jana
Группа: Демиурги
Сообщений: 1757
Регистрация: 3.7.2006
Вставить ник
Цитата
Из: страна этого мертвеца действительно широка
Пользователь №: 313
Репутация: 177
|
I
Самая родная, нам близкая, очаровывающая душу и все же далекая, все еще не ясная для нас песня -- песня Гоголя. И самый страшный, за сердце хватающий смех, звучащий, будто смех с погоста, и все же тревожащий нас, будто и мы мертвецы, -- смех мертвеца, смех Гоголя! "Затянутая вдали песня, пропадающий далече колокольный звон... горизонт без конца... Русь, Русь!" (Мертвые души) и тут же, строкой выше -- в /"полях неоглядных" "солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью "такой-то артиллерийской батареи" /(Мертвые души). Два зрения, две мысли; но и два творческих желания; и вот одно: /"Облечь ее в месячную чудную ночь и ее серебряное сияние, и в теплое роскошное дыхание юга. Облить ее сверкающим потоком солнечных ярких лучей, и да исполнится она нестерпимого блеска" /(Размышление "pro domo sua"^1 по поводу ненаписанной драмы). А другое желание заключалось в том, чтобы "дернуть" эдак многотомную историю Малороссии без всяких данных на это. /"Глаза... с пением вторгавшиеся в душу" /(Вий). Всадник, /"отдающийся" /(вместо отражающийся) в водах (Страшная месть). "Полночное сиянье... /дымилось /по земле" (Вий). "Рубины уст... /прикипали... /к сердцу" (Вий). /"Блистательная /песня соловья" (Майская ночь). "Волосы, будто /светло-серый туман" /(Страшная месть). "Дева светится сквозь воду, /как будто бы сквозь стеклянную рубашку" /(Страшная месть). /"Из глаз вытягиваются клещи" /(Страшная месть). /"Девушки... в белых, как убранный ландышами луг, рубашках" /и с телами, /"сваянными из облаков", /так что тела просвечивали месяцем (Майская ночь). Быть может, чрез миг /ландышевая /белизна их рубашек станет /стеклянной /водой, проструится ручьем, а ручей изойдет дымом или оборвется над камнем пылью у Гоголя, как валится у него серой пылью вода (Страшная месть), чтобы потом засеребриться, как /волчья шерсть /(Страшная месть), или под веслами сверкнуть, /"как из-под огнива, огнем" /(Страшная месть). Что за образы? Из каких невозможностей они созданы? Все перемешано в них: цвета, ароматы, звуки. Где есть смелее сравнения, где художественная правда невероятней? Бедные символисты: еще доселе упрекает их критика за /"голубые звуки": /но найдите мне у Верлёна, Рембо, Бодлера образы, которые были бы столь невероятны по своей смелости, как у Гоголя. Нет, вы не найдете их: а между тем Гоголя читают и не видят, не видят доселе, что нет в словаре у нас слова, чтобы назвать Гоголя; нет у нас способов измерить все возможности, им исчерпанные: мы еще не знаем, что такое Гоголь; и хотя не видим мы его подлинного, все же творчество Гоголя, хотя и суженное нашей убогой восприимчивостью, ближе нам всех писателей русских XIX столетия. Что за слог! Глаза у него с пением вторгаются в душу, а то вытягиваются клещами, волосы развеваются в бледно-серый туман, вода -- в серую пыль; а то вода становится стеклянной рубашкой, отороченной волчьей шерстью -- сиянием. На каждой странице, почти в каждой фразе перехождение границ того, что есть какой-то новый мир, вырастающий из души в /"океанах благоуханий" /(Майская ночь), в /"потопах радости и света" /(Вий), в /"вихре веселья" /(Вий). Из этих вихрей, потопов и океанов, когда деревья; шепчут свою /"пьяную молвь" /(Пропавшая грамота), когда в экстазе человек./ /Как и птица, летит... /"и казалось... вылетит из мира" ) /(Страшная месть), рождались песни Гоголя; тогда хотелось ему песню свою /"облечь... в месячную чудную ночь... и облить ее сверкающим потоком солнечных ярких лучей, и/ /да исполнится она нестерпимого блеска." /(из "Набросков" Гоголя). И Гоголь начинал свое мироздание: в глубине души его -- рождалось новое пространство, какого не знаем мы; в потопах блаженства, в вихрях чувств извергалась лава творчества, застывая "высоковерхими" горами, зацветая лесами, лугами, сверкая прудами: и те горы -- не