[Иэм]

За этим письмом последовало, собственно, самоубийство.
Вот оно:

"Последние два года – я говорю только о них, ибо дальше завеса чужого человека, мне непонятного и незнакомого, забытого мною – я очень часто приходил к мысли, что мне не хватает чего-то важного и все никак не мог понять, или решить, что же это такое и в чем состоит его важность. Последние два года вокруг меня крутилось бесчисленное множество самых разных людей, любых возрастов, противоположных характеров и всевозможных пристрастий; многие из этих людей назывались моими друзьями, и даже я сам их таковыми считал, многие – были как будто бы и близки, но, тем не менее, сейчас, подводя итоги, я прихожу к выводу, что подобные близости никому из нас ровным счетом ничего не дали. Начну с того, что ведь самое важное, самое эгоистичное во взаимоотношениях людей – возможность высказаться, рассказать о себе, если хотите – поплакаться в жилетку, хоть то и слишком вульгарно звучит. Но я так ни с кем и не поговорил – самое страшное, никто и не понял меня таким, каков я есть, не нашелся человек, кому были бы интересны, или хотя бы понятны мои мысли. И так мои мысли, не найдя выхода, признания, ответа – метались внутри меня самого, разрастаясь и множась, принимая причудливые гибридные формы, умирая внутри меня же – как не рожденные дети; что может быть печальнее не рожденных детей?
В последние месяцы я наконец смог сформулировать суть моей тоски и понять, отчего же ни один человек не может принести мне радости. Я бы мог удостоиться ролью слушателя, я бы мог запереть свои мысли и прочее-прочее, никому не нужное, и стать слушателем – внимать мыслям чужим, переживать жизни за других людей – и такие люди вполне могли бы найтись среди тех, кто был в числе моих друзей. Но оказалось, им самим чужды подобные исповеди, возможно, они даже не знают о возможности таковой, и не хотят; у них находятся иные проблемы, иные сюжеты, и я для них, ровно как и все их окружение – просто персонаж, чистая фанерная доска, препятствие, или же трамплин на пути, не достойный интереса или презрения. Я был бы рад даже презрению. Но о таком чувстве мне известно только лишь из книг, так как все окружение мое отвыкло от подобных чувств – ему знакомо только досада и ликование, что приходят в зависимости от достижения бессмысленной цели.
Я понял одно – за эти годы, я просто-напросто был одинок. Даже та женщина, которая называлась моей женой – была чужда мне, в какой-то степени неприятна. Даже с ней мне так и не удалось говорить. И сейчас я ищу, с наивной радостью ищу человека, способного быть со мной, внутри меня и мною – ищу и верю, что такой человек найдется, и если не существует его, то мои поиски будут вечны и тоска так и не сможет сойти. А еще я неожиданно понял, что любой – абсолютно любой, с рождения и до смерти преследует сугубо эгоистичные цели; он и рождается только для себя, и живет и мыслит и говорит, и каждое движение его – все это для него самого им же самим, и умирает он так, что это не волнует никого, кроме него. Все остальное – несколько побочно, ведь и тот, кто называется близким его, тот кто переживает вместе с ним, печалится – тот и переживает и печалится все одно для себя. И если я найду человека, фантастического и неповторимого, именно не эгоиста – то тогда, возможно, радость к жизни вернется, хоть я и сейчас сильно сомневаюсь в возможности, как таковой. Но он либо нигде, либо совсем рядом, незаметно и тревожно плачет вместе со мною".