, и сейчас он поможет ему - и сейчас он волшебным образом будет перенесён туда, где его самого и его народ не будут заставлять умирать.
- С чего бы это мне тебе помогать, Вася? - ухмыляется ангел толстыми губами, не выпуская изо рта сигару. - Я пришёл провести с тобой профилактическую беседу.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Вот интересный комментарий к этому рассказу.
Гражданин Крылов написал на днях занятный рассказик. Не сказать, чтобы идея была такой уж нетривиальной, но написано приятно и по делу.
Разумеется таких, кто посчитал написанное крамолой, ересью и святотатством, нашлось - и нашлось немало.
Разумеется в попытках обосновать эти обвинения их разум заметался в поисках разницы между евреем в лагере смерти 44-го года и советским человеком в намыленной хозяйственным мылом петле 96-го. Впрочем, для натренированного либерального глаза это проблемы не составило; он зорко выхватывал из картины исторического момента такие существенные факторы как пулеметные вышки, колючая проволока и отсутствие свободы выбора.
А ведь ни о какой свободе выбора применительно к народу говорить нельзя. Со точки зрения субъекта управления народ ничем не должен отличаться от ребенка. О котором надо заботиться, оберегать от опасностей. Прислушиваться, конечно, к его мнению, но отказывать ему в исполнении желаний вредных, подталкивать к желаниям полезным. Потому что конечная цель - не какая-то абстрактная свобода выбора, а вполне конкретный результат в виде взрослого здорового человека.
Представьте, что некто подошел к четырехлетнему ребенку и предложил ему отравленную конфету. Ребенок неуклюже лег на землю и посинел лицом, а отравитель оправдывается тем, что он его ножом не резал, из пистолета не стрелял и даже конфету не силой в глотку заталкивал, а ребенок ее сам взял. Есть ли хоть какая-то разница между ним и тем, кто на самом деле зарежет ребенка ножом?
Если народ начинает массово спиваться, вешаться, отказываться от детей, воровать и грабить на улицах, то это преступная ошибка тех, кто управляет. Все равно, как если бы родители ребенка равнодушно смотрели на то, как он курит в шесть лет и кошек мучает. А если при всем этом в телеэкране непрекращающийся алкогольный угар, бандитские фильмы и довольный Леня Голубцов, то аналогией этого будет уже рассмотренный нами отравитель.
Обман народа, а также умолчание и предоставление ему свободы выбора в условиях неполной информации совершенно ничем не отличается от обмана ребенка.
Ошибка же в мышлении либералов происходит из довольно старой идеологической химеры под названием гуманизм. Гуманизм в моем понимании характерен подменой заботы о человечестве заботой о человеке. Впрочем, это слишком широкая тема для этого поста. Как-нибудь напишу и об этом.
30.11.2005, 4:35
