[Наталья]

День и ночь

сказка

спасибо Гофману

Ночь. В темную комнату едва проникает лунный свет. В комнате две кровати – на одной спит пожилой человек, на другой – дрожит восьмилетний мальчик.
Вдруг свет лунного луча стал ярче, и из золотых невесомых пылинок соткалась престранная дева, парящая чуть-чуть выше над полом. Мальчик испугался и от удивления тихонько всхлипнул. На что фея мило улыбнулась и приложила к губам свой прозрачный палец: "Тсс"…
– Да не уж то ты боишься ночи? – осведомилась она.
– Ну… да… Но кто вы?
– Я – фея, белая с фиолетовым отливом, как зубная паста, иногда я бываю золотистой, я вообще разных цветов и не только радуги, – сказала она шутя. – Скажи мне, мальчик. Что пугает тебя в ночи? И не бойся меня, отвечай.
– Темно и тихо, страшно, – сказал испуганный мальчик.
– Уверяю тебя в том, что тебе только кажется зловещая тишина ночи. Поверь мне, здесь столько звуков, внемли им всем сердцем и услышь. Ты слышишь – где-то вспорхнула птица, взмах крыльев, шелест листьев, ты слышишь, как ветер играет листьями клена, как закутывается в них, и как клен в ответ обнимает его, а вот где-то пробежала мышь, а вот капает вода, слышишь, как танцует трава, как поет только ей и лесу ведомую песню, где-то хрустит снег, – фея говорила, и звуки оживали, а вместе с тем оживали и сказочные картины ночной жизни, – жужжит холодильник, а вот ветер закутывается в занавески и хлопает форточкой, слышишь, где-то там далеко-далеко вдали воют собаки, истосковались по луне, и звезды в своем странном спокойствии рождают странные ощущения, как будто улыбаясь нам, ты слышишь музыку, сплетенную из всех этих звуков, да это тишина, но какая мелодичная, задушевная, плыви по ней, наслаждайся ею… А теперь услышь самый сладостный из всех звуков – дыхание любимого человека, что рядом с тобою сейчас, этот звук, эта музыка будет самой прелестнейшей твоей колыбельной.
– Фея, как прелестны эти звуки, которые я раньше не замечал, – говорил мальчик с изумленными, полными восторга глазами, – но что за странное чувство – это страх?
– Нет. То, что сейчас ты ощущаешь – есть предвкушение тайны, предчувствие необыкновенного, несколько иного, чем солнечным днем. Мальчик, летай в своих фантазиях, мечтай, как приятно перед сном помечтать, твои фантазии уведут тебя очень далеко, ты станешь новым героем любимых своих книг, будешь летать вместе с птицами, прослывешь волшебником в чудных странах, неслыханных никем, все, что душе твоей угодно, мечтай, о чем хочешь, это твой мир. Замри, – сказала фея и, подняв указательный палец, прошептала с большими изумленными глазами, как будто боясь кого-то спугнуть. – Где-то очнулись куклы, ожили, и теперь начинается их бурная жизнь, сейчас они будут пировать.
– Как все это прекрасно! Но я все же боюсь темноты, подчас, когда нет луны, я не могу ничего разглядеть, – произнес мальчик тихо-тихо шепотом, видимо, тоже боясь спугнуть оживших кукол и игрушек.
