Вкус к сложности:
Церковь и интеллигенция
...На кого сегодня опираться священнику, если не на интеллигенцию? Допустим, в российской глубинке. Что, работяги к нему пойдут? Да нет – все начнется с учителя, с врача... И ими, может быть, ограничится...
На сегодняшний день социологи отмечают: в 90-х годах XX столетия впервые исчезла корреляция между уровнем образования человека и его отношением к религии. В течение двухсот лет была четкая тенденция: чем выше образование человека, тем более прохладно его отношение к религии. Сегодня этого нет, то есть подтвердилось то, что Бердяев еще в 30-х годах видел в среде русской эмиграции: тезис о Православии как религии неграмотных крестьян – это миф. Сегодня для того, чтобы быть православным, нужно знать больше, чем для того, чтобы быть атеистом. Если в XIX веке Православие было религией крестьянской («крестьянин» происходит от «христианин»), то сегодня оно становится городской религией, даже более того религией мегаполисов.
Зайдите в любой храм в Москве, попробуйте найти там рабочих, – и, к сожалению, вы их почти не увидите. Присмотритесь к лицам той молодежи или людей среднего возраста, которые там стоят (а их число уже сопоставимо с «бабушками») – это преимущественно интеллигенция. В московских храмах либо люди с минимумом образования – традиционные бабушки, либо с максимумом – те, у кого есть вкус к высокой культуре, серьезной мысли, к сложности, а не примитиву, который предлагают всевозможные секты.
В России для нашей проповеди открыта разве что студенческая молодежь. Вообще, Православие сегодня превращается в «секту интеллигентов».
В деревнях – пустые храмы и спивающиеся крестьяне, которым совершенно наплевать, что в этом храме: клуб, танцплощадка или зернохранилище. Сельские приходы оживают только после Троицы – дачники приехали. Несколько лет назад в поселке Нерль Тверской епархии собрали сход, на повестке дня – судьба местного недоразрушенного храма, в котором размещается «дом культуры». Голоса разделились пополам: половина – за храм, половина – за дискотеку. Но за храм были дачники, москвичи, а за дискотеку – аборигены: «А где мы танцевать будем, где мы кино смотреть будем? Вы что?! Если надо кого покрестить или отпеть, то в соседнее село свозим, ладно. А в повседневной жизни нам киношка нужна!»
Сто лет назад Православие было крестьянской религией, а города жили Вольтером, Марксом и Дарвиным. Но сегодня все не так.
И вот пробую я представить себя на месте юного батюшки, который окончил семинарию, и его отправили на село служить, строить или восстанавливать храм. С чего начать? С кем наладить первые связи? Думаю, единственная группа жителей сел или небольших городов, с которой у священника может наладиться контакт, это местная интеллигенция: учителя да врачи.
А значит, надо наложить запрет на воспроизведение церковно-публицистических штампов столетней давности. Один из таких штампов полагает, что слова «положу вражду между семенем твоим и семенем жены» (Быт. 3, 15) относятся к взаимоотношениям Церкви и интеллигенции. Сто лет назад в некоторых изданиях через запятую писалось «жиды, студенты, интеллигенты». Но если мы будем воспроизводить это сегодня, мы обречем себя на очередные сто лет одиночества.
Замечательный педагог и психолог протоиерей Борис Нечипоров однажды сказал, что из всех молодежных групп его города (а служил он в райцентре в Тверской глубинке) есть только одна, с которой есть шанс найти общий язык. Это «боевики» – те ребята, которые серьезно занимаются боевыми искусствами. К пьяному бесполезно обращаться с проповедью. «Боевики» же ради своего спорта держат себя в форме. Все остальные – уже или на игле, или в бутылке.