горы: "не задорное ли море выбежало из берегов, вскинуло вихрем безобразные волны, и они, окаменев, остались неподвижными в воздухе" (Страшная месть). /"Те леса /-- /не леса... волосы, поросшие на косматой голове деда" /(Страшная месть); /"те луга /-- /не луга... зеленый пояс /-- /перепоясавший небо" /(Страшная месть); и пруд тот--не пруд: /"как бессильный старец, держал он в холодных объятиях своих далекое темное небо, осыпая ледяными поцелуями огненные звезды"... /(Майская ночь). Вот какова земля Гоголя, где леса -- борода деда, где луга -- пояс, перерезавший небо, где горы -- застывшие волны, а пруд -- старец бессильный, обнимающий небо. А небо?.. В "Страшной мести" у Гоголя оно (небо) наполняет комнату колдуна, когда колдун вызывает Катеринину душу; само небо исходит из колдуна, как магический ток... Так вот какое небо у Гоголя: колдовское небо; и на этом-то небе возникает у него земля -- колдовская земля: оттого-то лес оказывается головой деда, и даже из печной трубы /"делается ректор"; /таковы же у Гоголя и дети этой земли -- страшные дети земли: это или колдун, или Вий, или панночка, тела их сквозные; сваянные из облаков; даже свиньи на этой странной земле, по меткому наблюдению Эллиса, -- /"поводят очами"; /та земля -- не земля: то облачная гряда, пронизанная лунным сиянием; замечтайся -- и мечта превратит тебе облачное очертанье по воле твоей и в русалку, и в черта, и в град новый -- и ты найдешь здесь сходство хоть с Петербургом. Нестерпимого блеска песнь Гоголя; и свет этой песни создал ему новую, лучшую землю, где мечта -- не мечта, а новая жизнь. Песнь его -- /сиянье, "как сквозное покрывало, ложилось легко" /(Вий) на землю, по которой ходил Гоголь; /"дамасскою дорогой и белою, как снег, кисеею" /(Страшная месть) закутал Гоголь от нас, от себя подлинную землю; и складки этой кисеи рождали будто из облак /сваянные, /преображенные тела летающих /панночек. /Действительность в первый период творчества является у Гоголя часто под романтической вуалью из месячных лучей; потому что действительность у него подобна той даме, которой наружность выносима только под вуалью; но вот срывает Гоголь вуаль со своей дамы -- посмотрите, во что превращает действительность Гоголь: "Погонщик скотины испустил такой смех, как будто бы два быка один против друтого зарычали разом" (Вий). "Голова у Ивана Ивановича похожа на редьку хвостом вниз; голова Ивана Никифоровича -- на редьку хвостом вверх"... "У Ивана Ивановича... глаза табачного цвета, и рот... несколько похож на букву ижицу; у Ивана Никифоровича... нос в виде спелой сливы"... "Вот у нашего заседателя вся нижняя часть лица баранья, так сказать... А ведь от незначительного обстоятельства: когда покойница рожала, подойди к окну баран, и нелегкая подстреки его заблеять" (Тяжба). Вот так действительность! После сваянных из облачного блеска тел выползают у него бараньи хари, мычащие на нас, как два быка, выползают редьки с хвостами вверх и вниз, с табачного цвета глазами и начинают не ходить, а шмыгать, семенить -- бочком-бочком; и всего ужасней то, что Гоголь заставляет их изъясняться деликатным манером; эти /"редьки" /подмигивают табачного цвета глазками, пересыпают речь словечками "изволите ли видеть", и докладывает нам о них Гоголь не просто, а со странной, отчаянной какой-то веселостью; у заседателя нижняя часть лица не баранья, а /"так сказать" /баранья -- /"так сказать", /от незначительного обстоятельства: оттого, что в момент появления на свет заседателя баран подошел к окну: ужасное "так сказать". Здесь Гоголя называют реалистом, -- но, помилуйте, где же тут реальность: перед нами не человечество, а дочеловечество; здесь землю населяют не люди, а редьки; во всяком случае, этот мир, на судьбы которого влияет баран, подошедший к окну, пропавшая черная кошка (Старосветские помещики) или /"гусак" /-- не мир людей, а мир зверей. А все эти семенящие, шныряющие и шаркающие Перепенки^2 , Голопупенки, Довгочхуны и Шпоньки -- не люди, а