– Мальчик, вот что я тебе скажу. Тебе мало лет и в твоей жизни все прекрасно, тебя еще не коснулась своей жестокой рукой злая смерть, – шептала фея, – но не буду огорчать тебя, мое милое дитя, заранее, только скажу, – уже громче, в полголоса заговорила девушка, по-видимому, куклы и игрушки начали привыкать к их присутствию, и их голоса уже не тревожили их, – что, к величайшему сожалению, это великолепие и счастье закончится, но ты об этом пока не думай, сейчас ты пребываешь в самом чудном, что есть в жизни, в сказке. И уж поверь мне – ночью в сказке не темно, а светло, ярко. Знаешь почему?
– Нет, – ответил мальчуган.
– Все очень просто. Люди, которых ты любишь, дарят тебе свет, да-да, и никакое солнце не может подарить столько света и тепла, как эти люди. Поэтому в сказке и днем и ночью так ослепительно светло и ярко, ну, посмотри же и ты сам увидишь…
– Да, и действительно как удивительно ярко, как светло, – сказал мальчик и вытянулся, смотря по сторонам, не боясь уже вылезти из постели.
– Но если хотя бы один из тех людей уйдет, то свет померкнет и потухнет везде, и не только ночью, но и днем.
– Днем, как так может быть? – удивился мальчик.
– О, день – это удивительная вещь, мой друг! Я, признаюсь, поначалу любила больше ночь, чем день, после – день, чем ночь, а теперь я понимаю, что люблю я и день, и ночь вседушевно, но сказочные день и ночь, это важно, – говорила фея, сидя на кровати юного ее собеседника. – Сейчас тебе будет трудно понять, но потом ты поймешь, в сказке свет такой всеоблемлющий, такой яркий, замечательный, просто нет таких слов, чтобы это описать, но потом после потери все как-то тухнет, чахнет, вянет, днем темно, серо, как в пелене нехорошего тумана, ночью темно, и даже звезды уже не улыбаются, а скорбят вместе с тобой, и темнота эта закрывает звезды и прежними ты их уже не увидишь. Эх, но не будем о грустном, – сказала фея и как будто сняла с себя мысли грусти и вновь улыбнулась своему юному собеседнику, дабы не огорчать его. – Но дня-то ведь ты не боишься?
– Нет, дня я не боюсь, – сказал расхрабрившийся мальчик.
– Вот и славно. День, сказочный день: солнечные блики, лужи, деревья, голубое-голубое пронзительное небо, цветы, запахи, ах забыла рассказать тебе о ночных запахах, но ты и сам догадаешься, ну, так вот, смех, улыбки, прятки, игры, речка, ветер, лес, жаркое солнышко, горячий песок, блестящий снег, мороз щекочет щеки, даже зима в сказке замечательна, ах, как я истосковалась по этому,– приподнимаясь с кровати, фея напоследок сказала. – Знаешь, что пока ты в сказке, ты блажен, наслаждайся этим и думай так – замечательный день, словно повод встретить не менее замечательный закат, а чудная ночь, словно повод встретить не менее чудный рассвет. Прощай, мой юный друг, будь счастлив; пусть дыхание любимых будет сопровождать тебя вечно, желаю всегда засыпать тебе под эту колыбель.
И фея дунула себе в кулачок, и из него разлетелись в разные стороны бело-фиолетовые пылинки, и мальчик уснул, улыбаясь, не успев попросить ее не уходить. "Спи, – думала фея со светлой грустью, любуясь прекрасным созданием – ребенком. – Теперь ты полюбишь ночь также, как и день…"

