[Prediger]

29 июня 2006

Аркадий Малер

Пароль первый – Национализм

В начале 2000-х годов Россия проснулась от того обморочного сна, в котором она пребывала все 90-е годы. Россия проснулась и осознала, что она – есть, что она никуда не исчезла, что ее тело, изрядно покалеченное, все еще живет. Россия проснулась больная, увеченная, ослабленная, но только сознание собственной жизни позволяет ей жить дальше и даже претендовать на определенные права. В 90-е годы Российское Государство было условностью, в 2000-е оно стало реальностью, но реальностью, наследующей все пороки прежней условности. Главный признак любой исторической условности – это ее случайное, необязательное, непродуманное содержание, которое может быть либо просто недодуманным, либо, наоборот, искусственно надуманным. Когда Россию хотели представить обычной, очередной, «нормальной» европейской республикой, это было следствием халатной недо-думанности. Когда в ответ Россию хотят представить, например, очередным азиатским халифатом, это следствие преступной на-думанности. Так недодумывали Россию до 1917 года, и так надумывали ее после 1917 года, а потом одновременно и недодумывали, и надумывали после 1991 года. Совокупным результатом этих катастрофических процессов стал общий политический гештальт современной России: с ее случайными границами, с ее случайным флагом, с ее случайным политическим строем. Первородная трагедия Российской Федерации как государства заключена в ее случайном политогенезе. Если мы элементарно честны перед самими собой, мы должны признать, что в политических принципах нашего государства нет ничего абсолютно установленного, и поэтому не надо удивляться его изменчивости. Мы еще переживем не одну реформу и контрреформу, и это нормально для становящегося, а точнее, для возрождающегося государства.

Осевая технополитическая проблема нашего государства, не позволяющая ему преодолеть свою первородную трагедию, заключается в природе ее политической элиты. Нет смысла в тысячный раз занудствовать про случайный характер нашей элиты, препятствующей появлению «нового поколения» политиков, видимо, «честного» и «верного» Родине по неведомому определению. Есть смысл точно обозначить ту фатальную границу, которая действительно проходит между современной политической элитой и тем, кто ей «дышит в спину». Как бы это не обидно и неожиданно звучало для современной, пост-советской элиты, но ее главный изъян, ее главная неадекватность объективным вызовам русской истории, заключается именно в ее советском, остаточно советском менталитете. Советский менталитет – явление слишком сложное и неоднозначное, слишком гетерономное для того, чтобы дать ему краткое и точное определение. «Советское» растянуто между национал-большевизмом позднего Сталина и полубуржуазным космополитизмом раннего Горбачева, это внутренне разорванная реальность. Но есть нечто общее для всего советского самосознания, включающее все его экстремальные формы – это восходящий одним корнем прямо в русское Православие, а другим в западное «Просвещение», и от того только внутреннее противоречивый политический наивизм, допустимый в период победы и благоденствия, но смертельный в период поражения и хаоса. Политический наивизм основан на антропологическом оптимизме, на высокой уверенности в том, что все люди не только – братья, но и знают об этом, и хотят быть такими. Российская Федерация в этом смысле, безусловно, глубоко гуманистическое, опасно гуманистическое политическое образование. Однако этот гуманизм РФ еще более опасен тем, что он – инерциальный, а не ценностный, он не основан ни на какой идеологии, и не ориентирован ни на какие идеологии вообще. Это гуманизм старого советского человека, разочаровавшегося в каких-либо идеалах, но сохранившего размыто-гуманистическое мироощущение.