редьки. Таких людей нет; но в довершение ужаса Гоголь заставляет это /зверье /или /репье /(не знаю, как назвать) танцевать мазурку, одолжаться табаком и даже, более того, -- испытывать мистические экстазы, как испытывает у него экстаз одна из редек -- Шпонька, глядя на вечереющий луч; и даже более того: амфибии и рептилии у него покупают человеческие души. Но под какими же небесами протекает жизнь этих существ? /"Если бы... в поле не стало так же темно, как под овчинным тулупом", /-- замечает Гоголь в одном месте. /"Темно и глухо" /(в ночи), /как в винном погребе" /(Пропавшая грамота). Гоголь умел растворять небо восторгом души и даже за небом провидел что-то, потому что герои его собирались разбежаться и вылететь из мира; но Гоголь знал и другое небо -- как бараний тулуп и как крышка винного погреба. И вот едва снимает он с мира кисею своих грез, и вы оказываетесь уже не в облаках, а здесь, на земле, как это /"здесь" /земли превращается в /нечто /под бараньим тулупом, а вы -- в клопа или блоху или (еще того хуже) -- в редьку, сохраняемую на погребе. И уже другая у Гоголя начинается сказка, обратная первой. Людей -- не знал Гоголь. Знал он великанов и карликов; и землю Гоголь не знал тоже -- знал он /"сваянный" /из месячного блеска туман или черный погреб. А когда погреб соединял он с кипящей месячной пеной туч, или когда редьку соединял он с существами, летающими по воздуху, -- у него получалось странное какое-то подобие земли и людей; та земля -- не земля: земля вдруг начинает убегать из-под ног; или она оказывается гробом, в котором задыхаемся мы, мертвецы; и те люди -- не люди: пляшет казак -- глядишь -- изо рта побежал клык; уплетает галушки баба -- глядишь: вылетела в трубу; идет по Невскому чиновник -- смотрит: ему навстречу идет собственный его нос. И как для Гоголя знаменательно, что позднейшая критика превратила Чичикова -- этого самого реального из его героев -- не более, не менее, как в черта; где Чичиков -- нет Чичикова: есть "немец" со свиным рылом, да и то в небе: ловит звезды и уже подкрался к месяцу. Гоголь оторвался от того, что мы называем действительностью. Кто-то из-под ног его выдернул землю; осталась в нем память о земле: земля человечества разложилась для него в эфир и навоз; а существа, населяющие землю, превратились в бестелесные души, ищущие себе новые тела: их тела -- не тела: облачный туман, пронизанный месяцем; или они стали человекообразными /редьками, /вырастающими в навозе. И все лучшие человеческие чувства (как-то: любовь, милосердие, радость) отошли для него в эфир... Характерно, что мы не знаем, кого из женщин любил Гоголь, да и любил ли? Когда он описывает женщину -- то или виденье она, или холодная статуя с персями, /"матовыми, как фарфор, не покрытый глазурью", /или похотливая баба, семенящая ночью к бурсаку. Неужели женщины нет, а есть только /баба /или русалка с /фарфоровыми персями, /сваянная из облаков? Когда он учит о человеческих чувствах -- он резонирует, и даже более того: столоначальнику советует помнить, что он -- как бы чиновник небесного стола, а в николаевской России провидит он как бы /"град новый, спускающийся с неба на землю"/^3 . Радуется ли Гоголь? нет, темнеет с годами лицо Гоголя; и умирает Гоголь со страху. Невыразимые, нежные чувства его: уже не любовь в любовных его грезах -- какой-то мировой экстаз, но экстаз невоплотимый; зато обычные чувства людей для него -- чувства подмигивающих друг другу шпонек и редек. И обычная жизнь -- сумасшедший дом. "Мне опротивела пьеса ("Ревизор"), -- пишет Гоголь одному литератору, -- я хотел бы убежать теперь"^4 ... "Спасите меня! Дайте мне тройку, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик... взвейтесь, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего"... ("Записки сумасшедшего"). Не должен ли Гоголь в этом мире своих редек и блистающих на солнце тыкв с восседающим среди оных /Довгочхуном /воскликнуть вместе со своим сумасшедшим: "Далее, далее -- чтобы не было видно ничего?"