От своего опыта работы с москвичами я могу только добавить: здесь есть еще и другая группа, с которой можно работать. Карьеристы. Те ребята, которые хотят чего-то добиться в жизни – сделать самих себя, создать семью, построить дом, сделать карьеру. Поэтому они стараются хорошо учиться, поступают в нормальные университеты. Круг их интересов не сводится к тому, как наиболее кайфово провести наступающий вечер. Их головы также относительно трезвы, а значит, с ними еще можно спорить, можно работать.
Но чтобы мы смогли работать хотя бы с ними – в наших семинариях и приходских пересудах надо преодолеть дурацкий стереотип, что, дескать, у нас на приходах бабушки, а для бабушек этой философии не нужно. «Отмазка» ленивых семинаристов – «бабушкам это не нужно» – теперь уже не срабатывает.
Соответственно, надо из нашего церковного обихода убрать стереотип, гласящий: «интеллигент – значит, еретик». Все остальное, необразованное и кичащееся своей необразованной кондовостью и пролетарскостью – еще опаснее.
Да, сто лет назад можно было сказать словами преподобного Амвросия Оптинского: «Где просто, там ангелов со сто». Вокруг был православный мир, православная школа, государство, семья. У каждого под рукой был добротный хлеб – жизнь своего прихода. Захотел большего – поезжай в ближайший монастырь. А богословие было этаким интеллектуальным пирожным, излишним и не связанным с реальной жизнью и ее проблемами.
Но сегодняшний мир ежедневно обращает к христианам тысячи вызовов. И человек, который не воспитан в традиции религиозной мысли, оказывается беззащитен. Он не сможет отличить подлинное от подделки и, даже имея подлинное, не сможет передать его своим детям. Так что сегодня где просто – там ересей со сто. Так и в самой церковной среде, а уж тем более в светской.
Православие становится интересным, привлекательным для тех людей, у которых есть вкус к сложности, вкус к мысли, вкус к самостоятельности, умение плыть против течения. Поэтому давайте перестанем воспроизводить на уровне приходских пересудов и в церковных изданиях все эти привычные хулы из позапрошлого века по поводу интеллигенции, которая Россию продала. Любому, кто от имени Церкви начнет мусолить тезис о том, что от учености и книжности всякие, мол, следуют духовные беды, стоит жестко напомнить, что он цитирует апостольского врага. Именно «Фест громким голосом сказал: безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия» (Деян. 26,24).
«Разум! Разум! И клянут его и хвалят, но и те, кои клянут его, знают, что без разума ничего не поделаешь. И вере тоже без разума нельзя. Разум верный в область веры ничего не пустит такого, что может портить ее тенор – например, суеверия» *.
Только «благочестие на все полезно» (1 Тим 4,8), а вот простота – нет. Она может обернуться хуже воровства. Благодатная простота как цельность души, знающей только Христа и всюду видящей только предмет своей единственной любви, – добра. Искусственная стилизация, игра в упрощение – это разновидность лицедейства и косметики. Это плохо.
В Церкви есть неписанное правило: из сонма наших святых избери себе для подражания того, кто наиболее похож на тебя по обстоятельствам своей жизни. Это означает, что лучше прилагать к себе советы подвижников, живших в недавнее время, а не советы древних. Ведь обстоятельства жизни и культура, в которой жили святые XIX века или новомученики века ХХ, более похожи на те проблемы, которые обступают нас. С другой стороны, выбери святого, наиболее близкого к тебе не только по времени, но и по его служению, по обстоятельствам его жизни. Если ты многодетный семьянин, то тебе полезнее будет ознакомиться с документами из жизни Царской Семьи. А уж если на твоем носу очки, а твоя «карма» помечена университетским дипломом, то лучше ориентиры для себя искать среди святых книжников, а не среди отшельников. Святые книжники Церкви – это ап. Павел и Григорий Богослов, Василий Великий и патриарх цареградский Фотий, митрополиты Филарет (Дроздов) и Серафим (Чичагов)... У них нужно учиться тому, как талант интеллектуальной сложности и светского образования приносить на служение Христу, а не ампутировать его.