Советский гуманизм плюс постсоветский релятивизм – вот точный состав политической ментальности нашей элиты. Совершенно иной политический тип приходит ей на смену: кто бы это ни был, это в любом случае люди, лишенные опыта советского оптимистического гуманизма. Поэтому, это всегда люди четкого политтехнологического расчета, понимающие значение ясных идеологических и стратегических установок, а не туманных мифов о «всеобщем счастье», «мировом прогрессе», «международной легитимности» и т.п. Но это не единственное отличие. Если бы Россия сама по себе была такой же условностью и случайностью, какой является ее временное воплощение в виде РФ, то есть если бы Россия была только понятием политической конвенции, а не политической онтологии, то такая новая элита, отказавшаяся от советского гуманизма и при этом еще лишенная каких-либо идеалов, была бы истинным историческим чудовищем, подлинным могильщиком русской истории. Такой тип «новой элиты» можно легко встретить среди либеральной молодежи, среди молодых сторонников либеральных партий. Но в том-то все и дело, что Россия – есть, что это – онтологическое явление, а следовательно, невозможно сделать из нее «пустое место», tabula rasa, как того хотел Петр, большевики или либералы. Русское как онтологическое начало пробивается сквозь любые попытки его формалистической аннигиляции. И именно потому, что в 2000-е годы Россия – проснулась, подросло и то поколение политиков, которые были лишены «советского», но пребывают в русском и не только не собираются от него отказываться, но даже делают его главной своей ценностью. Грядущая контр-элита отличается от ныне господствующей политической элиты тем, что она уже лишена советского гуманизма, но при этом уже исполнена ценностной мотивацией. Эта контр-элита понимает, что сохранение России на карте мира нужно только самой России, и поэтому у нее нет никаких симпатий к Западу, Югу или Востоку. Эта контр-элита понимает, что преобразование политического режима России не может проходить путем революции, потому что на этом пути следует прямая угроза самому существованию России. Наконец, эта контр-элита понимает, что без ясного определения Национальной Идеи, без четкого и недвусмысленного формулирования Национальной Идеологии никакого нормального преобразования быть не может, и она готова играть в политические игры, но отказывается играть в идеологические игры. Здесь идеология определяет политику, а не политика идеологию. Сущностное отличие новой контр-элиты от старой оппозиции 90-х заключается в том, что она не противопоставляет себя власти, не противостоит господствующей элите, и в этом смысле не является оппозицией. Принципиальная контрадикторность этой элиты по отношению к господствующей состоит в ее идеологизированности. Реанимация и реактуализация идеологического – это главная повестка сегодняшнего дня. Если старая элита начинала свое формирование в атмосфере разоблачения идеологического сознания, то новая элита формируется в атмосфере наступившего идеологического вакуума, она восстанавливает идеологическое с нуля, в себе и за счет себя.

Существует шанс, очень призрачный, но все же шанс на то, реальная смена элит в России пройдет относительно безболезненно: для этого необходимо, чтобы существующая элита, хотя бы в ее лучшей, наиболее эффективной части, восприняла те идеологические посылы, которые явно исходят от политически активной части российского общества. При первом и весьма поверхностном приближении можно было бы сказать, что речь идет о желании вернуться «назад, в СССР», преодолеть 90-е и их последствия через возвращение к «советскому». В этом часто упрекают новых патриотов профессиональные российские либералы, вся философия которых построена на бинарной оппозиции «советского» и «антисоветского». Между тем, как мы уже заметили выше, «советское», как автономная историческая эпистема, исчезло и даже если бы действительно стояла реальная задача открутить пленку истории к 1991 или 1985 году, это была бы уже не пленка, а компьютерный диск. Новое поколение политической контр-элиты не знает советского, и ни о каком возвращении к нему и речи быть не может, а речь идет не о восстановлении того или иного «золотого века» русской истории, а об утверждении парадигмальных оснований российской цивилизации в новых, постсоветских, а на самом деле уже постлиберальных исторических условиях. С советской, «красной» точки зрения такие основания прямо отождествляются с основами «белой» идеологии, но это лишь специфика советской идеологической оптики. «Белая идея» – лишь исторический выворот «красной», реальная гетерономность «белого» движения лишь отражает гетерогенность «красного». Но мы вынуждены признать, что «белая» идея тем ближе к парадигмальным основаниям российской цивилизации, чем «красная», что она упрямо отстаивает общий для всех подлинно правых принцип исторической преемственности – основной залог любой стабильности. И новая правая контр-элита 2000-х – давайте называть вещи своими именами – именно потому не является оппозицией, что для нее принцип преемственности выше любых частных политических задач. В то же время эта преемственность не стихийна и не случайна, а осознанна и осмысленна, наделена идеологическим содержанием.

Идеология как строго иерархическая система идей и ценностей – это главный ужас сегодняшней элиты, видящей в идеологии не основную возможность, а основное ограничение для собственной политической эффективности. Еще большим кошмаром становится идеология для сегодняшней элиты, когда она прямо игнорирует советско-либеральную гуманистическую традицию, намертво скрепляющую все поколенческие слои этой элиты. Это идеология российской Новой Правой, глубоко разнородная, вплоть до прямых противоречий, но единая в том самом стремлении - утвердить парадигмальные основания российской цивилизации в новых, постлиберальных исторических условиях. Можно было бы долго и туманно, подбирая «приличные слова» описывать основные составляющие этой идеологии, но это ничего не даст нам, мы не будем услышаны в этом случае даже самими собою. Лучше прямо и четко дать точное, математически выверенное определение этих основных идеологических трендов 2000-х, на современном, новоевропейском политическом языке выражающих те самые парадигмальные основания русского цивилизационного проекта, по восходящей – это национализм, империализм, клерикализм. Эти слова были вычеркнуты из советского лексикона как белогвардейский жаргон, эти слова также выражают все самое ужасное, что можно представить в лексиконе либерала, но именно эти слова хороши тем, что в силу своей стерильной ясности предельно уточняют то, что хочет пассионарная часть русского народа от собственной власти. И у этой власти, как мы уже говорили выше, есть шанс услышать эти желания. Теперь конкретно посмотрим, о чем идет речь.

