[Сперанская]

Та роза,
которая вне тленья и стиха, -
всего лишь аромат и тяжесть, роза
чернеющих садов, глухих ночей,
любого сада на любом закате,
та, воскресающая волшебством
алхимика их теплой горстки пепла,
та роза персов или Ариосто,
единая вовеки,
вовеки роза роз,
тот юный платонический цветок -
слепая, алая и для стиха
недосягаемая роза.

Х.Л.Борхес «Роза»



Чем же тогда различаются Бог

и первоначальный хаос?


Умберто Эко «Имя розы»




Эта книга не столько незримый спор с Соссюром и опровержение его триединой системы знаков, сколько попытка вступить в схватку с мастером Борхесом, выведенным на страницах романа под именем слепого старца Хорхе. В конце концов, цветок [роза] Эко не мог вырасти ниоткуда, кроме «Вавилонской библиотеки», а идея книги, убивающей своего читателя, которая, кстати говоря, была воспринята и сербским писателем Милорадом Павичем, точно так же принадлежит величайшему аргентинскому писателю. Читателю Эко мало просто уметь читать, - «код» его хитроумных произведений необходимо научиться взламывать, звеня семиотическими отмычками. Если читатель лишён терпения, он отложит книгу, не дойдя до сотой страницы. Если читатель лишён постмодернистской иронии, повествование покажется ему слишком растянутым и, дабы не зевать над увесистым томом, он отложит книгу, чтобы больше никогда к ней не вернуться. Но особенный, «умбертоэковский» читатель поспешит войти в лабиринт, и даже больше – он осмелится спорить с персонажами, приподнимая пласты смыслов от исторического до детективного, от семиотического до богословского. Ему полюбится даже уродец Сальватор, который говорит на «вавилонском языке первого часа господней кары, языке первоначального смятения». Да, он вселяет страх своими пророчествами. Сальватор будто бы не читал в своей жизни книги, а пожирал их, проглатывая фразы на разных языках. Не переваривая ни одну из них, он выплёвывал свои путаные речи в ухо собеседнику. Читателю понравится заглядывать в скрипторий, где сорок окон впускают божественный свет, вытесняя из сердца омрачения и тревоги. «На какого идеального читателя ориентировался я в моей работе? На сообщника, разумеется. На того, кто готов играть в мою игру. Я хотел полностью уйти в средневековье и зажить в нем, как в своей современности (или наоборот). Но в то же время я всеми силами души хотел найти отклик в лице читателя, который, пройдя инициацию - первые главы, станет моей добычей. То есть добычей моего текста. И начнет думать, что ему и не нужно ничего, кроме того, что предлагается этим текстом. Текст должен стать устройством для преображения собственного читателя». Эко играет с читателем в прятки: скрываясь за маской рассказчика, он становится Двумя – Действующим (то есть, участником) и тем, кто вспоминает Действующего, облекая свои воспоминания в форму письма, но хитрость игры заключается в том, что истинное лицо Эко спрятано под маской проницательного Вильгельма. Добавив к своему образу черты У.Оккама (в системе мышления бывшего инквизитора он соседствует со своим антиподом Бэконом) и Шерлока Холмса, он-то и оказался изобретательнее всех. Надёжно укрывшись под именем одержимого поиском истины Вильгельма, чьим единственным пороком оставалось славолюбие, Умберто Эко мог позволить себе учёные диспуты со своим Учителем-Соперником Борхесом, не боясь разоблачения. Роман «Имя розы» возник с мысли об убийстве: «Мне захотелось отравить монаха». И автор сделает это при помощи всё того же Борхеса, опять-таки, скрытого (но не настолько, чтобы не быть узнанным читателем) под маской слепого Хорхе. «Идея убийства вызрела, думаю, еще раньше. Я нашел свою тетрадь 1975 года. Там полный список монахов несуществующего монастыря. Список - и все. Для начала я проштудировал "Traite des poisons" Орфила, купленный мною за двадцать лет до того у букиниста с набережной Сены - из чистого уважения к Гюисмансу ("La-bas"). Поскольку ни один из его рецептов меня не устроил, я попросил приятеля-биолога найти мне нужный яд. Яд должен был действовать постепенно, переходя с предмета на кожу рук. Письмо, где приятель сообщал, что не знает яда, подходящего к моему случаю, я уничтожил сразу же по прочтении, ибо документ такого характера, воспринятый в другом контексте, может подвести под высшую меру». Эко сооружает некое подобие литературного лабиринта (библиотеки), куда его заманивает желание найти убийцу (Борхеса), но уже вскоре автор осмеливается запутать самого Минотавра, выстроив лабиринт в лабиринте, в чём ему верным помощником становится острый ум и богатая писательская фантазия. Как мы знаем, Борхес любил придумывать несуществующие книги, города, существ; подобно искусному мастеру он ваял их судьбы из Слова, создавал предания, достоверные истории, ставя их на полки вселенской библиотеки, где труды, что никогда не были написаны, вдруг обретали жизнь. Умберто Эко достаёт из пыли сомнений второй том «Поэтики» Аристотеля, превратив книгу в орудие убийства. Долгое время существование этого труда оспаривалось исследователями, но в 1839 году в Париже была представлена рукопись X века, якобы подтверждающая, что вторая часть «Поэтики» была написана, но, к сожалению, не сохранилась до наших дней. В 1984 был выпущен парадоксальный роман Милорада Павича «Хазарский словарь», сразу же высоко оценённый интеллектуалами. Речь в нём идёт об издании Даубманнуса, далее я привожу отрывок из своей книги EndKampf:

«Издатель Joannes Daubmannus (XVIII в.) опубликовал собрание сведений, которые тем или иным образом относились к хазарскому вопросу. Так появился «Хазарский словарь». Издание Даубманнуса представляло собой сборник из трёх словарей:

отдельного глоссара исламских источников о хазарском вопросе (зелёная книга),

алфавитного перечня сведений, почерпнутых из еврейских записей и преданий (жёлтая книга),

словаря, составленного на основе христианских познаний в хазарском вопросе (красная книга).

Издание Даубманнуса имело удивительную судьбу, как сообщает нам автор, и в этом он не лжёт, ибо судьба словаря и правда необычна: помимо 500 экземпляров, был напечатан ещё один, особенный, уникальный словарь. Напечатан он был отравленной типографской краской. Теперь, надеюсь, все понимают, почему предыдущий читатель был «убит» словарём. В XVII веке (а это было время, когда интерес к хазарам вдруг вспыхнул подобно пожару, охватившему целый город) инквизиция принялась уничтожать все экземпляры Хазарского словаря, но «книга-отравитель» каким-то чудом уцелела. «Кто бы ни открыл книгу, вскоре оставался недвижим, наколотый на собственное сердце, как на булавку. Точнее, читатель умирал на девятой странице, на словах, которые звучат так: Verbum caro factum est («слово стало мясом»)». Словарь-убийца издавал шум – это шелестел песок в часах, которые раввин Нехама, знаток книги Зохар, поместил в переплёт. Существовало поверье, что секрет словаря можно было разгадать, если перевернуть его, как только песок начнёт сыпаться, и начать чтение в обратном порядке. Хазарский словарь был двойным: золотым (отравленный экземпляр) и серебряным (контрольный экземпляр). Всё, что осталось от Книги сегодня – лишь фрагменты, сохранившиеся благодаря Феоктисту Никольски, чья память была действительно феноменальной. Он передал все три части словаря польскому книгоиздателю Даубманнусу, который и выпустил книгу в свет. «Тот, кто смеет в правильном порядке прочесть все части книги, сможет заново воссоздать мир». Читатель вправе переворачивать книгу, выбирая свой порядок чтения».