II
Я не знаю, кто Гоголь: реалист, символист, романтик или классик. Да, он видел все пылинки на бекеше Ивана Ивановича столь отчетливо, что превратил самого Ивана Ивановича в пыльную бекешу: не увидел он только в Иване Ивановиче человеческого лица; да, видел он подлинные стремленья, чувства людские, столь ясно глубокие разглядел несказанные корни этих чувств, что чувства стали уже чувствами /не человеков, /а каких-то еще не воплощенных существ; летающая ведьма и грязная баба; Шпонька, описанный как овощ, и Шпонька, испытывающий экстаз, -- несоединимы; далекое прошлое человечества (зверье) и далекое будущее (ангельство) видел Гоголь в настоящем. Но настоящее разложилось в Гоголе. Он -- еще не святой, уже не человек. Провидец будущего и прошлого зарисовал настоящее, но вложил в него какую-то нам неведомую душу. И настоящее стало прообразом чего-то... Но чего? Говорят, реалист Гоголь -- да. Говорят, символист он -- да. У Гоголя леса -- не леса; горы -- не горы; у него русалки с облачными телами; как романтик, влекся он к чертям и ведьмам и, как Гофман и По, в повседневность вносил грезу. Если угодно, Гоголь -- романтик; но вот сравнивали же эпос Гоголя с Гомером^5 ? Гоголь -- гений, к которому вовсе не подойдешь со школьным определением; я имею склонность к символизму; следственно, мне легче видеть черты символизма Гоголя; романтик увидит в нем романтика; реалист-- реалиста. Но подходим мы не к школе -- к душе Гоголя; а страдания, муки, восторги этой души на таких вершинах человеческого (или уже сверхчеловеческого) пути, что кощунственно вершины эти мерить нашим аршином; и аршином ли измерять высоту заоблачных высот и трясину бездонных болот? Гоголь -- трясина и вершина, грязь и снег; но Гоголь уже не земля. С землей у Гоголя счеты; земля совершила над ним свою /страшную месть. /Обычные для нас чувства -- не чувства Гоголя: любовь -- не любовь; веселье -- и очень не веселье; смех -- какой там смех: просто рев над бекешей Ивана Ивановича, и притом такой рев, как будто /"два быка, поставленные друг против друга, замычали разом". /Смех Гоголя переходит в трагический рев, и какая-то ночь наваливается на нас из этого рева: /"И заревет на него в тот день как рев разъяренного моря; и взглянет он на землю, /-- /и вот тьма и горе, и свет померк в облаках", /-- говорит Исайя (V, 30). Гоголь подошел к странному какому-то рубежу жизни, за которым послышался ему рев; и этот рев превратил Гоголь в смех; но смех Гоголя -- колдовской; взглянет на землю Гоголь, рассмеется -- /"и вот тьма и горе", /хотя солнце сияет, /"ряды фруктовых деревьев, потопленных багрянцем вишен и яхонтовым морем слив, покрытых свинцовым матом". /Так прибирает поверхность земли Гоголь сказочным великолепием в своих реалистических рассказах (как, например, в "Старосветских помещиках"). Но за этим великолепием, как за неким ковром золотым, накинутым над бездной ужаса, /"бездна", /по слову пророка Аввакума, для Гоголя /"дала голос свой, высоко подняла руки свои" /(Аввакум. III, 10). И вот вслед за описанием мертвой жизни Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, -- описанием, в котором, казалось бы, нет ничего таинственного, описанием, в котором все ясно как днем, где жизнь их озарена великолепием идиллии, как залит их сад /багрянцем вишен и яхонтовым морем слив, /-- даже за этим великолепием золотого полудня посещает Гоголя /бездна /страха, как и Пульхерию Ивановну посещает /бездна /в образе /черной кошки. /И тут же, обрывая идиллию, Гоголь нам признается: "Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вас по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась с человеком... Я помню, что в детстве я часто его слышал... День обыкновенно в это время был самый ясный и солнечный; ни один лист в саду на дереве не шевелился; тишина была мертвая, даже кузнечик переставал трещать; ни души в саду. Но признаюсь, если бы ночь, самая бешеная и бурная, со всем адом стихии настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался, как этой ужасной тишины среди безоблачного дня" ("Старосветские помещики"). Этот страх полудня, когда земная отчетливость явлений выступает с особенной ясностью, древние называли паническим ужасом; и в Библии отмечен ужас этот: /"Избавь нас от беса полуденна"/^6 ./ /Великий Пан^7 или бес (не знаю кто) из лесных дебрей души подымал на Гоголя лик свой, и, ужаснувшись этого лика, Гоголь изнемогал в полуденной тишине среди яхонтовых слив, дынь, редек и Довгочхунов, и в каждом Довгочхуне виделся Гоголю Басаврюк, и каждый чиновник именно /днем, /а не ночью становится для него /оборотнем./ Но почему же? Дневное приближение /бездны /духа к поверхностям дневного сознания, рев ее /{"и заревет на него в тот день как бы рев разъяренного моря") /в солнечной тишине -- обычное состояние высокопросвещенных мистов. Все мистерии начинались в древности страхом (бездна развертывалась под ногами посвящаемого в мистерии Египта, /бездна /выпускала оборотней с псиными головами пред посвящением в эпопты на больших мистериях Елевзиса), и этот страх переходил в восторг, в состояние, которое являет мир совершенным и которое Достоевский называет "минутой вечной гармонии" -- минутой, в которую испытываешь перерождение души тела, и