[santehlit]

Вы знакомы с литературным жанром нон-фикшен? Когда нет классического построения сюжета – завязка, кульминация, эпилог – а идет практически документальное повествование о жизни. В таком жанре написан сборник рассказов и повестей «Рахит». О чем он?
В двадцать лет силы нет, её и не будет.
В сорок лет ума нет, его и не будет.
В шестьдесят лет денег нет, их и не будет.
/народная мудрость/
Пробовал пристроить его в издательства с гонораром – не взяли.
Пробовал продавать в электронных издательствах-магазинах – никудышный навар.
Но это не упрек качеству материала, а просто имени у автора нет. Так я подумал и решил – а почему бы в поисках известности не обратиться напрямую к читателям, минуя издательства; они и рассудят – стоит моя книга чего-нибудь или нет?
Подумал и сделал – и вот я с вами. Читайте, оценивайте, буду рад знакомству…

Человек рождается маленьким, беспомощным, беззащитным, но с невероятной жаждой жизни и удивительными способностями выживать в любой среде – будь то волчье логово или королевские чертоги. Только в каменных замках растут принцы, а в земляных норах – маугли.
Появился я на свет здоровяком. Из всей палаты – что весом, что ростом – матери на радость, другим роженицам на зависть. Но вот беда – не пошло мне впрок родное молоко. То ли патриотизм во мне начисто отсутствовал и впитываться не хотел, то ли ещё какая причина, только мотал я головой, избегая нацеленного в рот соска, и верещал, истошно, не согласный с голодной кончиной. То же, что ухитрялась впихнуть в меня мама, неблагодарно срыгивал.
На счастье моё случилось в палате мёртворождение. Горевала несчастная очень, и муж её дома – запил, забирать не хотел жену-неудачницу. Просила она, глядя на наше родственное противостояние:
- Нюр, ну, дай покормить.
В её руках я мигом успокаивался - набивал брюшко контрабандой и неблагодарный засыпал. Молочная моя мама плакала, а родная злилась. Возмездие ждало дома. Так и не привыкнув к родному молоку, выживал на сладенькой водичке и жёваном хлебе. Вопил дни и ночи напролёт, голос потерял, а потом слабеть стал.
Однажды отчаявшись, отложила меня в сторону мама и сказала:
- Не жилец.
Застонал глухо отец, скрипнув зубами. Сестра смотрела на меня с деловым интересом, будто гробик примеряя. Но Всевышний рассудил по-своему.
Заглянула к нам врачиха участковая и всплеснула руками:
- Да у него ж рахит развивается! Что ж вы, мамаша, ребёнка губите? Ну-ка, бегом к нам.
Вернулись мы в палату, из которой месяц назад выписались, и пошёл я по рукам - ел от брюха, пищать перестал, поправляться начал.
- Большой любитель чужого добра растёт, - смеялись женщины.
А мама на своём:
- Троих вскормила. Что ж этот как подкидыш?
Врачи:
- Бывает. Несовместимость.
Мама моя человёк упёртый, ей врачёвы домыслы по барабану. И что было бы со мной, не явись на выписку за нами отец, одному Всевышнему известно. Но он прибыл и строго из-под сдвинутых бровей глянул на жену, услышав диагноз.
- Коровка есть? – напутствовали врачи. – Вот и кормите малыша. Кашки варите, творожок. И везде, везде рыбий жир добавляйте….. Слышите? Рыбий жир спасёт вашего потомка.
Я притих в кулёчке одеяла, чуя кульминацию недолгой жизни.
Отец взял меня на руки и с тех пор не выпускал до самой своей кончины – не в буквальном, конечно, смысле.
Вот с такими мироощущениями и вошёл я в сознательную жизнь:
- с болезненной, порой доходящей до абсурда любовью и опекой отца;
- с незаметной, практически не проявляющейся, однако подспудно всегда присутствующей неприязнью матери;
- с презрением старшей сестры – «рахитик!»
- с тошнотворным вкусом и запахом рыбьего жира.

Эскизы прикрепленных изображений

 

[santehlit]

Удивил меня Толян своим бегством, а вот Колька ни сколько. Фамилия у него была Жвакин, а кличек – хоть пруд пруди. Впрочем, чего там – улице ли фантазий занимать? Ноги у него были самой сильной стороной, не потому, что быстро бегал – хотя и этого у него не отнять – просто привык все проблемы копытами решать. Чуть небо омрачилось, Кока ноги в руки и домой. Хауз для него и двух его старших братьев был крепостью, которую в отсутствии родителей не раз пыталась взять штурмом уличная пацанва.
Они стоили друг друга, братья Жвакины. Никогда не бились за свой авторитет, не дорожили им: главное – добежать до дома. А уж оттуда, из-за высокого забора и крепких ворот, ругай, кого хочешь и как хочешь, швыряйся камнями, зелёными грушами и яблоками. Груши на нашей улице редкость, а эти поганцы настаивали их в моче и кидали в толпу. Кока сам однажды признался, а потом бросился бежать, и понятно почему.
У Кольки были белые волосы, даже белее чем у Калмыка. Сивым его звали братовья, а мы – никогда, уважая Сивого-Рыбака. У него был румянец от уха до уха и белое тело, которое совершенно не поддавалось загару. Это было странным.
- Ты альбинос какой-то, - заметил однажды я.
- Альбинос, альбинос! – стали дразниться мальчишки.
Но призадумались, когда узнали, что альбиносами зовут неполосатых тигров. Сравнивать Коку Жвачковского даже с неполосатым тигром – курам на смех. И не прижилось.
Третьим в нашей компании был Толька Рыженков - парнишка с пшеничным чубчиком, лёгкой косинкой в глазах, влюбчивый до неприличия. Когда нас приняли в октябрята и дали значки с маленьким Лениным, Рыжен заявил:
- Я теперь таким же буду.
Думаете, он стал отлично учиться, слушаться родителей и учителей? И в мыслях не было - он стащил бигуди у старшей сестры и завил чубчик.
- Похож? – продемонстрировал нам.
- С Володей Ульяновым? Одно лицо, - согласились мы.
Эта страсть у Рыжена скоро прошла и появилась другая. Девочку звали Люба – пухленькая, румяная хохлушка-хохотушка. Я бы тоже в неё влюбился, если бы не…. Она училась в нашем классе, но жила в другом районе посёлка. Мальчишки там обитали злые, коварные – большие любители подраться, был бы повод. Люба – это повод. Я это понимал и даже не оглядывался в её сторону – не по Сеньке шапка. А Рыжен так не думал и, влюбившись, пошёл провожать.
Догнал он нас на самом Бугре. Мимо бы пробежал, не заметил – так его шуганули. Нос расквашен, фингал под глазом, в ранце снег вместо тетрадок. Урок да не впрок. На следующий день, зачарованный сияющими глазками и ямочками на щёчках, он взял её портфель и вновь пошёл на Голгофу. И казнь косоглазого «Христа» повторилась. И повторялась изо дня в день. Любочке что, ей весело, и перед девчонками форсит – вон как мальчишки-то из-за меня. А Рыжена били, с каждым днём всё ожесточённее.
Скажите, вот он рыцарь-романтик, настоящий герой – так страдать из-за дамы сердца. Но погодите с выводами, лучше дослушайте рассказ до конца.
Герой-романтик звал нас в телохранители, не поверите – даже зарплату обещал. Но лезть в такое пекло за пончик стоимостью четыре копейки никто не хотел. Жалко было товарища, но так били-то его не за сходство с маленьким Лениным – с девочкой из другого района хотел дружить, а это не поощрялось.
Однажды всё переменилось.