***

Вот чего больше всего не ожидало российское общество от элиты 2000-х, элиты, в значительной степени обязанной своей легитимностью фильму «Брат-2» и Второй чеченской войне – это неожиданной для всех борьбы с русским национализмом, иначе называемым «русским фашизмом». Не стоит особо напрягаться в реальных социологических исследованиях, чтобы признать очевидное – никакого русского фашизма как более-менее дееспособного движения великоросских этнонационалистов просто не существует, и никогда не существовало. Отдельные маргинальные группы черепомеров были всегда и всегда будут, как всегда был и будет определенный процент маньяков-убийц, но совершенно не достаточный для того, чтобы превращать борьбу с этим уродским явлением в общегосударственную задачу. Вместе с этим, в сегодняшней России человек любого этнического происхождения может свободно занять любое социальное положение, и его этногенез не только не будет мешать ему, а иногда даже и поможет, если иметь в виду естественные этнические кооперации в самых разных профессиональных средах. Эта ситуация развивается во многом на фоне и за счет известных демографических и иммиграционных процессов.

Поэтому можно только удивляться тому факту, насколько слабо развито наше этнонационалистическое движение, если вообще о нем можно говорить всерьез. Та же естественная реакция, которая периодически возникает в российском обществе на объективные этнополитические вызовы, совершенно законна в рамках секулярно-буржуазного государства, которое с таким воодушевлением строила в России элита 90-х. Хотите новоевропейское, буржуазное государство-нацию – не удивляйтесь узакониванию политического национализма. Если элита не предлагает никакие онтологически универсальные ориентиры в качестве основ государственной идеологии, эти ориентиры появятся снизу, и они будут строго партикулярными. Почему до 1991 года в России никогда не было этнического национализма как более-менее заметного общественного явления?

Потому до 1991 года Россия всегда была государством самодовлеющей мессианско-универсалистской идеологии. И чем больше Россия будет превращаться в «нормальное европейское государство» (в терминологии наших либералов-западников), тем больше в ней будет развиваться нормальный евростандартный этнонационализм. И такое движение как ДПНИ будет иметь больше популярности у населения, чем любая, трижды эффективная «партия власти». Вопрос контроля нелегальной эмиграции – это государственный вопрос, и если государство уходит от этой темы, не решает этого вопроса, то им занимаются «независимые» и «некоммерческие» общественные организации. То, что они на самом деле конкретно зависимые и конкретно коммерческие, не меняет их роли. И так со всеми другими вопросами.

На самом же деле пока еще господствующей элите необходимо понять, что вопрос русского национализма – это жизненный вопрос идентичности России и русских, который в конечном счете сводится к вопросу о достоинстве России и русских. Если Россия и русские – это не условности, а реальности, то эти реальности имею неизменные онтологические признаки, и их можно четко описать и утвердить. В этом суровая правда любого национализма. Если, например, мы говорим, что нет никакой Украины как онтологического явления, а есть лишь «оранжевый» миф про реально случайную совокупность разнокультурных территорий, то мы отказываем украинцам в каком-либо автономном национализме. Если же мы отказываем в национализме русским, то мы тем самым отказываем им и России в статусе онтологически фиксируемой реальности. Поэтому не об измерении черепов или кровяных капилляров идет речь, а о соблюдении элементарных и законных привилегий национальной культуры той нации, которая образует биологическое тело России.

Если невозможно изменить демографические и иммиграционные процессы (что само по себе совсем неправда), то всегда можно утвердить тот национально-культурный стандарт, благодаря которому мы вообще говорим о России. Активная и экстенсивная поддержка 1) русского языка, 2) русской исторической памяти и 3) русской национальной идентичности во всех сферах жизни - императив государства, желающего оставаться если не русским, то хотя бы российским. Тотальная лингво-культурная русификация – это самое дешевое и самое эффективное, что можно противопоставить той тотальной дерусификации, которая идет на Россию с Запада, Юга и даже Востока. Само российское государство, некогда бывшее «единственным европейцем», должно стать главным националистом, и тогда биологический этнонационализм маргиналов отомрет за ненадобностью. А бессмысленная борьба с фантомами «русского фашизма» только порождают его в сознании тех, кто просто борется за Россию. Бессмысленность и надуманность этой борьбы очевидна всем ее жертвам, среди которых оказываются силы, наименее склонные к реальному национализму, типа тех же НБП или «Родины», кои на самом деле повинны именно в отсутствии подлинного национализма, ибо никакому националисту не придет в голову сотрудничать с врагами собственной нации ради ее окончательного уничтожения. Возникает фатальный диссонанс: власть борется с придуманным «русским фашизмом», оппозиция еще больше готова измышлять этот «русский фашизм», а итогом этого обоюдного процесса остается полная дискредитация какой-либо скромной, но жизненно важной заявки на Русскую Национальную Идею.

Русский журнал