она разрешается подлинным преображением (Серафим)^8 , подлинным безумием (Ницше) или подлинной смертью (Гоголь). Да: в образах своих, в своем отношении к земле Гоголь уже перешел границы искусства; бродил в садах своей души, да и набрел на такое место, где уже сад не сад, душа не душа; углубляя свою художественную стихию, Гоголь вышел за пределы своей личности, и вместо того чтобы использовать это расширение личности в целях искусства, Гоголь кинулся в бездну своего второго "я" -- вступил на такие пути, куда нельзя вступать без определенного оккультно разработанного пути, без опытного руководителя; вместо того, чтобы соединить эмпирическое "я" свое с "я" мировым, Гоголь разорвал связь между обоими "я", -- и черная бездна легла между ними; одно "я" ужасалось созерцанием шпонек и редек, другое "я" летало в неизмеримости миров -- там, за небесным сводом; между обоими "я" легло мировое пространство и время биллионами верст и биллионами лет. И вот, когда наступал зов души ("вам, без сомнения, случалось слышать голос, называющий вас по имени, который... объясняют тем, что душа стосковалась с человеком") -- когда наступал этот зов, черная бездна пространств и лет, разделявшая оба "я" Гоголя, разрывала перед ним покров явлений -- и он слышал "как бы рев разъяренного моря". "Признаюсь, если бы ночь, самая бешеная и бурная, со всем адом стихий настигла меня среди... леса, я бы не так испугался", -- вздыхает Гоголь; оттого-то метался он безвыходно -- все искал /посвященного в тайны, /чтобы тот спас его... И напал на о. Матвея; что мог сделать о. Матвей^9 ? Он не мог понять Гоголя. Самый кроткий и доброжелательный человек, не глядящий туда, куда глядел Гоголь, мог бы лишь погубить его. Гоголь взлетел на крыльях экстаза, и даже вылетел из мира, как безумная пани его, Катерина, которая /"летела... и казалось... вылетит из мира". /Вылетела -- и сошла с ума, как вылетел Гоголь уже тогда, когда кричал устами своего сумасшедшего: /"Несите меня с этого света. Далее, далее, чтобы не видно было ничего". /Далее -- по слову Исайи: /"И вот /-- /тьма, горе, и свет померк в облаках" /(V, 30). Гоголю следовало бы совершить паломничество к фолиантам Беме, к древним рукописям востока, Гоголю следовало бы понять, прежде, всего, что тому, в /чем он, /есть объяснения; тогда понял бы он, что, быть может, найдутся и люди, которые могут исправить страшный вывих души его; но у Гоголя не было терпения /изучать, /и потому-то искал он руководителя вовсе не там, где следовало; не изучал Гоголь восточной мистической литературы -- не изучал вообще ничего: хотел /"дернуть" /историю Малороссии, этак томов шестнадцать. Между тем Фалес и Платон путешествовали в Египет: в результате учение Платона об идеях и душе -- той душе, которая, стосковавшись с телом, зовет человека (и Гоголь этот зов слышал). Учение Платона -- только внешнее изложение мудрости Тота-Гермеса; оно опирается на мистерии, как опирается на /Йогу /учение некоторых школ Индии об Алайе (душе мира, с которой соединяет свое "я" посвященный)^10 . /Душа /стосковалась по Гоголю; Гоголь стосковался по /душе /своей, но /бездна /легла между ними; и свет для Гоголя померк. Гоголь знал мистерии восторга, и мистерии ужаса -- тоже знал Гоголь. Но мистерии любви не знал. Мистерию эту знали посвященные; и этого не знал Гоголь; не знал, но заглядывал в сокровенное. Восторг его -- дикий восторг: и вдохновений слабость - дикая сладость: и уста -- не улыбаются, а /"усмехаются смехом блаженства". /Пляшет казак -- и вдруг /"изо рта выбежал клык" /(Страшная месть). /"Рубины уст прикипают к самому сердцу" /(не любовь -- вампирство какое-то!). Во всем экстазе, преображающем и Гоголя, и мир ("травы казались дном какого-то светлого... моря" (Вий) -- во всем этом экстазе /"томительное, неприятное и вместе сладкое чувство" /(Вий), или "/пронзающее, томительное сладкое наслаждение" /(Вий) -- словом, /"бесовски сладкое" /(Вий), а не божественно сладкое чувство. И оттого преображенный блеск природы начинает пугать; и /"Днепр" /начинает серебриться, /"как волчья шерсть" /(почему /"волчья"?). /А/ /когда преображается земля, так что изменяются пространства (под Киевом /"засинел Лиман, за Лиманом... Черное море... Видна была земля Галичская"), /почему /"дыбом поднимаются волосы", /а /"бесовски сладкое" /чувство разрешается тем, что конь заворачивает морду и -- чудо! -- смеется? Не мистерией любви разрешается экстаз Гоголя, а дикой пляской; не в любви, а в пляске безумия преображается все: подлинно -- в заколдованном месте Гоголь: "и пошел... вывертывать ногами по всему гладкому месту... сзади кто-то засмеялся. Оглянулся: ни баштану, ни чумаков, ничего... вокруг провалы; под ногами круча без дна; над головой свесилась гора... из-за нее мигает какая-то харя", (Заколдованное место). Душа позвала человека -- восторг, пляска; а в результате: круча без дна да какая-то харя. И только? Так всегда у него: Хома Брут тоже /пошел писать /с панночкой на спине, а потом рев: "Приведите Вия". И Вий, дух земли, которую оклеветал Гоголь, указывает на него: "Вот он"; и превращенные Гоголем в нечистей люди бросаются на Хому-Гоголя и убивают его; это потому, что имел Гоголь видение, Лик, но себя не преобразил для того, чтобы