Книга Павича – это ризома, лабиринт, не имеющий ни центра, ни периферии, ни выхода. И в то же время, читатель на протяжении всего своего странствия может свободно перемещаться по этому лабиринту. Его перемещения будут хаотичными, а сюжетная линия – податливо изменяющейся, согласно каждому новому перемещению. Павич даёт читателю как бы два тела: в одном он продолжает искать (не существующий) выход, в другом – остаётся Наблюдателем, пребывая вне текста (чем и обусловлена свобода перемещения). Эко выстраивает маньеристический лабиринт. Методом проб и ошибок читатель (вероятнее всего, отождествившийся либо с Вильгельмом, либо с его учеником Адсоном) может найти выход. Прочесть «Хазарский словарь» - всё равно что пройти инициацию, узнав тайны загадочного народа, а главное – решить для себя, каков ваш путь – отпасть от тела Праотца или «войти» в это тело, слившись с ним. Вы узнаете, как «слово становится мясом» единственно для того, чтоб научиться превращать мясо обратно в Слово. «Имя розы» не инициирует своего читателя, но научит его тому, что «единственные полезные истины – это орудия, которые потом отбрасывают». Читателю, вошедшему в монастырь, «где всё подчинено слову», а люди живут книгами и ради книг, Эко преподаст наиболее важный урок: границы между Злом и Добром не существует. Ведь и Вильгельм оставляет службу инквизитора лишь потому, что перестал видеть разницу меж ними. «Человек творил гнусности именно из-за того, что старался следовать проповедям святых». Как и говорилось Синесием из Кирены, в божественности гармонично слито комическое и трагическое, а значит злое и доброе, святое и проклятое, истинное и лживое. Сама библиотека вмещала в себя как ортодоксальные сочинения, так и труды язычников. «Не хватило духу преследовать слабости грешников, коль скоро у них те же слабости, что у святых», - говорит Эко устами Вильгельма. «Но если любовь к пламени и любовь к бездне – это фигуры любви к Господу, могут ли являться они же фигурами любви к смерти и любви к греху?» - спросит Адсон, и сам же ответит: «Да, точно так же как и лев и змея одновременно выступают фигурами Христа и фигурами нечистого».

Умберто Эко оказался способным учеником и, создавая свою библиотеку по примеру Вавилонской библиотеки Борхеса, он задумал сыграть в игру с читателем, вовлекая его в хитросплетения чисел, комнат и догадок. Свою библиотеку он устроил согласно небесной гармонии, «каждая комната обозначена буквой алфавита, а вместе они образуют какой-то текст». В библиотеке всего 56 комнат: из них четыре семиугольных и пять квадратных, кроме того, четыре не имеют окон, двадцать восемь – выходят наружу и шестнадцать – вовнутрь Храмины. «Здесь жизнь каждого определяется и управляется библиотекой, её заповедями, её запретами», - читаем мы в романе.