неконец
в ночь с 31 марта по 1 апреля 2005 года Комарова Н.С.

[Наталья]

Все так и будет красиво без нас


Вот. Вдруг снова нахлынуло это чувство. Я здесь, осень, снова приехала, ведь думала же – Может не приезжать? Нет, все равно приехала. Думала, может, спросить кого, ехать или нет? Все равно поехала, надо было отрезать и все, но мне же надо было платье довязать Лене в подарок на день рождения, а в городе будут мешать. В маршрутке стала читать рассказ одного человека интересного из интернета, чуть не умерла, жуткий рассказ, кружилась голова, было мерзко, гадко, давило. Приехала. Все еще под впечатлением от прочитанного, думала, чем бы отвлечься, включила радио, пыталась разжечь печку, сожгла учебник физики, не получилось, всегда получалось все равно, но тут бумага кончилась, а на учебник литературы и на литературные старые журналы рука не поднялась. Сделала лесной чай. Налила чашку, пошла вязать, вроде стало нормально, даже неплохо, очень даже.
Завтра. Проснулась, уютно, тепло, приятно. Валялась, потом встала, снова чай и вязать, гитара, снова вязать, пообедала поздно, снова за вязание. Пара звонков, пара сообщений, гитара, пела как-то надрывно, и тут оно – тоска, больно стало, думаю – нет, не надо, лучше б и не приезжать вовсе тогда было. Поняла, что сейчас надо идти, гулять, опять по тому же маршруту. Пошла, вернулась, снова пошла. Прошла возле сосны, думаю, вернусь к ней на обратном пути, обниму, попрощаюсь, захожу в лагерь, запах, вот, в потом так меньше, летом ярче гораздо, стук, думала – дятел, хотела увидеть – не получилось, наверно это где-то просто стучат, иду дальше, сцена на улице, встаю на нее, впереди скамейки, сцена – такое чудное ощущение, никогда мне не играть на этой сцене. Иду около клуба, все пусто и тишина, никого нет, а скоро будет еще более пусто на одного человека, на меня, но это пустяки, главное, что этого во мне, со мной, не будет наверно никогда, не могу понять и смириться. Небо, сквозь, облака голубое, будто назло, почему, когда плохо, небо может быть голубым? И тогда, скоро три года, когда один человек ушел туда, откуда не возвращаются, погода была ясная, солнечная, как я была зла и обиженна на природу. Спускаюсь к выходу из лагеря, прорываются мысли о группе, которой может и не быть и не выйти никогда на сцену, выхожу из лагеря, иду к речке, тишина, только где-то кузнечики, птицы, машина и звук шагов, в шлепках о землю, траву, асфальт, камни, и звук удара шлепок о пятки. Может, когда приду – перечитаю тот рассказ, чтобы еще хуже сделать? До чего же люди извращенцы, но я почему-то как бы клин клином вышибаю, когда мне особенно плохо – слушаю Агату и только, ну и, может быть, свои, играю самые тошные наши песни, особенно вот Иннину «Голос моей души» и еще со второго альбома. Небо все в облаках, но голубое, церковь на том берегу, старая, заброшенная, с которой по легенде бросается девушка в белом платье, которую все практически, блин, видели, кроме меня. Река Тверца, такая спокойная, она ничего не знает, не знает того, что я уйду, и становится досадно – лучше б знала. Какие люди эгоисты, вот мне сейчас захотелось, чтоб все знали, все кинулись меня утешать. Спускаюсь по крутому берегу, церковь, я ведь так и не была в ней, все-таки я так мало сделала, ничего не сделала, вот только не хватало себя презирать, я ведь думала, вот приеду и сюда и туда – и буду везде все делать, не много получилось, должно быть, меньше трети задуманного, а иногда кажется, что по сути ничего, и везде и никогда. Сажусь у Тверцы, смотрю, в воде отражается небо, и церковь, столб, так красиво, так безумно прекрасно красиво, а ведь все так и будет красиво, и тихо думаю – без меня, а потом и без нас. Это останется, а люди ущербнее всех, уйдут. Беру камешек, хочу сделать блинчики на воде, не получается, беру второй – получилось. Не могу все-таки слез сдержать, слезы стоят в глазах, сволочи, но почему не текут, а вот стоят, и все расплывается, вытираю глаза, тяжело, вздыхаю, кладу руки в воду, мальки плавают, где-то булькают рыбы, вода прохладная, больше никогда не буду купаться, умываюсь рекой, встаю. Солнце светит ярче, поднимаюсь. Лена знает, что уйду, но и не понимает, поэтому говорит так смешно интересно, странно и чуть-чуть жутковато. Очень странно, когда еще при жизни друг вызывает на рассуждение – какой памятник тебе поставить, в чем тебя похоронить, какие цветы посадить, сколько раз в неделю приходить, а я говорю и ходить не надо, как хочешь, я же была на могиле человека того один только раз, да и тот не хотела, привели меня. Вообще не понимаю я всю эту извращенную процедуру. Иду по дороге по