безнаказанно видеть Лик, слушать зов Души любимой, чей голос, по слову Откровения, /"подобен шуму вод многих"; /этот шум стал для. Гоголя /"ревом", /блеск преображения -- /"волчьей шерстью", /а душа -- /"Ведьмой". /Оборотни вместе с Гекатой" не трогали посвящаемых в мистерии, выходя из Елевзинского храма. И они грызли Гоголя, как грызли мертвецы колдуна. /И лик, /виденный Гоголем, не спас Гоголя: этот лик стал для него /"всадником на Карпатах". /От него убегал Гоголь. "В облаке перед ним светилось чье-то чудное лицо. Непрошеное, незваное, явилось оно к нему в гости... И страшного, кажется, в нем мало, а непреодолимый ужас напал на него" (Страшная месть). И в ясный солнечный день Гоголь дрожал, потому что казалось ему, что /"мелькает чья-то длинная тень, а небо ясно, и тучи не пройдет по нем" /(Страшная месть). Это -- тень /чудного лица, /которое, несмотря на то, что оно -- /чудное, /ужасало Гоголя всю жизнь: это потому, что мост любви, преображающий землю, рухнул для Гоголя и между /Ликом Небесным /и им образовалась черная, ревущая бездна, которую занавесил Гоголь смехом, отчего смех превратился в рев, /"как будто два быка, поставленные друг против друга, заревели разом". /Бездны боялся Гоголь, но смутно помнил (не сознанием, конечно), что за /"бездной этой" /(за миллиардами верст и лет) /милый /голос, зовущий его: не пойти на зов не мог Гоголь: пошел -- и упал в бездну: мост любви рухнул для него, а перелететь через бездну не мог Гоголь; он /влетел в нее, вылетев из мира /(как могли влететь в бездну неофиты, проходящие испытания). Гоголя удручает какое-то прошлое, какое-то предательство земли -- грех любви (недаром мы ничего не знаем об увлечениях этой до извращенности страстной натуры). /"Спасите меня!.. И несите с этого света! Далее, чтобы не видно было ничего". /Ничего: ни шпонек, ни земли, ни Лика. "Божественная ночь! Очаровательная ночь!" (Майская ночь). "Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи", -- восхищается Гоголь. И подлинно: многие ли знают такие ночи, когда воды превращаются в сверкающую /"волчью шерсть", /а травы кажутся /"дном... какого-то светлого моря". /И все же чудится нам, что этот восторг и радость эта -- /"к худу"; /и все-таки такие ночи худо кончались для Гоголя. Наконец, Гоголь не захотел уже ни /"дней с зовом", /ни ночей /"с волчьей шерстью"; /закричал: /"Далее! Далее, чтобы не видно было ничего"./ Любит Гоголь Россию, страну свою; как любовник любимую, ее любит Гоголь: /"Русь! Чего ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами?" /(Мертвые души). Какую-то не ведомую никому Россию любит Гоголь: любит Гоголь Россию старинной любовью: она для него -- как для колдуна дочь его, Катерина; над ней колдует Гоголь: /"Что глядишь ты так?.. Неестественной властью осветились мои очи"... /Что за тон, что за ревнивая властность -- Гоголь заклинает Россию; она для него -- образ всю жизнь неведомой ему и все же /его// /любовницы. Не той ли же властью светятся очи Гоголя, какой осветились очи старика отца в "Страшной мести": /"чуден показался ей /(Катерине или России?) с/транный блеск очей"... "Посмотри, как я поглядываю очами", -- /говорит колдун, являясь во сне дочери. /"Посмотри, как я поглядываю на тебя очами", -- /как бы говорит Гоголь, являясь нам во сне русской жизни (русская жизнь -- самый удивительный сон): /"Сны много говорят правды" /(Страшная месть). И какою-то вещей, едва уловимой /во сне правдой /обращается Гоголь к спящей еще доселе земле русской. "Русь!.. Но какая же непостижимая тайная сила влечет к тебе? Какая непостижимая связь таится между нами?.. Неестественной властью осветились мои очи". Непостижимо, неестественно связан с Россией Гоголь, быть может, более всех писателей русских, и не с прошлой вовсе Россией он связан, а с Россией сегодняшнего, и еще более завтрашнего дня. Разве не сон все, что происходит с нами, с землей, нашей родиной; еще недавно странным блеском озарилась страна родная, так что из Москвы стали видны и Лиман, и Черное море, и всадник неведомый. А теперь, даже в солнечный день, когда и туч нет, чья-то мелькает страшная тень: тень ужасной, из глубины души, из глубины земли идущей провокации. Все стало странно и непонятно; и страна наша в смертельной тоске; и здесь, и там идет дикая пляска странного веселья, странного забвенья. И как горы Карпатские, тучи бед нависают над нами: на горах тех -- мститель неведомый. И странный в глубине души поднимается вопль: Русь! Чего ты хочешь от нас? Что зовет и рыдает, и хватает за сердце?.. Не знаем... А что-то зовет и рыдает: и хватает за сердце. Пред завесою будущего мы словно неофиты пред храмом: вот разорвутся завесы храма -- что глянет на нас: Геката и призраки? Или Душа нашей родины, Душа народа, закутанная в саван? Гоголь прежде всех подошел к мистерии этой; и встал пред ним мертвец. Умер Гоголь. А теперь мы стоим пред тем же видением -- видением Смерти. И потому-то видение Гоголя ближе нам всего, что было сказано о нас и о родине нашей. Мы должны помнить, что покрывало Смерти спадет лишь тогда, когда мы души наши очистим для великой мистерии: мистерия эта -- служение родине, не только в формах, но в духе и истине. Тогда спадет с нее саван, явится нам душа наша, родина.