Христос пришел для всех. Значит и для образованных людей тоже, а не только для «простецов» (которые, вдобавок, начинают совершенно некстати гордиться своей «простотой»).
Что же касается диалога Церкви и интеллигенции – то его время уже позади. Да и вообще – возможен ли такой диалог? Если человек интеллигентен и честен, при знакомстве с миром Православия он, некоторое время продержавшись на дистанции «диалога», просто войдет в мир Евангелия. Ведь диалог предполагает понимание – а при знакомстве с Православием рано или поздно приходит понимание того, что чего-то тут не понять, если смотришь издалека. «Диалог» можно вести с книжками. А тут все тебе кричит о том, что одних лишь книжек мало. Однажды умный человек это поймет. И прекратит свой диалог с Православием. И станет просто «рабом Божиим». Унизительно? – Но, по-моему, рабство Богу – это большая мера свободы, нежели рабство своим собственным стереотипам и страстям.
Так что вопрос «Церковь и интеллигенция» социологически не верен: в Церкви много интеллигентов; среди интеллигенции немало церковных людей. И потому диалог сегодня ведется не между образованными умниками и «бескнижными» монахами-простецами, а между верующей интеллигенцией и интеллигенцией еще-не-верующей.
Не с интеллигенцией сегодня конфликт у Церкви, а с той частью интеллигенции, которая изменила своему долгу – долгу критической мысли. Сегодня в котелках интеллигенции варится национальное блюдо – каша в голове.
Нынешнее всеверие нельзя считать простительной и милой доверчивостью. Наивными детьми людей можно было назвать 200 – 300 лет назад. Но люди, воспитанные в самой научной цивилизации в истории человечества (т.е. в СССР), воспитанные в преклонении перед разумом и наукой и к тому же воспитанные в недоверчивости как официальной пропагандой, так и диссидентской – эти люди в нашей космической державе летают в астрал, вертят тарелочки, верят в порчу и гороскопы. И это уже национальный позор.
Из нашей жизни уходит такая добродетель, как «дисциплина ума», «дисциплина мысли». А ведь слушая какого-нибудь религиозного проповедника, стоит задуматься – чем же он обосновывает свои взгляды и к чему исполнение его доктрин может в конце концов привести?
Увы, почти не слышно сегодня голоса академической науки, протестующего против тотальной пропаганды суеверий и оккультизма.
«Пора вернуть эту землю себе»:
Церковь в Университете
Есть в нашей жизни то, в чем Россия не по-хорошему уникальна: ни в досоветские годы, ни в послесоветские в наших университетах не создавали богословских факультетов.
Это плохо и для Церкви, и для науки. Студенты-богословы лишаются возможности повседневного общения со своими светскими сверстниками и тем самым не впитывают ту культуру, в которой им и предстоит работать в будущем. А светские студенты оказываются до позорного беззащитны перед лицом самых диких мифов, касающихся веры и истории Церкви. Они не обретают навыка мысли на религиозные темы, а, значит, остаются заложниками безмыслия.
А уж как полезно для лектора-богослова выносить свои тезисы на суд университетской аудитории! Тут уж точно нельзя действовать по принципу «из нашего теста лапша для всяких ушей хороша». В светском вузе к лектору-богослову относятся заведомо критически, в зале сидят студенты с разных факультетов, а, значит, каждый на свой зубок будет пробовать каждое его слово. И это хорошая проверка. Кстати, курсы богословия, которые читались в дореволюционных университетах (я имею в виду прежде всего Б. Мелиоранского в Петербургском университете и протоиерея Павла Светлова в Киевском) поразительно интересны и сильно отличны от аналогичных академических курсов.
Мне бы хотелось, чтобы в этом отношении наши университеты стали похожи на университеты Европы. Мне хотелось бы, чтобы исчез ненужный налет «сенсационности» с богословских лекций. В конце концов, лектор-богослов, указывая на христианскую почву, на которой выросла европейская культура, просто говорит: «эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе, пора вернуть эту землю себе», пора перестать быть иностранцами в своей собственной стране.