Борхес был куда изобретательнее. «На каждой из стен каждого шестигранника находится пять полок, на каждой полке - тридцать две книги одного формата, в каждой книге четыреста страниц, на каждой странице сорок строчек, в каждой строке около восьмидесяти букв черного цвета». Непростая загадка для читателя, не правда ли? Изначально весь этот сумбурный поток чисел навёл меня на мысль о том, что автор нарочито выбрал некую кольцевую позицию. То есть, начав с шестигранника, он к шестиграннику и выведет. Как оказалось, я была права. Итак, получилось следующее:
1. «на каждой из стен каждого шестигранника находится пять полок». Из этого следует, что стен у нас 6, а полок 5, что приводит ровно к 30 полкам.
2. «на каждой полке 32 книги». Полок у нас 30. умножаем на 32 и получаем ровно 960 книг.
3. «в каждой книге 400 страниц». Умножаем число книг на число страниц. 960* 400 = 384 000 страниц.
4. «на каждой странице 40 строчек». Умножаем число страниц на число строчек. 384 000 * 40 = 15360000.
5. «в каждой строке около 80 букв чёрного цвета». 15360000 * 80 = 1228800000. хотя это борхесовское «около» меня смутило.
Теперь осталось сложить преобразованные числа путём теософического уменьшения:
То есть, 30 полок, 960 книг, 384 000 страниц, 15360000 строчек и 1228800000 букв чёрного цвета. Это будет равняться 1244544990. теперь преобразовываем далее (сочетаем все числа, входящие в сумму путём сложения). Это будет 42, а из него (4+2) получим ЧИСЛО 6.Мы вновь пришли к шестиграннику.
Борхес сравнивает Вселенную с Библиотекой (которая вечна), каждого человека – с книгой. Если человек представлен как шестигранник, то Бог – как сфера. Если Бог – это Библиотекарь, то человек – несовершенный библиотекарь. Теперь конкретно о геометрических фигурах. Шесть имеет отношение к творению и число это человеческое, в то время как сфера, то есть шар – совершенна, ибо вмещает в себя всё. Пифагорейцы говорили о десятке, как о числе совершенства.
Строки «Число знаков для письма равно 25». Я высказала версию, что это иврит. Но в иврите 22 буквы, которые считаются священными. Откуда взялись ещё три? Я предположила, что эти три ЗНАКА (заметьте, именно знаки, а не буквы) est ни что иное, как точка, пробел и запятая. Как я убедилась позже (ознакомившись с комментарием к тексту), моя гипотеза верна.
Привлекает внимание фраза: «Одна книга, которую мой отец видел в шестиграннике пятнадцать девяносто четыре…» По всей вероятности, Борхес имеет в виду 1594 год. Не сложно понять, что шестигранник, «в котором» можно что-то увидеть является просто телом, человеческим телом, которые мы меняем каждое воплощение, путешествуя по Библиотеке.
Фраза «410 страниц неизменных MCV» заставила меня надолго задуматься. Раз Борхес говорит именно об иврите, стоит обратиться к этому древнему языку и его священным буквам. Итак, перед нами буквы Мем Самех Вау.
Мем. Число её 40. буква-Мать.
Самех. Число её 60. простая.
Вау. Число её 6. простая.
Сумма даёт нам число 106. это число соответствует слову «Сила» (BIA).Алистер. Кроули писал, что число 106 соответствует "NVN, Nun, рыбе. Число смерти ... рыба как символ Искупителя... Иисуса Христа, Сына Бога, Спасителя".
С числом 410 всё оказалось куда сложнее, чем я думала. 400 соответствует букве Тау, а вот с десяткой возможны различные комбинации. Хоть 4 и 6 (далет и вау), хоть 5 и 6 (хе и вау), хоть 8 и 2, хоть 9 и 1 и так далее. Словом, Борхес определённо имел в виду какое-то имя/слово, составленное из уже данных MCV и ещё двух-трёх букв, которые нам неизвестны. К сожалению, мне ясно только одно: 410 страниц содержали текст, имеющий отношение к Силе.
Примечателен комментарий автора: «Раньше на каждые три шестигранника приходился один человек». Дело в том, что в каббалистическом учении существует теория, согласно которой один дух может управлять двумя-тремя разными телами, то есть, быть несколькими людьми одновременно. Борхес об этом знал. Меня смущает тот факт, что автор постоянно и упорно ссылается на арабский, хотя по всему видно, что он имеет в виду иврит.
В одном единственном месте Борхес даёт намёк на то, что говорит он об иврите. Он вскользь упоминает гностические сочинения Василида и Евангелие. А ведь мог бы обратиться к арабским текстам.
Вот очень важные строки: « Известно и другое суеверие того времени: Человек Книги. На некоей полке в некоем шестиграннике (полагали люди) стоит книга, содержащая суть и краткое изложение всех остальных: некий библиотекарь прочел ее и стал подобен Богу». Людям всегда было свойственно отправляться на поиски некой высшей тайны, они рассекали мир по всем направлениям, не понимая самого главного – тайна находится внутри их самих.. Человек Книги, ставший Богом, понял это раньше. Мало того, что понял, - он нашёл Тайну, не сходя с места. Это и называли «обретением философского камня» древние алхимики.
Борхес говорит о лучших книгах, указывая даже их названия. Подозреваю, что так называемая «Причёсанный гром» является книгой «Гром. Совершенный Ум». Две другие («Гипсовая судорога» и «Аксаксаксас мле») расшифровать не удалось, к сожалению. Возможно, одна из них имела отношение к Абраксасу. Интерпретаций может быть бесконечное множество.