асфальту, думаю, что ничего не сделала, мужик стоит в метрах сорока, лучше б ушел, не хочу никого видеть, ни с кем здороваться, иду, уходит, вот и хорошо, у главного входа в лагерь опять кто-то стучит, иду, стучат – по голове себе постучите, прохожу около входа внутрь лагеря и его названия, разукрасили по-дурацки, название облепихового цвета, фу, а эта стенка, где сидеть можно, цвета ряженки или кофе с молоком, фу. И вот эта мысль, хоть и не хочется ее слышать в себе, все равно выплывает – группа, получится ли у нас что? Все так глупо у нас было, сначала было вообще нечто несусветное и тупое, а потом хоть кроха какая-то – нас трое. Обрываю мысль – вижу ступеньки, ступеньки – это корни дерева, сто лет мы по ним ходили, поднимаюсь, спускаюсь по ним очень бережно, чтоб не сломать коренья, истерический смех какой-то тетки, наступаю на маленькое молодое деревце, нечаянно, извините. Все-таки безнадежность, безысходность и даже пофигизм, вздыхаешь, ничего сделать не сможешь, есть разные безысходности – одна – когда ты не можешь сделать – вот это мое последнее, больше здесь не будет, а что там, за чертой? Если, как в Библии, если лучший вариант, мне скажут да, то тот дом огромный, тысяча лет до воскресения осуждения, потом… Но не будет же Бог для меня устраивать оазис такой, мой маленький мир вернет и вытряхнет все плохое, где, как тогда я маленькая, они все, все живы, счастье, все плохое заменится хорошим. Будет ли так по индивидуальному – каждому, как он представляет то самое? А, может, будет? Я не могу об этом рассуждать. Выхожу из лагеря. Возвращаюсь к оборванной мысли про группу. Вот и вторая безнадежность, когда несколько человек, кто-то пытается много, а кто-то еле-еле, я не виню, просто они не понимают, только Лена знает, но она не осознает, и не надо, она такая жизнерадостная, счастливая из нас, не хочу, чтоб было плохо. У меня мало времени, я знаю, если б она понимала это остро, полностью, она была бы со мной гораздо чаще, понимая, что больше не будет. Ну вот, о группе – я играю на гитаре, клавишах, так себе. Но все же пишу музыку, и какие-то попытки в аранжировке, они были бы чаще, если не работать, подбираю барабанный бой, фигово, конечно, но мне с моим слухом не понять. У Лены тоже есть, она говорила, какие-то зарисовки на клавишах, играет она, правда, скверно, пусть она меня извинит, вот почему-то в этом плане ленивая, хотя так – нет, хочет научиться играть на гитаре. А вот и Инна – она говорила, что видела выступление Агаты, и так захлебывающееся мне в письме говорила, вот как это – стоять на сцене, петь, петь свои песни, и люди, там внизу, тоже орут твои песни. Потом она видела и другие группы и все так же говорила, она верила, она писала – SIM da will existieren. И вот мы в одном городе, пора делать больше, получится ли? Я не умру, пока не выйду на сцену, как мы, вместе, втроем, а если до этого еще долго? Я не могу долго ждать. Они замечательные люди, друзья, но вот занятость и мнимое представление о длительности жизни, времени, после меня? будут делать, ну… хотя бы один раз втроем споем и все, если это будет поздно. Вот многие так бы сказали – у меня мало времени, а очень уж хочется, чтоб группа играла, и вот я пойду с акустикой или электро просто выйду, и сыграю, ведь песни есть? Есть. Вот и все. А я нет. Мне подавай доидеализированную песню, чтоб ее довести так и все, тогда можно идти. Хотя, может, правда, и не надо этого тьфу, кто знает.
Безнадежно. Не понимаем и не видим, каждый живет как может, хотя наверно как хочет, хотя нет – просто не знает, что на самом деле может, а если думает, что может больше, то не знает, как это из себя вынуть. Правильно Лена говорила про мысли – самое страшное, да, но от таких мыслей все-таки можно отвлечься, если вот такие в тебе роются, то просто возьми что-нибудь поделай отвлекающее, да хоть радио послушай, но тогда ты как бы омертвеешь, избегая своих мыслей, делая, как тебе легче, ты вскоре просто перестанешь думать о таком, выбираешь легкий путь, и все пойдет по схеме, а если будешь думать, будешь искать выход, они тебя изгложут, сведут с ума, и ты сам для себя будешь казаться мертвым. Да уж, и там, и там не просто, то для всех мертвый, то для себя, но так лучше для себя – убитый, больной, но для всех живой. Что это во мне говорит? Все так мрачно.
Пришла домой. Около сосны прошла, не подойдя к ней, хотела вернуться, но не стала, и больно так стало, будто обидела ее. Села за стол, стала писать рассказ «Все так и будет красиво без нас». А потом, может, перечитаю тот рассказ, а может, нет, а лучше включу радио, а лучше… Все.

неконец

2 сентября 2006 года
Комарова Н.С.