Впрочем, это я сказал бы и в интервью 10-летней давности. А сегодня я замечаю, как новая тень легла на порог моей аудитории. Церковь начинают воспринимать как часть официоза. И, соответственно, сторониться ее. Понимаете, обиднее всего – расплачиваться за удовольствие, которого не получал. Церковь не обладает никакой властью в светском обществе, и, прежде всего, не обладает властью цензурной (оно, может, и к лучшему, ибо трудновато пришлось бы цензору-христианину в языческом обществе). И хотя госвласть с нами особенно не считается, о нас все равно сплетничают как о государственной церкви. И это сказывается и на отношении части академических кругов к преподаванию богословия в университете. Нам бросают упрек, что мы навязываем теологию светской системе образования.
Странное дело: если философскому факультету предложат спецкурс по философии Платона – его с радостью примут. Если историкам предложат курс по истории доколумбовых цивилизаций Америки – и его примут без звука. А вот о христианской мысли и истории рассказывать носители этой мысли права не имеют?
Но здесь, правда, уже многое зависит от нас: сможем ли мы сами провести грань между изложением и анализом – и зазыванием, и пропагандой.
Что касается меня – то я не ставлю перед собой задачу привести моих МГУшных студентов в Церковь (хотя несколько моих бывших слушателей уже несут священническое служение). Я понимаю, что к вере придут единицы. Но я надеюсь, что у большинства из тех, кто прослушали курс, будет воспитан вкус к богословской мысли, хотя бы в такой мере, что сектантские изделия им покажутся просто безвкусными. Сохранить человека для науки, спасти его от бегства в секту – разве это мало с точки зрения университетского образования?
Зона риска: Церковь и наука, Церковь и творчество
Вечный коммунальный вопрос – вопрос соседства науки и религии Принцип мира между нами ясен: чем выше забор, тем крепче дружба. Истинный профессионал – физик ли, богослов ли – точно знает границы своей компетенции, своих возможностей. И свой инструментарий. И не путает сферы, описуемые разными языками и средствами. Наука уже давно (со времен Канта или уж по меньшей мере с теоремы Геделя или «принципа неопределенности» Гейзенберга) умеет собственными методами определять свои принципиальные границы, доказывать свою неполноту. Наука не может найти Бога. Она может найти лишь повод к своему собственному смирению: в мире и в нас есть нечто, что нельзя описать на языке математики. А от смирения до понимания Евангелия уже один шаг. Шаг воли, желающей обрести новый опыт.
...Все, что связано с областью творчества, неважно – богословского, художественного, писательского или театрального, – это все область повышенного духовного риска. Церковь не запрещает людям заниматься творчеством и даже благословляет их, но просит внимательней относиться к себе самому, к своему состоянию. Быть предельно трезвым, не позволять себе тщеславия, самовлюбленности, опьянения собой и успехами. Избегать медитативности, которая может привести к одержимости.
Даже талантливый человек может оказаться во власти весьма недоброкачественных настроений и одержаний. Творец жаждет «вдохновений» и «наитий». Но качество этих «вдохновений» может оказаться совсем не добрым. Человек, раскрывающий свою душу в ожидании «озарений», равно как и человек, стремящийся спровоцировать в себе прилив «страстей» с тем, чтобы потом их достовернее описать, может отвыкнуть регулировать свои страсти и чувства, и, что еще хуже – может и просто стать одержимым.
К сожалению, история культуры показывает, как много очень одаренных и талантливых людей становились игрушками в руках темных сил. Уходили в наркотики, кончали жизнь самоубийством, становились злыми гениями для всех, кто их окружал.
***
Самый мой любимый и самый простой призыв – помнить, что входя в храм, надо снимать шляпу, а не голову. Голова может еще пригодиться.
Журнал Фома.
15.10.2011, 3:12
Но не заговаривается...