III
Касаясь Гоголя, невозможно не сказать хотя бы двух слов о его слоге. Можно написать многотомное исследование о стиле и слоге гоголевских творений. И как реализм Гоголя слагается из двух сказок о дочеловеческой и сверхчеловеческой земле, так и естественная плавность его слога слагается тоже из двух неестественностей. Она слагается из тончайшей ювелирной работы над словом, и притом такой, что остается совершенно непонятным, как мог Гоголь, нагромождавший чудо технического искусства на чуде, так что ткань его речи -- ряд технических фокусов, -- как мог Гоголь именно при помощи этих фокусов выражать экстаз души живой? Такова одна сторона гоголевской стилистики, перебиваемая подчас грубым (даже не грамматическим) оборотом речи или совершенно грубым, нелепым и даже пошлым приемом. Такие ничего не говорящие эпитеты, как /"чудные", "роскошный", "очаровательный", /пестрят слог Гоголя и сами по себе ничего не выражают; но в соединении с утонченнейшими сравнениями и метафорами придают особое обаяние слогу Гоголя. Как не помнить поразительной повести о капитане Копейкине; но потрудитесь вглядеться, в чем технический фокус этого приема: совершенно банальное изложение злоключений несчастного капитана перебивается буквально через два слова вставкой выражений /"изволите ли видеть", "так сказать" /и т. д. Именно этим грубым приемом достигает Гоголь ослепительной выразительности. Слог Гоголя одновременно и докультурный, и вместе с тем превосходит в своей утонченности не только Уайльда, Рембо, Сологуба и других "декадентов", но и Ницше подчас. Все те приемы, которые характеризуют лучших стилистов нашего времени (именно как стилистов /нашего /времени), налицо у Гоголя. Во-первых, обилие аллитераций в прозе. /"Светлый серп светил" /(Вий). /"Вихрь веселья" /(Вий). /"Усмехнулся смехом" /(Вий) (здесь аллитерация соединяется с усилием глагола /"усмехнуться" /существительным /"смехом"). /"В ее чертах ничего не было /ту/склого, /му/тного, /ум/ершего" (Вий). (Здесь /"ту" "ут" /и одновременно /"му" "ум".) "Как клокотанье кипящей /смолы";(Вий). /"Круглый и крепкий /стан" (Вий), "костяные /Когти" /(Вий). /"Острые /очи не отрывались" (Страшная Месть) и т. д. Во-вторых, изысканность расстановки слов. 1) Разделение существительного от прилагательного вставочными словами; некоторые наивные критики вменяют в вину такому тонкому стилисту, как Сологуб, то, что он пользуется этим якобы модернистическим приемом /("тяжелые /на его грудь положил лапы"). В вот вам наудачу из Гоголя: /"Поглощенные /ночным мраком /луга" /(Вий). /"Блестели /золотые главы /вдали /киевских церквей" (Вий) (вместо: /"вдали блестели"). "Он не утерпел, /уходя, /не взглянуть" /(Вий). "Страшную муку, видно, терпел он" (Страшная месть) (вместо: "Он, видно, терпел страшную муку") и т. д. 2) Сложные эпитеты также употреблял Гоголь в изобилии: /"бело-прозрачное небо", "суто-золотая парча", "длинношейный гусь", "высоковерхие горы"./ 3) Иногда эпитеты эти дерзки до чрезвычайности: /"оглохлые стены", "поперечивающее себе чувство", "ключевой холод" /и т. д. 4) Характерны глаголы Гоголя; в употреблении их мы усматриваем самый откровенный импрессионизм: /"Перси просвечивали" /(Вий), /"Сияние дымилось", "Вопли... едва звенели", "Голос одиноко сыпался", "Слова... всхлипывали", "Валится... вода", "Холод прорезался в казацкие жилы", "Сабли... звукнули", "Запировал пир", "Шумит, гремит конец Киева", "Гора за горой... обковывают землю", "Очи выманивают душу", "Перепел... гремит", "Пламя... выхватилось" /и т. д. 5) Я не говорю уже о сравнениях Гоголя; иногда целыми страницами идет описание того, с чем сравнивается предмет, который иной раз вовсе не описан. Я не стану утруждать внимание примерами. Достаточно привести одну фразу: /"Слышался шум /(какой же шум?)