оу, помню недавно вот думали над инфернальностью Цоя и песней "мамой-анархия"; в результате по этому поводу я написал миниатюрное, "разговорное" эссе, а жена моя - стихотворение.
- То, что в конечном варианте припев звучал, как «Мама – анархия», что и всю песню, в конце концов, превратило в нечто мычащее и несуразное, как генеральская рожа, так это все, я бы сказал, философский маневр. На самом деле изначально песня задумывалась, как рассказ об умершем солдате. И что он, хоть и думал, будто возвращается домой, возвращался в ничто, откуда все и вышли. Перед ним проступали безликие праобразы и создания, которым на земле нету имени, и в которых даже нет смысла для нас, потому как имеют они другую природу, но нам и всему нашему существованию являются прародителями, если так можно выразиться, узкими, так сказать, земными понятиями. И, конечно же, солдат, когда встречает это самое ничто, этих духов, он не может их осознать во всей их чистоте и глобальности и его умирающий разум подкидывают ему первую же ассоциитивную картинку из прошлой жизни, и он принимает их всех за неких «ребят». Так вот, песня задумывалась таким образом, что когда солдат спрашивает «Кто ваша мама, ребята?», будучи еще уверенным в собственном бытии, в ответ ему гудит пустота, как бы вселенная, в ответ он слышит бормотание, нашептывания и гул реки стикс... в песне это могло бы быть озвучено, к примеру, добрым варганным десятком. Но, конечно же, весь этот инфернальный пласт...
Смерть скользила из него змеей, Выпадала рыжей кровью. Солдат шел домой, Пытался смотреть он. Дуроват. Смерть стояла стеной, И ее осилить. Вдруг под стеной, Где стык сухой и бестравый, Играли в кости, Шестеро играли в кости. Все как комки Птичьи, Или дети, Только совсем старые, Сухие, В нашем мире никуда не годные. Тронули блеклой одежды солдата Плоскими, в серо-зеленое Глаз ободами. И закопошились Пыльные пальцы, Складок проломы сырые. Страх обуял солдата. «Кто ваши мама и папа?» – Спросил у ребят солдат.
|