В отличие от борхесовской ризомы-лабиринта, библиотека Эко не только имела выход, но и поддавалась разгадке – Вильгельм и Адсон сумели нарисовать её план, что позволило им передвигаться по лабиринту, не боясь заблудиться. Библиотека, созданная Умберто Эко, была не просто книгохранилищем, а сакральным местом, где произрастали семена будущих потрясений, всколыхнувших жизнь монастыря. Вездесущий Хорхе, «живой дух скриптория», был убеждён, что знания не должны покидать монастырские стены, ибо, произойди такое, «чем бы стало отличаться святейшее место от кафедрального училища или городского университета?» К хранящимся здесь знаниям не прикасался никто, запрет на доступ в библиотеку распространялся даже на самих монахов, не говоря уже о приезжих, ищущих мудрости, возможности прильнуть к великому источнику познания – библиотеке, славящейся на весь мир. Аббатству удалось сохранить древнюю традицию производства и воспроизведения книг. Да, здесь жили книгами и ради книг. Здесь из-за них умирали. Помимо запрета на доступ в библиотеку существовал запрет на смех. Иоанн Златоуст заметил, что в Евангелии Христос никогда не смеётся. В 16-17 вв. официальная культура осуждала смех, запрещая его как нечто непозволительное христианину. Преподобный Иоанн Лествичник учил: «Если ничто так не согласно со смиренномудрием, как плач, то, без сомнения, ничто столько не противится ему, как смех». Старец Хорхе называет смех свидетельством глупости и, разумеется, не допускает того, чтобы монахи находили повод для веселья. Если бы ему была дарована божественная власть, он изъял бы смех из мира, погрузив человечество в траур и вечную боязнь. Смех есть то, что освобождает от страха, «однако закон может быть утверждаем только с помощью страха, коего полное титулование – страх Божий, - изрекает Хорхе. – А из этой книги могла бы вылететь люциферовская искра, которая учинила бы во всём мире новый способ, неизвестный даже Прометею, уничтожать страх». По этой причине Хорхе делает всё, чтобы вторая часть «Поэтики» Аристотеля, посвящённая комедии, не попала в чужие руки и не открыла человеку тайну освобождения от гнёта «страха божьего». Всякий, кто прикасался к Книге, погибал. «Жертва отравляет себя сама. Именно в той мере, в какой она интересуется книгой». Вильгельм переворачивал страницы отравленной книги, надев перчатки. Он перехитрил Хорхе. Умберто Эко, текстуально реализуя идею убийства, которая послужила поводом к написанию «Имени розы», тоже работал в перчатках, убивая монахов посредством литературного персонажа, а именно – с помощью «зашифрованного» Борхеса.

Писатель наделён властью менять судьбы своих персонажей, он вправе одним-единственным словом обратить человека в волка, бедному даровать богатство, живого сделать мёртвым. «…он взялся своими бесплотными, почти прозрачными руками за один из листов и медленно потянул его на себя, отрывая полоску, потом ещё одну, и ещё, раздирая на клочки мягкие листы рукописи и запихивая обрывки один за другим себе в рот…» - так Хранитель уничтожает своего врага, делая собственную плоть его гробом. Теперь он может смеяться. Но не смех ли это самого Эко, который вызвал на дуэль Борхеса, чтобы увидеть, как тот, уверенный в том, что перехитрил своего соперника, отправится в небытие, унося с собою тайну? Кто же здесь проигравший: старец ли Хорхе, вынужденный принять смерть, чтобы не позволить книге Аристотеля проникнуть в мир (точно также дьяволы в «Хазарском словаре» Павича препятствовали появлению «книги тела» Адама Рухани) или проницательный, но вечно приходящий слишком поздно Вильгельм Баскервильский? Каждый из них постиг и победу, и поражение, но лишь Тот, Кто до конца повествования так и не снял маску с лица, вышел из огненного лабиринта целым и невредимым. Умберто Эко обрёл не одну сотню читателей по всему миру, вернее, читателей-сообщников, иные из которых готовы приносить жертвы голодному Минотавру, сжигать вселенную (библиотеку), приближая конец мира/конец истины, обнажать первородный хаос, скрытый за мнимым порядком. «Должно быть, обязанность всякого, кто любит людей, - учить смеяться над истиной, учить смеяться саму истину, так как единственная твёрдая истина – что надо освободиться от нездоровой страсти к истине», - философски изрекает Вильгельм.

Er muoz gel;chesame die Leiter abewerfen, s; Er an ir ufgestigеn ist…