... /будто ветер" /(1-я степень определения шума), но не просто ветер, а /"ветер в тихий час вечера" /(2-я степень определения); этот /"ветер" /-- /"наигрывал", кружась, по водному зеркалу" /(3-я степень определения шума); и не просто /"ветер наигрывал, кружась", /а -- /"нагибая еще ниже в воду серебряные ивы" /(4-я степень определения). С одной стороны -- /"шум", /а с другой стороны -- тончайший анализ /{какой именно /шум). Никто после Гоголя не выбирал таких изысканных сравнений. Характерна для Гоголя трехчленная форма сравнения: "Те луга (1) -- не луга (2); то -- зеленый пояс" (3) и т. д. 6) У Сологуба характерно скопление многих глаголов, существительных, прилагательных; у Гоголя тоже: /"Степь краснеет, синеет, горит цветами" /(Иван Федорович Шпонька). Или: /"Перепелы, дрофы, чайки, кузнечики, тысячи насекомых, и от них свист, жужжание, треск, крик и вдруг стройный хор" /(Там же). /"Пошли писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни, с самоварами, бабами..." /(Мертвые души). /"Городишки... с лавчонками, мучными бочками, калачами... Зеленые, желтые и свежеразрезанные черные полосы"... /(Мертвые души) и т. д. 7) Особенно характерно для Гоголя повторение одного и того же слова, параллелизмы и полупараллелизмы (иногда замаскированные), "В старину /любили /хорошенько поесть, /еще лучше любили попить, /а /еще лучше любили повеселиться" /(Страшная месть). "Пировал до поздней ночи, и /пировал /так, как теперь уже не /пируют" /(Страшная месть). /"Из-за леса чернел земляной вал, из-за вала подымался старый замок" /(здесь параллелизм выдержан до конца). "Под потолком мелькают нетопыри... и тень от них мелькает по стенам" (замаскированный параллелизм). 8) Иногда расстановка слов или параллелизм достигают необычной утонченности: /"Снилось мне, чудо, право, /и так /живо снилось мне" /(Страшная месть). "Блеснул день, но не солнечный: небо хмурилось, и тонкий дождь сеялся на поля, на широкий Днепр. Проснулась пани Катерина, но не радостна; очи заплаканы, и вся она смутна и неспокойна". Здесь двойной параллелизм формы и смысла: параллель в расположении фраз и одновременно параллель между погодой и состоянием души пани Катерины; /"Блеснул день" /-- /"проснулась пани Катерина"; "но не солнечный день" /-- /"но не радостна"; "небо хмурилось" /-- /"очи заплаканы"; "и тонкий дождь сеялся" /-- /"и вся она смутна". /Или: /"Муж мой милый, муж дорогой" /(пропуск местоимения /"мой" /усиливает лиризм фразы) и т. д. 9) Иногда параллелизм у Гоголя только подразумевается: "А из окошка далеко блестят горы и Днепр; за Днепром синеют леса... Но не далеким небом и не синим лесом любуется пан Данило /(фигура нарастания): /глядит он на выдавшийся мыс"... (Страшная месть). 10) Иногда изысканность формы переходит все пределы, и вот тогда-то ударит по нашим нервам Гоголь намеренно банальной риторикой: /"Божественная ночь! Очаровательная ночь". /Но странно: именно эта риторика после тончайших красочных сочетаний, после тончайших изгибов фразы загорается невероятным блеском совершенства, и нам начинает казаться, что нет ничего проще и/ /естественнее прозы Гоголя; но то -- обман. Я не могу перечислить здесь и сотой части всех тех сознательных ухищрений, к которым прибегает стилистика Гоголя. Знаю только одно: в стилистике этой отражается самая утонченная душа XIX столетия. Нечеловеческие муки Гоголя отразились в нечеловеческих образах; а образы эти вызвали в творчестве Гоголя нечеловеческую работу над формой. Быть может, Ницше и Гоголь -- величайшие стилисты всего европейского искусства, если под стилем разуметь не слог только, а отражение в форме жизненного ритма души.
/1909/
|